Выставка Караваджо в Неаполе. Французские фигуры ушедшего года. Похвала кочевнику: историк Карл Шлегель о значении миграций. Портрет русского европейца: Бердяев. Самая культовая пивная Праги

Редактор и ведущийИван Толстой

Михаил Талалай: На выставку "Караваджо. Последние годы", что идет сейчас в Неаполе, в бывшем дворце Бурбонов на Каподимонте, приезжают издалека. Художник Микеланджело Меризи, прозванный Караваджо по его родному местечку в Ломбардии, продолжает волновать людей. В особенности - его последний период с мрачными и жестокими сценами и его до сих пор неясная смерть в 1610 году на берегу моря близ Ливорно, в роковом возрасте, в 37 лет.

"Последние годы Караваджо" начались с другой смерти, в Риме, в 1606 году. Это был момент наивысшего успеха художника - после долгих усилий его признает, наконец, папская столица и он получает много заказов. Но во время игры в мяч Караваджо в припадке гнева убивает своего товарища по игре. Ему грозит смертная казнь, и он бежит. Бежит в Неаполь, где до поры до времени не знают о его преступлении. Здесь гениальный живописец не остался без дела, свидетельством чему и - несколько холстов, сохранившихся в Неаполе, и написанных для церквей и местных аристократов.

Самое главное его произведение неаполитанского периода находится, однако, в Риме: Давид с отрубленной головой Голиафа. Поразительно, но безжизненная голова гиганта с текущей из перерезанного горла кровью, - это автопортрет художника. Дана точная интерпретация такого необычного решения - Караваджо отослал картину в Рим вместе с просьбой о помиловании, и отрубленная голова грешника-автора - это жест покаяния.

Из Неаполя в поисках работы, а, может, в бегстве от правосудия Караваджо отправился еще южнее, на Мальту, где создал для мальтийских кавалеров потрясающий огромный холст "Обезглавливание Иоанна Крестителя". Воистину, художник-головорез... Эта работа - единственная из подписанных, однако свое имя художник написал красной краской, той самой, которой изобразил потоки крови из горла Иоанна Крестителя.

И с Мальты художнику пришлось бежать: он поссорился и подрался с одним из рыцарей. Так, Караваджо - опять в Неаполе, но безудержная страсть к саморазрушению овладевает им все сильнее. Он опять дерется в трактире, и на сей раз сам получает тяжелую рану. Из Неаполя теперь он бежит на север, в Тоскану, которая в ту пору была отдельным, независимым от римских Пап государством. Вскоре его находят мертвым на берегу моря, поставив официальный диагноз приступ малярии. Сразу после смерти Караваджо из Рима приходит долгожданное помилование: убийство четырехлетней давности признанно нечаянным и прощенным.

Устроителям нынешней неаполитанской выставки пришла в голову замечательная идея отразить вот эту последнюю трагическую параболу художника. Помимо трех неаполитанских, привезено еще два десятка картин из разных музеев мира, Рима, Лондона, Кливленда, из частных коллекций.

Своей собственной силой обладают и хорошие репродукции. В этом я убедился в прошлом году, на одной оригинальной выставке Весь Караваджо, тоже придуманной неаполитанцами. Они собрали репродукции всех его картин, со всего мира, в натуральную величину. К примеру, "Смерть Иоанна Крестителя" с Мальты привезти очень сложно из-за огромных размеров - мне посчастливилось видеть картину во Флоренции, где несколько лет тому назад провели ее реставрацию. И сейчас несколько последних произведений, в первую очередь, "Иоанн Креститель", предстало в гигантских репродукциях. А все эти репродукции, под титулом Весь Караваджо через несколько месяцев поедут на Мальту, а потом - в Москву.

Иван Толстой: Кому воздавали почести французы в ушедшем году? Обзор подготовил наш парижский автор Дмитрий Савицкий.

Дмитрий Савицкий: Есть люди, без которых невозможно себе представить ХХ век. Они заставили это невероятное столетие звучать, или же они запечатлели его на страницах книги, на полотнах, на картоне, на фотобумаге. ХХ века нет без Шостаковича, Кандинского, Пруста, Фолкнера, Пикассо, Мен Рея и : Картье-Брессона.

Этот, последний, то ли журавль, то ли живой циркуль, с крошечной в его огромной руке "лейкой", примерялся к снимку, раскачиваясь на расставленных ногах, словно к прыжку. И снимок его и был прыжком. Отрывом от почвы, победой над притяжением. В долю секунды он отрывал от реальности (секунду же просуществовавший) МИГ, и удалялся с видом заблудившегося иностранца: Анри Картье-Брессон, аристократ-анархист, аристократ-бродяга, как его называли друзья, оставил нас в августе 2004 года в возрасте 95 лет..

Шарль Азнавур начинал не легко. Шарль начинал катастрофически трудно. У него есть песня про ЭТО, бесконечное - Я ИМ ДОКАЖУ! "В 18 лет я покинул мою провинцию, твердо решив вцепиться в жизнь, с легким сердцем и еще более легким чемоданом, я был уверен, что покорю Париж. У модного портного по последнему крику моды я сшил себе голубой костюм, мои песни и оркестровки - были моим единственным сбережением:"

Это, конечно, песня. Слова. На самом деле он и родился-то в Париже, а костюм на нем был чаще черный и когда, как гласит легенда, Эдит Пиаф разглядела его в каком-то ресторане, на нем был именно черный костюм.

- Ты еврей? - спросила она. - Нет, армянин. - Это как? - Долго объяснять. - Ну, если долго, тогда не надо. Ты что, в трауре? - Да нет, просто так меньше заметно, что одежда не слишком чистая: - Может, она у тебя и сейчас - не совсем..? - Может быть:

Вот так они познакомились. Без голубого костюма.

А до этого: После революции семья Азнавурянов решила перебраться в Штаты. Но пока они ждали въездную визу, городок на Сене их достал: не влюбиться было невозможно. Кроме прочего, мадам Азнавурян разродилась первенцем. В префектуре никак не могли понять, что за имя дали мальчику - Ванаг - и родители, с иммигрантской покорностью, согласились на Шарля:

Азнавур отпраздновал на сцене в 2004 году свои 80 лет! Он пережил двух друзей, оставшись, как писал Сол Беллоу, "по эту строну бесконечности": Сержа Реджиани и Барбару..

Серж Реджиани родился в Реджио Эмилия, недалеко от Пармы 2 мая 22 года. Отец его был парикмахером, мать с восьми лет работала на фабрике. Само собой, дома она пела арии из опер. Само собой, когда в 30 году семья осела в Ивето, в Нормандии, восьмилетнего Сержа отец стал учить мастерству цирюльника. Ничего хорошего из этого не вышло. Молодой Серж ушел в мускулы, стал боксером, затем попробовал силы в велогонках, позже даже (во что трудно поверить) занимался карате.

Его приятный баритон впервые зазвучал на сцене парижского театра Магадор, но то были реплики, молодой Серж - был статистом: Перед самой войной он все же попал в Консерваторию, так в Париже называется лучшая из лучших театральных школ. Он получил первый приз по жанрам трагедии и комедии. Он играл в "Британнике", поставленном Жаном Маре и в "Ужасных родителях" Жана Кокто. Во время оккупации он, скрываясь, несколько месяцев провел в подполье, в компании режиссера Ива Аллегре, Симоны Синьоре, Даниэля Делорма и Даниэля Желена: Лично он - по причине банальной, но в те времена совсем не смешной: он отказался от призыва в итальянскую армию, а заодно и от принудительных работ в Германии.

Детство Барбары было "удачно прошедшим кошмаром". Отец француз, мать русская еврейка. Девочка росла на руках у русской бабушки, Гранни, которая пекла пироги с орехами и изюмом и собирала таких, же как она, аккуратных, рисовой пудрой пахнущих старушек, на чай. Они говорили исключительно по-русски. Во время войны семья постоянно переезжала из города в город, с востока на юго-запад. Многочисленные родственники, спасли и родителей, и Барбару, и ее сестру и брата - от гестапо и желтой звезды: Какое-то время семья жила в Марселе, и в мемуарах Барбары мелькают, как при двойной экспозиции, страницы воспоминаний другой звезды, на этот раз прозы, писателя Альбера Коэна.

Бабушка заменяла Барбаре мать - мать почти не обращала на дочку внимания. Зато внимание отца было разрушительным. Перед смертью певица поведала миру кошмар инцеста.

Она рано ушла из дому. Ушла без ничего, в никуда. Ей везло. Ей всегда кто-нибудь помогал. И пока она блуждала, как звезда, не нашедшая свое созвездие, между Парижем и Шарльлеруа, между Брюсселем и Парижем, сотни встреч, голодные дни и ночи, щедрость незнакомцев, внимание посторонних людей - превратили ее из Моники в Барбару:

Она пела Лео Ферре, Жака Бреля, Жоржа Брассанса. Она пела их, впитывая их мастерство, их науку сочинять. Она не стала оперной певицей, как хотела мадам Дюсеке, она стала певицей варьете, кабаре, в итоге - Олимпии, сохранив и развив эту типичную для французов, для канадцев, для бельгийцев традицию песни, в которой слова - важнее музыки:.

Итак, Алан Робб-Грийе стал академиком. Во что трудно поверить - он так долго был - иконокластом: Алан Робб-Грийе вместе с нобелевским лауреатом Клодом Симоном - последний представитель Нового Романа. Он уроженец Бреста, где и появился на свет в августе 22 года. То есть писателю нынче идет 83-й год. По образованию он сельскохозяйственный инженер, и его молодые годы напоминают (со многими поправками) молодость Фердинанда Селина - он так же начинал в Африке, в Марокко, затем на Антильских островах и в Гвинее. Его первый роман, "Ластики", вышел в 1953 году и принес автору премию Фенеона. В 55 году, что немаловажно, Алан Робб-Грийе становится редактором издательства "Полночь" (Minuit), которое в дальнейшем и опубликует львиную долю его произведений. В каком-то смысле, - об этом пишет в "Либерасьон" Клэр Деварьё, "под Купол ввели не только самого Алана Робб-Грийе, но и издательство Minuit и тень самого издателя, Жерома Ландона, с которым Робб-Грийе проработал целых тридцать лет".

В 55 году Робб-Грийе получил премию французских критиков за роман "Соглядатай" и - поддержку Жоржа Батайя, Мориса Бланшо и Ролана Барта.

В 61 году он пишет для Алана Ренэ сценарий фильма "Прошлым летом в Мариенбаде"; фильм был награжден премией "Золотого Льва" в Венеции. Два года спустя Алан Робб-Грийе ставит свой первый фильм "Бессмертный" (премия Луи-Делю); затем (в 66-м) на экраны выходит его "Трансъевропейский Экспресс" и, восемь лет спустя, "Постепенное скольжение удовольствия".

Сборник программных эссе под общим названием "К Новому Роману" Алан Робб-Грийе выпускает в 63 году, невольно сплотив вместе Панжэ, Саротт, Бекетта и Симона. Отныне для читающей публики в литературе, как в кино, существует своя новая волна - Новый Роман, в котором сюжет и герой, время действия и интрига - перестали быть главными составными, пружинами текста. Многие, особенно зарубежные, историки литературы считают Алана Робб-Грийе либо сюрреалистом, либо наследником сюрреалистов. Но Робб-Грийе пришел к своему новому роману отталкиваясь от стагнирующего традиционного романа и - под влиянием Сартра и Бекетта.

... Трудно за несколько быстролетящих минут подвести итоги целого года. Жак Деррида покинул нас - и это большая потеря, он был последним крупным философом. На более мягком аккорде ушел разбиватель сердец - Саша Дистель:. В Онфлере, на 70 году жизни скончалась Франсуаза Саган, звезда Парижа и Сан-Тропе шестидесятых и семидесятых, писательница редкой трезвости ума:

... Мы праздновали да и продолжаем, двухсотлетие коронования Наполеона, и в этом "празднике шопотом" - чувствуется тоска по иным эпохам, быть может, по навсегда ушедшему размаху, по Истории с большой буквы:

Нам будет не хватать покинувших нас, присоединившихся к короткому списку исчезнувших талантов (Колюш, Габен, Монтан, Сартр, Брассанс, Брель, Арон, Гинзбур), и мы будем внимательно вглядываться в лица молодых, мы будем надеяться, что они минуют сциллу и харибду современных соблазнов и дорастут до - самих себя:

Иван Толстой: Портрет русского европейца. Сегодня - Николай Бердяев. Его представит Борис Парамонов.

Борис Парамонов: Николай Александрович Бердяев (годы жизни 1874 - 1948) - самый бесспорный кандидат на звание русского европейца; да и не кандидат даже, а человек, обладающий всей полнотой прав этого звания. Начать хотя бы с того, что он уже при жизни был всемирно известен. Не только в европейском масштабе, но именно всемирно: в автобиографии "Самопознание" Бердяев пишет, как он однажды получил письмо от читателя из Чили, и как стало ему грустно, что его знают везде, но не знают на родине. Сейчас, конечно, положение изменилось, Бердяев вошел в пантеон отечественной классики, книги его широко изданы в России. Тут не обошлось, конечно, без парадоксов: поначалу, когда рушились цензурные препятствия, в эпоху гласности и перестройки, Бердяева начали издавать такими тиражами, что, как говорится, затоварили рынок. Приехавший из Парижа культурный эмигрант, занимавшийся как раз изданием за границей запрещенных в СССР русских книг, увидев на прилавках книжных магазинов кипы нераспроданной книги Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма", сказал: "У меня нет сил комментировать этот факт, я должен сперва его обдумать".

Это был, конечно, русский курьез, что-то вроде Демьяновой ухи. Но вот ажиотаж схлынул, русский культурный пантеон восстановлен в полноте, значимость той или иной фигуры этого пантеона определилась, кажется, на вечные времена. Что же можно сказать о Бердяеве и России сейчас?

Я не думаю, что он стал бестселлерным автором; да и не должен таким быть философ. Его издают и читают - те, кому сегодня надо читать такие книги. В конце концов, на большее никакой серьезный автор и не может претендовать. Но заметно и другое: в России некоторые философские имена оказались предпочтительней других, некоторые авторы имеют аудиторию, как бы и превышающую корректные академические или учебные масштабы. Похоже, что слишком популярным стал Иван Ильин, когда-то написавший серьезную - лучшую в России - двухтомную книгу о Гегеле, но потом, в эмиграции, ставший, прямо скажем, черносотенным публицистом. Одну из его книг "О сопротивлении злу силой" именно Бердяев назвал сочинением Великого Инквизитора.

Что касается самого Бердяева, то у него с эмиграцией возникли холодноватые отношения. Его уважали, с ним считались - по причине его славы, - но он оставался чужим среди русских. В эмигрантской церковной среде Бердяева вообще ненавидели, почти открыто. При этом в европейских культурных кругах Бердяев считался едва ли не наиболее типичным русским: его тип мышления таким считали, видя в нем, думается, одного из философствующих героев Достоевского, хорошо знакомого на Западе. Вот тут и намечается центр бердяевского проблемы: знаменитый русский - не совсем и русский по складу своего мышления, по типу своей духовной личности. Тем более стоит говорить о европейском его спецификуме.

Впрочем, сам Бердяев в упоминавшейся уже автобиографии "Самопознание" определил очертания и границы своего отношения к русской и западной культурной традиции:

"Я был человеком западной культуры. Можно даже про меня сказать, что западная культура мне имманентна и что я имманентен ей. С какими же русскими мыслями приехал я на Запад? Думаю, что прежде всего я принес эсхатологическое чувство судеб истории, которое западным людям и западным христианам было чуждо и, может быть, лишь сейчас пробуждается в них. Я принес с собой мысли, рожденные в катастрофе русской революции, в конечности и запредельности русского коммунизма (:) Принес с собой сознание кризиса исторического христианства. Принес сознание конфликта личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого в пределах истории. Принес также русскую критику рационализма, изначальную русскую экзистенциальность мышления. (:) Я многому учился у западной мысли, более всего у германской, многому продолжаю учиться за годы своего изгнанничества в Западной Европе. Но во мне всегда оставалось что-то неистребимо "мое" индивидуально-личное и мое русское. (:) Я принес также с собой своеобразный русский анархизм на религиозной почве, отрицание религиозного смысла принципа власти и верховной ценности государства. Русским я считаю также понимание христианства как религии Богочеловечества".

Бердяев оказался прав в том, что западные люди вскоре сподобились приобщиться катастрофам. Всё прочее в этом перечислении не такое уж и стопроцентно-русское. Подобные темы и мотивы можно обнаружить в мировой философии, и Бердяев сам будет писать о вкорененности экзистенциального типа мышления - которое он здесь бегло очерчивает - в большую европейскую традицию. Экзистенциальность мышления - отнюдь не исключительно русская черта философии. Можно сказать и больше: главная черта мысли Бердяева, его философского даже не типа, а лица - обостренный персонализм - вообще вряд ли русская особенность. Бердяев был самый острый - и едва ли не единственный - персоналист в русской мысли, в русской культуре как таковой. Философия Бердяева - философия свободного духа, отвергающего любые социальные и культурные объективации, даже категорию бытия считающего результатом объективирующей рационализации. Родовая характеристика русской культуры - поиск соборности в мысли и социальном бытии. Европейцы действительно ошибались, принимая Бердяева за типично русского. Типично русские мыслители - это философы христианизированного платонизма, софиологи, идущие от Владимира Соловьева: Флоренский, о. С. Булгаков, Карсавин, связанные с той же традицией евразийцы, да тот же Иван Ильин, если постараться не думать о его истерическом казаковании с воображаемой нагайкой в руках (а папаху казацкую он в самом деле носил). Вот показательный штрих: крупнейший сейчас знаток, да и продолжатель, если угодно, русской философии Сергей Хоружий в своих "Путях русской философии", выстраивая традицию, говорит о всех, кроме Бердяева, старается забыть его, вытеснить из сознания.

И еще - если хотите, главное: свойствен ли русскому мышлению тот анархизм на религиозной почве, который усвояет себе Бердяев? Тут всё нужно повернуть вверх головой и вниз ногами. Невозможно спорить с тем, что русские действительно анархисты не только внутри себя, в своем коллективном бессознательном, но и на высочайших высотах культуры. Достаточно назвать одно имя: Лев Толстой. Это был гений, на высотах культуры начавший погром культуры. Есть очень серьезные историко-культурные интерпретации Толстого, связывающие его с большевизмом (одна из таких интерпретаций принадлежит самому Бердяеву в статье 1918 года "Духи русской революции"). И есть даже не соблазн, а скорее горькая необходимость думать о том, что авторитаризм русской истории и пытающейся осознать ее философии объясняется реакцией на этот природный - докультурный и противокультурный - анархизм, на угрожающую опасность русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

Бердяев же был по своей природе бунтарь, и пишет об этом констатирующим тоном, но одновременно как бы и с гордостью. Несомненно, случай Бердяева не может вызвать сомнения в оправданности персонализма - острого сознания первостепенной ценности личности, ее богоподобия, неподвластности никому, кроме Бога, осознания самого Бога не как карающей власти, а как модели и побуждения к высшему творчеству. Но это такая высокая планка, которую редко брали и в Европе, а сейчас, в эпоху масс и массовой культуры, вообще забыли о таких высотах. Философия Бердяева - вся, целиком - апология гениального творчества. А мы слабы и малодушны. Какое дело поэту мирному до нас - и далее по тексту.

Бердяеву не понадобятся массовые тиражи.

Иван Толстой: Книги известного немецкого историка и эссеиста, специалиста по русской истории, профессора университета во Франкфурте на Одере Карла Шлёгеля хорошо известны в Германии. Он печатается и в России. Вскоре в издательстве Новое Литературное Обозрение выйдет одна из самых известных книг Шлёгеля "Берлин - восточный вокзал Европы". Несколько дней назад в газете "Нойе Цюрихер Цайтунг" была опубликована статья Шлёгеля "Похвала кочевнику" - своеобразный гимн мигрантам и их важной исторической роли двигателя прогресса. С Карлом Шлёгелем беседует берлинский корреспондент Радио Свобода Юрий Векслер.

Юрий Векслер: Прочитал вашу статью в "Нойе Цюрихер Цайтенг" и вижу, и знаю от вас, что это фрагмент из книги, которая лежит передо мной, - "Планета кочевников". Как возникла эта книга?

Карл Шлёгель: Я уже давно занимаюсь вопросами международной миграции. Но меня пригласили в Швейцарию написать не о политических миграциях, а о процессе миграции в контексте глобализации. Когда я стал заниматься этим делом, для меня открылся совсем новый мир. До этого я занимался только эмигрантами. Но что есть процесс перманентной миграции, это было для меня новым феноменом. Я раскрыл очень много аспектов процесса глобализации, которые для меня были совсем новыми. Например, я привык думать о том, что мигранты всегда жертвы каких-то процессов. Они должны убегать и так далее. Но это только одна часть правды. Есть очень большое количество людей, которые по своим собственным причинам покидают свою страну. Они ищут новые возможности для себя и, особенно, для своих детей. Я понял, что мигранты - это не только жертвы, а это очень активная часть людей, которые недовольны ситуацией в своих странах, которые открывают для себя новые возможности. Современная культура без участия этого типа мигрантов невозможна. Мы привыкли думать, как мне кажется, в послевоенном периоде, когда Европа была разделена и все было очень стабильно, что это нормальный статус. Но если мы смотрим глубже в историю, то мне кажется, что нормальная ситуация - это постоянная текучесть и движение. Если мы смотрим на Европу 19-го века, то для сегодняшнего человека непонятно, что с середины 19-го века до начала Первой мировой войны приблизительно 50 миллионов людей уехали из Европы в Америку. Это движение кончилось в Европе вследствие войн. И мне кажется, что сейчас, после падения стены, мы, в определенном смысле, возвращаемся к нормальному циркулированию людей. И мне кажется, что во всех культурах можно найти эти процессы. Посмотрите, например, на индийскую миграцию, которая обнимает все пространство на берегах Индийского океана. Вы найдете очень активную индийскую эмиграцию в Кении, в Южной и в Восточной Африке, вы найдете огромную китайскую диаспору по всей южной Азии, в Америке, и так далее. Я думаю, что глобализация без глобального циркулирования людей не имеет смысла.

Юрий Векслер: Когда и где вы изучали русский язык?

Карл Шлёгель: Я вырос в Западной Германии. Я был в интернате в Баварии в монастыре у бенедиктинцев, и очень странно, что именно в Баварии, в самой католической части Западной Германии была возможность изучать русский язык. У нас был эмигрант-поляк из Белоруссии. Он остался в Баварии после войны. Он был преподавателем спорта и факультативного русского языка. В начале 60-х годов я написал письмо Хрущеву, что меня интересует русская литература. Я получил большой пакет с книгами из Москвы. Потом я видел и слышал Евтушенко в Мюнхене, когда он в первый раз был в ФРГ. Он выступал со своими декламациями и читал стихи на смерть Сталина. Таким образом, я познакомился с русской культурой. Потом я уже изучал русский язык в Берлине в университете более систематически.

Иван Толстой: При всем изобилии пивных в Праге, есть такие, куда практически невозможно попасть. Например, в пивную "У золотого тигра". Об истории и легендах этого заведения рассказывает Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: К трем часам дня у дверей пивного ресторана "У золотого тигра", что расположен в самом сердце Праги - между Вацлавской и Староместской площадью - к открытию собирается человек тридцать. Через пятнадцать минут в знаменитой старинной пивной с цветными витражами, дубовыми панелями, историческими медными кранами, из которых течет пльзенское пиво, находящееся в подвальных цистернах, вы не найдете ни одного свободного места. Пражская пивная "У Золотого тигра" имеет сотни, а может быть, и тысячи постоянных посетителей, она пережила все режимы и все катаклизмы.

Дом, где находится "Золотой тигр", стоит в Праге с 1091 года. В 1848 года улица впервые получила название Яна Гуса - Гусова. А пивная раньше называлась " У черного льва", и только с 1786 года "Золотым тигром". В середине 19 века пивная превратилась в кафе, куда ходили писатели "чешского языкового и культурного возрождения", журналисты; здесь велись жаркие споры о будущем чешского народа, боровшегося с онемечиванием. В двадцатом веке в этом же помещении снова утвердилась пивная и уже навсегда только с пльзенским пивом Праздрой.

Начиная с пятидесятых годов прошлого века постоянным посетителем пивной "У золотого тигра" был знаменитый чешский писатель Богумил Грабал. После его трагической смерти в 1996 году - Грабал выбросился из окна больницы - над постоянным столом писателя был повешен его стилизованный портрет и установлен бюст. Молодой друг Грабала фотограф и издатель Томаш Мазал, (его капитальный труд о Грабале вышел в Праге накануне Нового года и был назван второй лучшей книгой года) вспоминает, что Грабал любил рассказывать о демократической атмосфере "Золотого тигра" правдивую историю, услышанную им от друзей.

Диктор: Однажды Прагу посетил премьер-министр Франции Эррио, который немного научился говорить по-чешски - его жена была чешка. Он захотел посетить типичный чешский трактир, его сопровождал заведующий отделом нашего тогдашнего МИДа. В "Золотом Тигре" они заказали отварную свинину с горчицей и хлебом, кружку Праздроя и слились с остальными посетителями. Эррио говорит своему сопровождающему, а тот был постоянным гостем "Тигра":

- Вот я вижу за тем столиком сидит университетский профессор Гетцель, автор вашей конституции, а кто рядом с ним?

- Это парикмахер с Жижкова.

- А вон там я вижу председателя парламента Малипетра, а вот его соседа я не знаю.

- А это мастер-маляр из Старого города.

- А кто сидит вон там, рядом с председателем суда?

Этого человека работник МИДа не знал, но на помощь ему пришел сосед по столу.

- Это мастер из Нового города, что делает похоронные подсвечники.

- А вы кто? - спрашивает удивленный Эррио.

Сосед поднял кружку с пивом: "А я, осмелюсь доложить, консьерж из Старого города". Тогда премьер-министр Франции торжественно заявил: "Господа, я жил в заблуждении. Демократия не во Франции, а здесь, у вас". Это было в двадцатые годы двадцатого века.

Нелли Павласкова: В "Золотом тигре" у Грабала была постоянная изысканная компания, по вторникам за грабаловским столом собирались доктор искусствоведения Франтишек Дворжак, директор и художественный руководитель знаменитого пражского театра "На забрадли" Владимир Водичка (кстати, в этом театре Грабал в начале своей карьеры работал рабочим сцены, как спустя два десятка лет и Вацлав Гавел), за столом обязательно сидели гашековед Радко Пытлик и, конечно, Томаш Мазал.

Говорит Владимир Водичка.

Владимир Водичка: Однажды мы были свидетелями того, как к Грабалу в нашей пивной "У Золотого тигра" пришла девушка и принесла ему свой рассказ. Он с большим интересом прочел первые две страницы, а потом сказал: "Барышня, простите, но это все - дерьмо". Она печально посмотрела на него, и на глаза у нее навернулись слезы. Он понял, что переборщил и начал пятиться назад: " Да нет, с другой стороны, все фразы идут вроде бы друг за дружкой, идеи неплохие : Подождите, я еще раз все прочту". Прочел еще раз и сказал: "Извините, но по правде - цена этому дерьмо".

Грабал не боялся крепкого словца. Достаточно вспомнить его роман "Я обслуживал английского короля". Но горе было тому, кто в его присутствии рассказывал скользкие анекдоты, он это ненавидел.

Нелли Павласкова: Однажды в 92 году разнесся слух, что владелец дома, в котором находится пивная "У золотого тигра", собирается ресторан закрыть, а вместо него открыть ювелирный магазин.

Петицию за спасение знаменитого ресторана подписал даже тогдашний президент Вацлав Гавел. Народ защитил свой памятник культуры и старины. А однажды, это было 11 января 1994 года, Вацлав Гавел привел в пивную "У Золотого тигра" президента США Билла Клинтона и его министра иностранных дел Мэдлин Олбрайт, родивщуюся в Чехии. Высокие гости подсели к столу Грабала, и телевизионные камеры запечатлели их общение. О чем они говорили - неизвестно, в анналы вошло лишь то, что Клинтон выпил три поллитровые кружки пива и съел свиную отбивную в кляре, а на следующий день утром отказался от своего ежедневного бега. На саксофоне он играл в другой раз - при посещении джаз-клуба "Редута". В тот день, 11 января, в пивную набились снобы и разные чешские знаменитости, как например, Карел Готт, который в пивную обычно не ходит. На память об этом дне на стенах "Тигра" висят фотографии. А потом начались будни: в пивную ходят, как и ходили, постоянные компании и усаживаются за свои столы: альпинисты, осиротевшие грабаловцы, тележурналисты, пражские актеры, олимпийцы, хоккеисты, садовники, футболисты.

Между прочим, постоянные клиенты пивной и обслуживающий персонал так сдружились за долгие годы, что создали общую футбольную команду, она также запечатлена на фотографиях, развешанных на стенах рядом с историческими большими и малыми оленьими рогами.