[ Радио Свобода: Программы: История и современность: Документы прошлого ]
Елена Зубкова: Наша сегодняшняя передача посвящена истории одного документа. 65 лет назад, 26 июня 1940 года появился Указ Президиума Верховного Совета СССР с довольно длинным названием: "О переходе на 8-часовой рабочий день и 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений". Согласно официальной версии указ этот был принят по инициативе советских профсоюзов, считай, "по просьбе трудящихся". Тех самых трудящихся, которые просто обязаны были любить свой завод, свою контору. Не даром об этом и песни слагались. Но если раньше любовь эта, как и всякая другая, была в общем делом добровольным, то теперь ситуация коренным образом изменилась. Владимир Тольц: Но давайте вспомним положения этого указа, кстати, довольно "долгоиграющего": ведь он сохранял силу вплоть до 1956 года и был отменен только после ХХ съезда партии. Суть же указа заключалась вот в чем. Во-первых, увеличивалась продолжительность рабочего дня - с 7 до 8 часов. Во-вторых, отныне человек не мог покинуть свое предприятие, когда ему того захотелось, и перейти работать на другое. За такое самовольство полагался тюремный срок - небольшой (от двух до шести месяцев), но все-таки срок. Прогул, т.е. отсутствие на работе без уважительной причины, карался исправительно-трудовыми работами на том же предприятии - до 6 месяцев или удержанием части заработка. Раньше за прогул могли просто уволить, теперь практика увольнения "штрафников" запрещалась. Прогулом же считалось опоздание на 20 минут или отсутствие на рабочем месте в течение того же времени. "Без уважительных причин" - добавлялось в указе. Елена Зубкова: Кстати, чтобы руководители предприятий не толковали "уважительные причины" слишком широко, за излишний либерализм они также должны были привлекаться к судебной ответственности. На всякий случай в указе оговаривались причины, по которым работник мог быть отпущен с предприятия. По сути их было всего две - либо полная нетрудоспособность, либо поступление на учебу в вуз. Введение подобных драконовских мер надо было как-то объяснять. Советская пропаганда никогда не отличалась особой изобретательностью, ничего не стали выдумывать и теперь. Сослались на сложную международную обстановку и необходимость крепить оборону страны. Владимир Тольц: Справедливости ради надо сказать, что обстановка в тогдашнем мире действительно была непростая. Гитлер к этому времени захватил пол-Европы, включая Францию, поделил со Сталиным Польшу. Не так давно закончилась советско-финляндская война, а пакт о ненападении, заключенный между Советским Союзом и Германией, кого-то, возможно, и мог ввести заблуждение относительно перспектив будущей войны, но только самых доверчивых или окончательно оболваненных советской пропагандой. Так что угроза войны была серьезным аргументом в руках сочинителей указа от 26 июня. И все-таки народ роптал. Вот что писал в своем дневнике о тех событиях Аркадий Маньков - летом 1940-го он поступал в Ленинградский университет, а до этого работал учетчиком на заводе: "Только что услышал по радио постановление правительства о продлении рабочего дня, рабочей недели и о судебной ответственности за уход с работы и за прогулы. По своему духу это закон чрезвычайного времени. Очевидно, есть что-то сильнее наших принципов, в глубине, всеисцеляющей силе и, главное, в действенности которых нас тщетно пытаются уверить. О настроениях говорить излишне. С внешней стороны - молчание. Как будто бы ничего и не произошло. Говорят только келейно, закулисно и частным порядком. Публично свое отношение выражают только пьяные. Между прочим, в вагоне слышал пока единственный аргумент в пользу закона: что ж, будем работать на одном заводе. Все равно, куда ни пойди - везде плохо, а работать везде нужно. Вывод прост: плохо там, где нужно работать. За опоздание свыше двадцати минут - под суд. И приговоры выносят такие (зависимо от продолжительности опоздания): либо вычеты из зарплаты в течение четырех месяцев - по 20 %, или трех месяцев - по 15 %, или тюрьма. Рабочие коротко называют так: "четыре двадцать" и "три пятнадцать". А все вместе - "алименты". Елена Зубкова: Что ж, в острословах у нас никогда не было недостатка. Точно так же, как и в "энтузиастах", готовых не только принять на "ура", но и развить букву любого постановления. Уже на другой день после издания указа от 26 июня в адрес Молотова - а Вячеслав Михайлович тогда занимал пост главы правительства - полетели письма и телеграммы: "Вячеслав Михайлович! Одобряю решение об удлинении рабочего дня и привлечении к судебной ответственности лиц за самовольный уход с предприятия. Проходимцам, видящим в наших социалистических предприятиях, в нашем государстве дойную корову, не место в среде рабочих коллективов, подлинных строителей коммунистического общества. 4 месяца тюремного заключения - срок достаточный для осознания своего преступления перед государством. Вячеслав Михайлович!!! Наш завод небольшой. Но 26 и 27 июня для этого небольшого завода были большим праздником. Лица, радостные, весенние лица мелькают всюду на нашем заводе. Люди, честные люди поздравляют друг друга с указом президиума Верховного Совета СССР. И только несколько лиц, если их можно еще назвать лицами, явились на завод несколько дней тому назад с багажом прогулов. Лица "людей", пришедших на завод с целью личной наживы, не брезгуя порою и воровством, не думая о благосостоянии нашей Родины. Эти люди составляют ничтожные единицы в нашей среде, которым следует в конце концов усвоить пролетарский лозунг: "Кто не работает, тот не ест". А работать нужно не так как хочется, а так, как этого требует наше социалистическое государство. Я обращаюсь к Вам с просьбой рассмотреть мое предложение, а именно, в дополнение к Указу о предании суду лиц, самовольно ушедших с государственных и кооперативных предприятий и учреждений, по моему мнению, следует издать закон, который бы гласил: "Лица, уклоняющиеся от работы в государственных и кооперативных предприятиях и учреждениях, привлекаются к судебной ответственности и караются тюремным заключением сроком до 6 месяцев. Исключение может быть сделано домохозяйкам, кустарям и нетрудоспособному элементу. В самом деле!!! В городах, деревнях, селах за последнее время появились "безработные" (и это в то время, когда некоторые предприятия задыхаются от недостатка рабочей силы). Эти "безработные", пользуясь международной обстановкой, пользуясь трудностями в стране, возникшими в силу мировой капиталистической бойни, занялись спекуляцией. Спекулируют всем: хлебом, сахаром, жирами, одеждой, обувью и даже спичками кое-где. Создают никому не нужные очереди, порождающие нездоровые толки среди наиболее отсталого слоя населения. Создают рост цен на колхозном рынке. Кто же эти безработные??? Это здоровые, полные физической энергии парни и девки, которые не хотят заниматься честным трудом, а, творя воровские, спекулятивные сделки с некоторыми "работниками", набивают свои карманы за счет честных тружеников, преданных нашей Родине, за счет государства. Сколько ущерба несут эти "безработные" нашим государственным интересам. Место ли таким людям в нашей социалистической стране? Нет!!! Тысячу раз нет!!! Этому паразитическому элементу, как и прогульщикам, не место среди нас. Инженер Черепенчук. Город Киев". Елена Зубкова: У инженера из Киева нашлись сторонники. Его коллега из Москвы, тоже инженер - Розин, писал по тому же адресу. "Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович. Приветствую Вас за введение 8 часового рабочего дня и запрещение ухода с предприятий. Позвольте мне сказать, что теперь крайне необходимо сделать следующий шаг. Дело в том, что во всех городах проживают десятки, сотни тысяч человек без "определенных занятий". Собственно говоря, занятия, и весьма определенные, у них есть. Это - торгаши, спекулянты, воры, хулиганы и бандиты. Тысячи юношей, в возрасте 17 - 20 лет, не учатся, нигде не работают, не имеют никакой специальности и занимаются только хулиганством и воровством. Я считаю, Вячеслав Михайлович, что пришло время покончить с этой болячкой. Крайне необходимо, по моему глубокому убеждению, принять следующие меры: 1) Все домоуправления должны немедленно составить списки людей без определенных занятий, начиная с 16-ти летнего возраста (кроме женщин, кончено), и эти списки представить в органы НКВД. По этим спискам органы НКВД посылают на работу или специальности, если окажется, что у некоторых профессия все-таки имеется, или в качестве чернорабочих или для получения профессии. Все направленные на работы попадут, таким образом под действие закона от 26 июня 1940 года и вынуждены будут, nolens-volens, или перевоспитываться или зарекомендовать себя неисправимыми со всеми вытекающими отсюда последствиями. Отказавшиеся от направления на работу должны быть отправлены в концлагерь. Проведение этого мероприятия, безусловно, будет встречено всеми честными людьми с колоссальным удовлетворением. Остаюсь глубоко преданный Вам инженер А. Розин". Владимир Тольц: Интересно, а что же Молотов: отреагировал он или его канцелярия каким-то образом на эти послания? Елена Зубкова: Могу только сказать, что Молотов заинтересовался обоими письмами и велел переписать их для себя. И как знать, когда в декабре 1941 года, уже в военном декабре, было принято решение пересмотреть нормы указа 1940-го в сторону их ужесточения, как знать, может быть тогда Молотов и вспомнил, что некоторые соотечественники, "трудящиеся" уже давно предлагали сделать что-то в этом роде. Владимир Тольц: Напомним нашим слушателям, что по указу от 21 декабря 1941 года, о котором Вы сейчас упомянули, за самовольный уход с предприятия полагался тюремный срок от 5 до 8 лет. Это уже не 4-6 месяцев, предусмотренных указом от 26 июня. Но все-таки вернемся в 1940 год. Как ни называй тот указ - "драконовским", "крепостническим", или, наоборот - "правильным" и "необходимым", в жизни простого человека он создал целый ряд проблем. Проблем вполне обыденных, но от этого не менее, как оказалось, сложных. Вот что писал о своем житье-бытье "всесоюзному старосте" Михаилу Калинину рабочий из Днепропетровска Горелов: "Здравствуйте Уважаемый Михаил Иванович! Привет и много-много хорошего-прехорошего доброго здоровья от чистого сердца беспартийного большевика! Спешу уведомить Вас, милейший Михаил Иванович, о несчастии, посетившем меня полтора месяца назад. Собственно, оно не несчастье, но принимая во внимание ваши последние приказы (о повышении труддисциплины) оно теперь явилось тягчайшей непоправимой бедой, свалившейся как снег на мою бедную голову. Дело в том: у меня были часики-ходики, купленные еще в 1925 году. Эти часики ходили добросовестно, ходили до сих пор. Да, ходили-ходили, и вдруг - стали. Пришел с работы, смотрю: стоят часы, не слышно тик-так, тик-так. Я - к часовому мастеру, он покачал головой и говорит: "Шестереночки, шестереночки износились... На слом! А у меня аж мороз подрал по коже, как же так? Где же брать новые, у нас в Днепропетровске их давно нет и в помине. А я работаю в заводе электриком, без часов никак нельзя жить! Хоть умри... или загодя садись в тюрьму. Даже есть новая пословица: "без часов жить - тюрьмы не миновать". А мне, Михаил Иванович, ой как не [хочется] садится в тюрьму, 20 лет честно работаю в заводе, а теперь под угрозой тюрьмы. Поверьте, ночи спокойно не сплю. Очнешься ночью, схватишься с постели, скорее соберешься и бежишь к заводу, придешь на проходную, а охранники не пускают: рано говорят - только 2 часа ночи. И так почти каждую ночь. Вот, Михаил Иванович, какое несчастие и не знаю, как его направить мимо? Страшно. Зима. Трещат морозы. Завывают метели. Холодно серому волку в лесу. Но не теплей нашему брату, попавшему на скамью подсудимых. В тюрьмах места все заняты. Новичкам место под брезентовой палаткой на тюремном дворе. Боюсь!... "Унеси ты, Боже, тучу градовую, сбереги нам, Боже, ниву трудовую". Уважаемый Михаил Иванович! Покорнейше просим, походатайствуйте там перед соответствующими наркоматами, чтобы у нас скорее были часики-ходики. Может быть, дорогой Михаил Иванович, у Вас в Москве есть в продаже часики-ходики, то будьте добры и заботливы, не сочтите за труд, пришлите мне какие-нибудь, хотя плохонькие часики-ходики, за что буду весьма и весьма благодарен. Стоимость часиков я вышлю по почте. Не подумайте, Михаил Иванович, что моя просьба выражает трюк или хвастовство или рисовкою моих низменных желаний. О, нет! Страх перед тюрьмой заставляет забыть все условности и разницу между людьми. Я пишу Вам как более слабый человек - сильному человеку. Помните пословицу: утопающий хватается даже за соломинку. Ну, а Вы не соломинка, Вы, Михаил Иванович, не соломинка! Вы - скала... Вы - утес... Вы - маяк среди ревущего океана жизни. И потому моя просьба не является банальной. Извините меня за мою просьбу. С величайшим уважением рабочий Горелов". Елена Зубкова: И как в той сказке: "Ничего не ответила рыбка...". Не в том смысле, что Михаил Иванович деньги на часики-ходики пожалел. А просто недосуг было "всесоюзному старосте". Ответили Горелову из Приемной Калинина: мол, никак не имеем возможности удовлетворить Вашу просьбу. Не то и вправду закончились в стране деньги, не то часики ... Указ от 26 июня побил все рекорды по числу осужденных. Всего в 1940 году было осуждено почти 3,5 миллиона человек - тоже рекордная цифра. Большинство из них - 2 миллиона - были "указники", т.е. осужденные по Указу от 26 июня. Через две недели после издания указа, в июле 1940 г. Прокуратура СССР уже подводила первые итоги нововведения. Вот что говорил в этой связи заместитель прокурора Союза Григорий Сафонов: "Прокуратура достаточно активно включилась в выполнение этого указа, но на первых порах допустила весьма серьезные ошибки. Эти ошибки нужно отнести на счет того, что не сумели своевременно организовать первые показательные процессы по делам о нарушениях Указа. Несомненно, если бы мы проявили в этом отношении поворотливость, то количество прогулов значительно бы снизилось в первые же дни после указа, потому, что когда с места в карьер сажают в тюрьму или, не освобождая от работы, заставляют выполнять исправительно-трудовые работы на прежнем же предприятии или учреждении, то это очень отрезвляюще действует на прогульщиков. По линии уголовно-судебного отдела в части проведения показательных процессов также неудачно получилось: в некоторых местах стали организовывать процессы, выбрав фигуры обвиняемых, которые недостаточно колоритно выглядели. Например: человек 5 лет работал на одном предприятии и не имел ни одного прогула и случайно 28-го проспал. Конечно, его нужно судить, но идти с таким делом в клуб на показательный процесс не следовало бы. Это политически нецелесообразно, потому что вместо того, чтобы вызвать негодование против нарушителей указа, процесс над таким работником может вызвать обратное впечатление и даже среди отсталых слоев населения - сочувствие к нему, как к пострадавшему. Отсюда можно сделать еще один вывод: видимо прокурорские работники сами недостаточно отчетливо поняли значение этого указа. Это проскальзывает в таких высказываниях, как нельзя ли поскорее передать дела эти в милицию, или вообще не вести следствия. Это не случайно. Это говорит о том, что товарищи недооценивают политического значения этого указа... Многие товарищи в прогульщиках видят настоящих преступников, с которыми нужно бороться так, как и со всеми другими видами преступлений - с убийством, растратами и т.д. Своевременно поставить перед Наркомюстом и вопрос о защите. В ряде случаев процессы сигнализируют, что защита ведет себя политически неправильно и подчас значительно смазывает существо процесса; пользуясь настроением отсталой части населения, она смазывает политическую заостренность процессов. Несколько таких примеров мы имеем и эти примеры дают нам основание поставить перед Наркомюстом вопрос о политическом руководстве защитой, потому что до сих пор это руководство определялось инструкциями о том, сколько можно брать с клиентов и т.д., а политическая работа с защитниками не проводилась. Существует такое ненормальное положение, когда защита [делала] явно контрреволюционные заявления, где приводятся факты о том, что такого-то избили до полусмерти, причем в большинстве случаев краски, безусловно, сгущены, - печатают эти заявления, пускают в 10 экземплярах и они разносятся по рукам и всем показываются. Надо поставить вопрос о политическом руководстве защитниками". Елена Зубкова: Проверки исполнения указа от 26 июня прокуратура проводила регулярно. И каждая такая проверка приносила новые факты, большей частью совсем неутешительные "Некоторые руководители предприятий и учреждений в целях перестраховки, не устанавливая, уважительна или не уважительна причина прогула, доказан ли факт самовольного оставления работы, - передают материалы в суд на лиц, не виновных в нарушении указа, а суд их незаконно осуждает. Нарсудом 3 участка гор. Смоленска Корнеев В.М. был осужден за прогул, совершенный 8 июля, к 6 мес. истравтрудработ, между тем как установлено, что 8 июля Корнеев имел выходной день Работница меланжевого комбината Ивановской области Богданова 6 августа не вышла на работу. 17 августа материал о ней без всякой проверки был передан в суд. Нарсуд, имея справку о том, что повестка Богдановой не вручена, так как последней не было дома, 29 августа заочно приговорил Богданову к 4 мес. тюремного заключения, указав в протоколе судебного заседания, что о дне слушания дела Богдановой сообщено. При проверке оказалось, что Богданова с 6 августа по 17 августа была больна, а с 18 августа вышла на работу. 9 сентября 1940 года нарсуд 9 участка Сталинского района гор. Киева заочно приговорил к 5 месяцам исправтрудработ вице-президента Академии Наук Чернышева за то, что он 5 сентября не явился на лекцию в университет. Между тем выяснилось, что Чернышев находился в очередном отпуске". Владимир Тольц: Интересно, к каким таким исправительным работам, если учесть что они назначались по месту службы, был приговорен академик - лекции его заставили читать в принудительном порядке или, может быть, под угрозой суда писать очередной научный опус? Елена Зубкова: Трудно сказать... Хотя воистину: "заставь дурака богу молиться...". А услужливых карьеристов и просто перестраховщиков хватало. Поэтому людей - бывали и такие случаи - отправляли по указу от 26 июня даже не в тюрьму, а в лагерь, хотя подобная практика являлась прямым нарушением указа. Владимир Тольц: Ну хорошо, тогда все списывали на войну, на то, что война близка. Но вот война началась, потом закончилась - а указ остался. В 1949 году по нему осудили 800 тысяч человек. Значит, дело было не только в войне? В нашей передаче принимает участие историк, доктор исторический наук Сергей Владимирович Журавлев. Скажите, Сергей, какими мотивами руководствовалось высокое советское начальство, когда придумывало указ от 26 июня? Сергей Журавлев: Прежде всего, на мой взгляд, оно руководствовалось ситуацией, которая сложилась в это время на предприятиях и в экономике страны в целом. Проблема была в том, что в середине 30 годов и особенно в конце 30 годов на предприятиях увеличилась текучесть кадров, многие рабочие, квалифицированные рабочие, образованные рабочие предпочитали уходить с предприятий в поисках более престижной профессии, на учебу или выдвигаться в аппарат. На их место приходили молодые рабочие, которые долго тоже не задерживались. И в результате увеличилась текучесть кадров. А самое главное, руководители предприятий и руководители наркоматов промышленных оказывались в очень сложном положении. С одной стороны, они создали систему, когда рабочий, находясь на производстве, имел возможность в свободное от работы время повышать свою квалификацию, получать образование. Но затем рабочий, воспользовавшись этой возможностью, уходил с завода, бросал предприятие. Это было крайне невыгодно для руководства заводов и для руководства наркоматов. И поэтому они, говоря нынешним языком, лоббировали меры, направленные на закрепление рабочих кадров. Мне бы хотелось обратить внимание на то, что этот указ был во многом спровоцирован той ситуацией, которая сложилась в конце 30-х и в 40-м году. Потому что та дезорганизация производства, которая все больше давала о себе знать и которая препятствовала выполнению планов, в том числе и военных планов, она была во многом обусловлена ситуацией массовых репрессий. Когда тысячи, если не десятки тысяч квалифицированных инженеров были арестованы, заменить их было некем, когда многие рабочие не знали просто, как себя вести, когда атмосфера, обстановка на предприятии была крайней напряженной, когда люди боялись арестов. И это сказалось на всех показателях работы предприятий, они ухудшались. То есть можно сказать, таким образом, что правительство, руководство страны во многом спровоцировало своими же действиями принятие указа 40 года. Елена Зубкова: Из документов прокуратуры, которые прозвучали сегодня, мы уже знаем, что на местах, т.е. на конкретных заводах, в учреждениях ситуация складывалась по-разному, и далеко не всегда в соответствии с буквой закона. Я знаю, Сергей, что Вы давно занимаетесь историей некоторых крупных заводов. Скажите, а как там "чувствовал себя" указ от 26 июня? Сергей Журавлев: Бросается в глаза, во-первых, то, что в целом после принятия этого указа количество прогулов в первое время резко сокращается. Например, если на московском заводе "Серп и молот" до принятия указа в начале 40-го года примерно 10% списочного числа рабочих увольнялись по причине прогулов, то после принятия указа - 0,7%. Это значительное уменьшение. Но затем наступала некая непонятная психологическая реакция или, может быть, в условиях войны она была понятная, реакция усталости, когда рабочим уже было все равно. Говоря о конкретике, что же происходило на предприятии, как реализовывался этот закон, я бы хотел обратить внимание на то, что не все было так просто. Представьте себя на месте директора завода. Если у него в результате следования букве этого самого указа половина рабочих необходимо наказать, кто будет работать, кто будет выполнять план? И вот умный директор вынужден идти на компромиссы, вынужден покрывать нарушителей дисциплины, вынужден применять к ним по возможности более мягкие меры наказания, избегая, по крайней мере, помещения за решетку. Как правило, директора были заинтересованы в том, чтобы оставить рабочих на рабочем месте - это было самое главное для них. И когда мы смотрим статистику, показывающую, что значительное большинство нарушивших закон все-таки оставались на предприятия, да, на них налагались штрафы, но они оставались на предприятии - это, на мой взгляд, показатель того, что если бы всех рабочих загнать за можай, то, конечно, некому было бы просто работать.
[25-06-05]
"Крепостное право" советского образца. К 65-летию издания указа от 26 июня 1940 года
Редактор и ведущийВладимир Тольц
Авторы Елена Зубкова и Ольга Эдельман
Елена Зубкова: Наша сегодняшняя передача посвящена истории одного документа. 65 лет назад, 26 июня 1940 года появился Указ Президиума Верховного Совета СССР с довольно длинным названием: "О переходе на 8-часовой рабочий день и 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений". Согласно официальной версии указ этот был принят по инициативе советских профсоюзов, считай, "по просьбе трудящихся". Тех самых трудящихся, которые просто обязаны были любить свой завод, свою контору. Не даром об этом и песни слагались. Но если раньше любовь эта, как и всякая другая, была в общем делом добровольным, то теперь ситуация коренным образом изменилась. Владимир Тольц: Но давайте вспомним положения этого указа, кстати, довольно "долгоиграющего": ведь он сохранял силу вплоть до 1956 года и был отменен только после ХХ съезда партии. Суть же указа заключалась вот в чем. Во-первых, увеличивалась продолжительность рабочего дня - с 7 до 8 часов. Во-вторых, отныне человек не мог покинуть свое предприятие, когда ему того захотелось, и перейти работать на другое. За такое самовольство полагался тюремный срок - небольшой (от двух до шести месяцев), но все-таки срок. Прогул, т.е. отсутствие на работе без уважительной причины, карался исправительно-трудовыми работами на том же предприятии - до 6 месяцев или удержанием части заработка. Раньше за прогул могли просто уволить, теперь практика увольнения "штрафников" запрещалась. Прогулом же считалось опоздание на 20 минут или отсутствие на рабочем месте в течение того же времени. "Без уважительных причин" - добавлялось в указе. Елена Зубкова: Кстати, чтобы руководители предприятий не толковали "уважительные причины" слишком широко, за излишний либерализм они также должны были привлекаться к судебной ответственности. На всякий случай в указе оговаривались причины, по которым работник мог быть отпущен с предприятия. По сути их было всего две - либо полная нетрудоспособность, либо поступление на учебу в вуз. Введение подобных драконовских мер надо было как-то объяснять. Советская пропаганда никогда не отличалась особой изобретательностью, ничего не стали выдумывать и теперь. Сослались на сложную международную обстановку и необходимость крепить оборону страны. Владимир Тольц: Справедливости ради надо сказать, что обстановка в тогдашнем мире действительно была непростая. Гитлер к этому времени захватил пол-Европы, включая Францию, поделил со Сталиным Польшу. Не так давно закончилась советско-финляндская война, а пакт о ненападении, заключенный между Советским Союзом и Германией, кого-то, возможно, и мог ввести заблуждение относительно перспектив будущей войны, но только самых доверчивых или окончательно оболваненных советской пропагандой. Так что угроза войны была серьезным аргументом в руках сочинителей указа от 26 июня. И все-таки народ роптал. Вот что писал в своем дневнике о тех событиях Аркадий Маньков - летом 1940-го он поступал в Ленинградский университет, а до этого работал учетчиком на заводе: "Только что услышал по радио постановление правительства о продлении рабочего дня, рабочей недели и о судебной ответственности за уход с работы и за прогулы. По своему духу это закон чрезвычайного времени. Очевидно, есть что-то сильнее наших принципов, в глубине, всеисцеляющей силе и, главное, в действенности которых нас тщетно пытаются уверить. О настроениях говорить излишне. С внешней стороны - молчание. Как будто бы ничего и не произошло. Говорят только келейно, закулисно и частным порядком. Публично свое отношение выражают только пьяные. Между прочим, в вагоне слышал пока единственный аргумент в пользу закона: что ж, будем работать на одном заводе. Все равно, куда ни пойди - везде плохо, а работать везде нужно. Вывод прост: плохо там, где нужно работать. За опоздание свыше двадцати минут - под суд. И приговоры выносят такие (зависимо от продолжительности опоздания): либо вычеты из зарплаты в течение четырех месяцев - по 20 %, или трех месяцев - по 15 %, или тюрьма. Рабочие коротко называют так: "четыре двадцать" и "три пятнадцать". А все вместе - "алименты". Елена Зубкова: Что ж, в острословах у нас никогда не было недостатка. Точно так же, как и в "энтузиастах", готовых не только принять на "ура", но и развить букву любого постановления. Уже на другой день после издания указа от 26 июня в адрес Молотова - а Вячеслав Михайлович тогда занимал пост главы правительства - полетели письма и телеграммы: "Вячеслав Михайлович! Одобряю решение об удлинении рабочего дня и привлечении к судебной ответственности лиц за самовольный уход с предприятия. Проходимцам, видящим в наших социалистических предприятиях, в нашем государстве дойную корову, не место в среде рабочих коллективов, подлинных строителей коммунистического общества. 4 месяца тюремного заключения - срок достаточный для осознания своего преступления перед государством. Вячеслав Михайлович!!! Наш завод небольшой. Но 26 и 27 июня для этого небольшого завода были большим праздником. Лица, радостные, весенние лица мелькают всюду на нашем заводе. Люди, честные люди поздравляют друг друга с указом президиума Верховного Совета СССР. И только несколько лиц, если их можно еще назвать лицами, явились на завод несколько дней тому назад с багажом прогулов. Лица "людей", пришедших на завод с целью личной наживы, не брезгуя порою и воровством, не думая о благосостоянии нашей Родины. Эти люди составляют ничтожные единицы в нашей среде, которым следует в конце концов усвоить пролетарский лозунг: "Кто не работает, тот не ест". А работать нужно не так как хочется, а так, как этого требует наше социалистическое государство. Я обращаюсь к Вам с просьбой рассмотреть мое предложение, а именно, в дополнение к Указу о предании суду лиц, самовольно ушедших с государственных и кооперативных предприятий и учреждений, по моему мнению, следует издать закон, который бы гласил: "Лица, уклоняющиеся от работы в государственных и кооперативных предприятиях и учреждениях, привлекаются к судебной ответственности и караются тюремным заключением сроком до 6 месяцев. Исключение может быть сделано домохозяйкам, кустарям и нетрудоспособному элементу. В самом деле!!! В городах, деревнях, селах за последнее время появились "безработные" (и это в то время, когда некоторые предприятия задыхаются от недостатка рабочей силы). Эти "безработные", пользуясь международной обстановкой, пользуясь трудностями в стране, возникшими в силу мировой капиталистической бойни, занялись спекуляцией. Спекулируют всем: хлебом, сахаром, жирами, одеждой, обувью и даже спичками кое-где. Создают никому не нужные очереди, порождающие нездоровые толки среди наиболее отсталого слоя населения. Создают рост цен на колхозном рынке. Кто же эти безработные??? Это здоровые, полные физической энергии парни и девки, которые не хотят заниматься честным трудом, а, творя воровские, спекулятивные сделки с некоторыми "работниками", набивают свои карманы за счет честных тружеников, преданных нашей Родине, за счет государства. Сколько ущерба несут эти "безработные" нашим государственным интересам. Место ли таким людям в нашей социалистической стране? Нет!!! Тысячу раз нет!!! Этому паразитическому элементу, как и прогульщикам, не место среди нас. Инженер Черепенчук. Город Киев". Елена Зубкова: У инженера из Киева нашлись сторонники. Его коллега из Москвы, тоже инженер - Розин, писал по тому же адресу. "Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович. Приветствую Вас за введение 8 часового рабочего дня и запрещение ухода с предприятий. Позвольте мне сказать, что теперь крайне необходимо сделать следующий шаг. Дело в том, что во всех городах проживают десятки, сотни тысяч человек без "определенных занятий". Собственно говоря, занятия, и весьма определенные, у них есть. Это - торгаши, спекулянты, воры, хулиганы и бандиты. Тысячи юношей, в возрасте 17 - 20 лет, не учатся, нигде не работают, не имеют никакой специальности и занимаются только хулиганством и воровством. Я считаю, Вячеслав Михайлович, что пришло время покончить с этой болячкой. Крайне необходимо, по моему глубокому убеждению, принять следующие меры: 1) Все домоуправления должны немедленно составить списки людей без определенных занятий, начиная с 16-ти летнего возраста (кроме женщин, кончено), и эти списки представить в органы НКВД. По этим спискам органы НКВД посылают на работу или специальности, если окажется, что у некоторых профессия все-таки имеется, или в качестве чернорабочих или для получения профессии. Все направленные на работы попадут, таким образом под действие закона от 26 июня 1940 года и вынуждены будут, nolens-volens, или перевоспитываться или зарекомендовать себя неисправимыми со всеми вытекающими отсюда последствиями. Отказавшиеся от направления на работу должны быть отправлены в концлагерь. Проведение этого мероприятия, безусловно, будет встречено всеми честными людьми с колоссальным удовлетворением. Остаюсь глубоко преданный Вам инженер А. Розин". Владимир Тольц: Интересно, а что же Молотов: отреагировал он или его канцелярия каким-то образом на эти послания? Елена Зубкова: Могу только сказать, что Молотов заинтересовался обоими письмами и велел переписать их для себя. И как знать, когда в декабре 1941 года, уже в военном декабре, было принято решение пересмотреть нормы указа 1940-го в сторону их ужесточения, как знать, может быть тогда Молотов и вспомнил, что некоторые соотечественники, "трудящиеся" уже давно предлагали сделать что-то в этом роде. Владимир Тольц: Напомним нашим слушателям, что по указу от 21 декабря 1941 года, о котором Вы сейчас упомянули, за самовольный уход с предприятия полагался тюремный срок от 5 до 8 лет. Это уже не 4-6 месяцев, предусмотренных указом от 26 июня. Но все-таки вернемся в 1940 год. Как ни называй тот указ - "драконовским", "крепостническим", или, наоборот - "правильным" и "необходимым", в жизни простого человека он создал целый ряд проблем. Проблем вполне обыденных, но от этого не менее, как оказалось, сложных. Вот что писал о своем житье-бытье "всесоюзному старосте" Михаилу Калинину рабочий из Днепропетровска Горелов: "Здравствуйте Уважаемый Михаил Иванович! Привет и много-много хорошего-прехорошего доброго здоровья от чистого сердца беспартийного большевика! Спешу уведомить Вас, милейший Михаил Иванович, о несчастии, посетившем меня полтора месяца назад. Собственно, оно не несчастье, но принимая во внимание ваши последние приказы (о повышении труддисциплины) оно теперь явилось тягчайшей непоправимой бедой, свалившейся как снег на мою бедную голову. Дело в том: у меня были часики-ходики, купленные еще в 1925 году. Эти часики ходили добросовестно, ходили до сих пор. Да, ходили-ходили, и вдруг - стали. Пришел с работы, смотрю: стоят часы, не слышно тик-так, тик-так. Я - к часовому мастеру, он покачал головой и говорит: "Шестереночки, шестереночки износились... На слом! А у меня аж мороз подрал по коже, как же так? Где же брать новые, у нас в Днепропетровске их давно нет и в помине. А я работаю в заводе электриком, без часов никак нельзя жить! Хоть умри... или загодя садись в тюрьму. Даже есть новая пословица: "без часов жить - тюрьмы не миновать". А мне, Михаил Иванович, ой как не [хочется] садится в тюрьму, 20 лет честно работаю в заводе, а теперь под угрозой тюрьмы. Поверьте, ночи спокойно не сплю. Очнешься ночью, схватишься с постели, скорее соберешься и бежишь к заводу, придешь на проходную, а охранники не пускают: рано говорят - только 2 часа ночи. И так почти каждую ночь. Вот, Михаил Иванович, какое несчастие и не знаю, как его направить мимо? Страшно. Зима. Трещат морозы. Завывают метели. Холодно серому волку в лесу. Но не теплей нашему брату, попавшему на скамью подсудимых. В тюрьмах места все заняты. Новичкам место под брезентовой палаткой на тюремном дворе. Боюсь!... "Унеси ты, Боже, тучу градовую, сбереги нам, Боже, ниву трудовую". Уважаемый Михаил Иванович! Покорнейше просим, походатайствуйте там перед соответствующими наркоматами, чтобы у нас скорее были часики-ходики. Может быть, дорогой Михаил Иванович, у Вас в Москве есть в продаже часики-ходики, то будьте добры и заботливы, не сочтите за труд, пришлите мне какие-нибудь, хотя плохонькие часики-ходики, за что буду весьма и весьма благодарен. Стоимость часиков я вышлю по почте. Не подумайте, Михаил Иванович, что моя просьба выражает трюк или хвастовство или рисовкою моих низменных желаний. О, нет! Страх перед тюрьмой заставляет забыть все условности и разницу между людьми. Я пишу Вам как более слабый человек - сильному человеку. Помните пословицу: утопающий хватается даже за соломинку. Ну, а Вы не соломинка, Вы, Михаил Иванович, не соломинка! Вы - скала... Вы - утес... Вы - маяк среди ревущего океана жизни. И потому моя просьба не является банальной. Извините меня за мою просьбу. С величайшим уважением рабочий Горелов". Елена Зубкова: И как в той сказке: "Ничего не ответила рыбка...". Не в том смысле, что Михаил Иванович деньги на часики-ходики пожалел. А просто недосуг было "всесоюзному старосте". Ответили Горелову из Приемной Калинина: мол, никак не имеем возможности удовлетворить Вашу просьбу. Не то и вправду закончились в стране деньги, не то часики ... Указ от 26 июня побил все рекорды по числу осужденных. Всего в 1940 году было осуждено почти 3,5 миллиона человек - тоже рекордная цифра. Большинство из них - 2 миллиона - были "указники", т.е. осужденные по Указу от 26 июня. Через две недели после издания указа, в июле 1940 г. Прокуратура СССР уже подводила первые итоги нововведения. Вот что говорил в этой связи заместитель прокурора Союза Григорий Сафонов: "Прокуратура достаточно активно включилась в выполнение этого указа, но на первых порах допустила весьма серьезные ошибки. Эти ошибки нужно отнести на счет того, что не сумели своевременно организовать первые показательные процессы по делам о нарушениях Указа. Несомненно, если бы мы проявили в этом отношении поворотливость, то количество прогулов значительно бы снизилось в первые же дни после указа, потому, что когда с места в карьер сажают в тюрьму или, не освобождая от работы, заставляют выполнять исправительно-трудовые работы на прежнем же предприятии или учреждении, то это очень отрезвляюще действует на прогульщиков. По линии уголовно-судебного отдела в части проведения показательных процессов также неудачно получилось: в некоторых местах стали организовывать процессы, выбрав фигуры обвиняемых, которые недостаточно колоритно выглядели. Например: человек 5 лет работал на одном предприятии и не имел ни одного прогула и случайно 28-го проспал. Конечно, его нужно судить, но идти с таким делом в клуб на показательный процесс не следовало бы. Это политически нецелесообразно, потому что вместо того, чтобы вызвать негодование против нарушителей указа, процесс над таким работником может вызвать обратное впечатление и даже среди отсталых слоев населения - сочувствие к нему, как к пострадавшему. Отсюда можно сделать еще один вывод: видимо прокурорские работники сами недостаточно отчетливо поняли значение этого указа. Это проскальзывает в таких высказываниях, как нельзя ли поскорее передать дела эти в милицию, или вообще не вести следствия. Это не случайно. Это говорит о том, что товарищи недооценивают политического значения этого указа... Многие товарищи в прогульщиках видят настоящих преступников, с которыми нужно бороться так, как и со всеми другими видами преступлений - с убийством, растратами и т.д. Своевременно поставить перед Наркомюстом и вопрос о защите. В ряде случаев процессы сигнализируют, что защита ведет себя политически неправильно и подчас значительно смазывает существо процесса; пользуясь настроением отсталой части населения, она смазывает политическую заостренность процессов. Несколько таких примеров мы имеем и эти примеры дают нам основание поставить перед Наркомюстом вопрос о политическом руководстве защитой, потому что до сих пор это руководство определялось инструкциями о том, сколько можно брать с клиентов и т.д., а политическая работа с защитниками не проводилась. Существует такое ненормальное положение, когда защита [делала] явно контрреволюционные заявления, где приводятся факты о том, что такого-то избили до полусмерти, причем в большинстве случаев краски, безусловно, сгущены, - печатают эти заявления, пускают в 10 экземплярах и они разносятся по рукам и всем показываются. Надо поставить вопрос о политическом руководстве защитниками". Елена Зубкова: Проверки исполнения указа от 26 июня прокуратура проводила регулярно. И каждая такая проверка приносила новые факты, большей частью совсем неутешительные "Некоторые руководители предприятий и учреждений в целях перестраховки, не устанавливая, уважительна или не уважительна причина прогула, доказан ли факт самовольного оставления работы, - передают материалы в суд на лиц, не виновных в нарушении указа, а суд их незаконно осуждает. Нарсудом 3 участка гор. Смоленска Корнеев В.М. был осужден за прогул, совершенный 8 июля, к 6 мес. истравтрудработ, между тем как установлено, что 8 июля Корнеев имел выходной день Работница меланжевого комбината Ивановской области Богданова 6 августа не вышла на работу. 17 августа материал о ней без всякой проверки был передан в суд. Нарсуд, имея справку о том, что повестка Богдановой не вручена, так как последней не было дома, 29 августа заочно приговорил Богданову к 4 мес. тюремного заключения, указав в протоколе судебного заседания, что о дне слушания дела Богдановой сообщено. При проверке оказалось, что Богданова с 6 августа по 17 августа была больна, а с 18 августа вышла на работу. 9 сентября 1940 года нарсуд 9 участка Сталинского района гор. Киева заочно приговорил к 5 месяцам исправтрудработ вице-президента Академии Наук Чернышева за то, что он 5 сентября не явился на лекцию в университет. Между тем выяснилось, что Чернышев находился в очередном отпуске". Владимир Тольц: Интересно, к каким таким исправительным работам, если учесть что они назначались по месту службы, был приговорен академик - лекции его заставили читать в принудительном порядке или, может быть, под угрозой суда писать очередной научный опус? Елена Зубкова: Трудно сказать... Хотя воистину: "заставь дурака богу молиться...". А услужливых карьеристов и просто перестраховщиков хватало. Поэтому людей - бывали и такие случаи - отправляли по указу от 26 июня даже не в тюрьму, а в лагерь, хотя подобная практика являлась прямым нарушением указа. Владимир Тольц: Ну хорошо, тогда все списывали на войну, на то, что война близка. Но вот война началась, потом закончилась - а указ остался. В 1949 году по нему осудили 800 тысяч человек. Значит, дело было не только в войне? В нашей передаче принимает участие историк, доктор исторический наук Сергей Владимирович Журавлев. Скажите, Сергей, какими мотивами руководствовалось высокое советское начальство, когда придумывало указ от 26 июня? Сергей Журавлев: Прежде всего, на мой взгляд, оно руководствовалось ситуацией, которая сложилась в это время на предприятиях и в экономике страны в целом. Проблема была в том, что в середине 30 годов и особенно в конце 30 годов на предприятиях увеличилась текучесть кадров, многие рабочие, квалифицированные рабочие, образованные рабочие предпочитали уходить с предприятий в поисках более престижной профессии, на учебу или выдвигаться в аппарат. На их место приходили молодые рабочие, которые долго тоже не задерживались. И в результате увеличилась текучесть кадров. А самое главное, руководители предприятий и руководители наркоматов промышленных оказывались в очень сложном положении. С одной стороны, они создали систему, когда рабочий, находясь на производстве, имел возможность в свободное от работы время повышать свою квалификацию, получать образование. Но затем рабочий, воспользовавшись этой возможностью, уходил с завода, бросал предприятие. Это было крайне невыгодно для руководства заводов и для руководства наркоматов. И поэтому они, говоря нынешним языком, лоббировали меры, направленные на закрепление рабочих кадров. Мне бы хотелось обратить внимание на то, что этот указ был во многом спровоцирован той ситуацией, которая сложилась в конце 30-х и в 40-м году. Потому что та дезорганизация производства, которая все больше давала о себе знать и которая препятствовала выполнению планов, в том числе и военных планов, она была во многом обусловлена ситуацией массовых репрессий. Когда тысячи, если не десятки тысяч квалифицированных инженеров были арестованы, заменить их было некем, когда многие рабочие не знали просто, как себя вести, когда атмосфера, обстановка на предприятии была крайней напряженной, когда люди боялись арестов. И это сказалось на всех показателях работы предприятий, они ухудшались. То есть можно сказать, таким образом, что правительство, руководство страны во многом спровоцировало своими же действиями принятие указа 40 года. Елена Зубкова: Из документов прокуратуры, которые прозвучали сегодня, мы уже знаем, что на местах, т.е. на конкретных заводах, в учреждениях ситуация складывалась по-разному, и далеко не всегда в соответствии с буквой закона. Я знаю, Сергей, что Вы давно занимаетесь историей некоторых крупных заводов. Скажите, а как там "чувствовал себя" указ от 26 июня? Сергей Журавлев: Бросается в глаза, во-первых, то, что в целом после принятия этого указа количество прогулов в первое время резко сокращается. Например, если на московском заводе "Серп и молот" до принятия указа в начале 40-го года примерно 10% списочного числа рабочих увольнялись по причине прогулов, то после принятия указа - 0,7%. Это значительное уменьшение. Но затем наступала некая непонятная психологическая реакция или, может быть, в условиях войны она была понятная, реакция усталости, когда рабочим уже было все равно. Говоря о конкретике, что же происходило на предприятии, как реализовывался этот закон, я бы хотел обратить внимание на то, что не все было так просто. Представьте себя на месте директора завода. Если у него в результате следования букве этого самого указа половина рабочих необходимо наказать, кто будет работать, кто будет выполнять план? И вот умный директор вынужден идти на компромиссы, вынужден покрывать нарушителей дисциплины, вынужден применять к ним по возможности более мягкие меры наказания, избегая, по крайней мере, помещения за решетку. Как правило, директора были заинтересованы в том, чтобы оставить рабочих на рабочем месте - это было самое главное для них. И когда мы смотрим статистику, показывающую, что значительное большинство нарушивших закон все-таки оставались на предприятия, да, на них налагались штрафы, но они оставались на предприятии - это, на мой взгляд, показатель того, что если бы всех рабочих загнать за можай, то, конечно, некому было бы просто работать.
