[ Радио Свобода: Программы: Культура: Американский час ]
60-летие Победы мир готовится отметить с небывалой до сих пор державной пышностью и исторической ответственностью. Понятно - почему. В Америке, например, из 16 миллионов ветеранов осталось в живых меньше шести миллионов. И число их уменьшается с устрашающим ускорением - на 1100 человек в день. Похоже, что эта годовщина станет последней "круглой" датой, отметить которую смогут главные виновники торжества - те, кто завоевал нам победу. Следующие юбилеи уже станут данью академической, а не живой, воплощенной в человеческих судьбах истории. Казалось бы, такой случай должен был соединить людей и страны в общий праздник победы над врагом, у которого сегодня не найдется защитников. Однако, - как утверждает в "Нью-Йорк таймс" один из самых тонких знатоков сегодняшних дел Серж Шмеман, - шестидесяти лет, прошедших со дня окончания войны, оказалось недостаточно, чтобы заросли оставленные ею шрамы. Напротив, в 2005-м ситуация стала сложнее, чем она была, скажем, в 95-м, во время празднования предыдущего юбилея. Шмеман пишет: Диктор: В канун юбилея старые обиды разгорелись с новой силой. Повсюду - от Прибалтики до Китая - все требуют восстановления исторической справедливости, которую каждый понимает по-своему. Отчасти это объясняется тем, что падение коммунизма "раскрепостило дискурс, освободило "историческую наррацию" из идеологического плена. Проще говоря, теперь говорят то, чего раньше не решались. Свет этой новой гласности только затемнил дело. Для многих стран вторая мировая война стала поворотным событием, которое определило их роль на арене всей новой истории: освободители, победители, жертвы, виновники: Беда в том, что далеко не всегда так уж легко отличить одних от других. Александр Генис: Поэтому, - заканчивает Шмеман, - не удивительно, что годовщина Победы стала не только общим праздником, но и поводом для сведения исторических счетов. Но все же подлинный смысл этого юбилея в том, чтобы смотреть в будущее, а не в прошлое. Шесть лет назад, в самом конце ХХ века, отмечая 60-летие начала той войны, победу в которой мы сейчас празднуем, министр иностранных дел Германии Йошка Фишер сказал: Диктор: Идея национального государства отживает свое, оно становится призраком, виртуальной реальностью, ибо рамки его слишком узки для проблем следующего столетия. Александр Генис: Теперь, когда мы уже успели слегка обжить ХХ1 век, смысл этих слов стал еще актуальнее. Дело в том, что с точки зрения глобальной истории вторая мировая война была симптомом еще более страшной болезни - распада культурного образования, которым Европа была тогда, когда она умела вмещать цветущее разнообразие своей жизни в универсальный христианский миф. Утратившие этот миф - то есть, оставшиеся без общего языка, культуры и веры - народы были обречены на мировую войну - и первую, и вторую. Парадоксы сегодняшней реальности ведут к тому, что эпоха транс-национальных корпораций, сверх-национальных информационных сетей и гипер-национальных общественных организаций вновь толкает мир к единству. В этой ситуации главное - найти иной, уже не только западный, а планетарный миф, способный срастить и одухотворить тот новый мир, что уже 60 лет учится жить без мировых войн. Все материалы этого выпуска "Американского часа", выходящего в эфир в канун Дня победы, будут так или иначе, в той или иной степени связаны с войной и ее историей. И начнем с кино. Сейчас в Нью-Йорке с большим если не коммерческим, то артистическим успехом идет большая немецкая картина - "Падение", рисующая интимный, камерный портрет Гитлера в трагических декорациях конца войны. Об этом фильме слушателям "Американского часа" рассказывает ведущий нашего "Кино-обозрения" Андрей Загданский. Андрей Загданский: Немецкий эпический фильм "Падение" - о последних днях Гитлера - смотрится на одном дыхании. И заслуга здесь принадлежит не столько самому фильму, сколько истории - и возможности увидеть события шестидесятилетней давности с немецкой, точнее современной немецкой точки зрения. Для меня это - первый большой немецкий фильм о Гитлере и о падении нацизма, падении Третьего рейха. Фильм построен на добросовестном и прочном фундаменте критического реализма. Здесь есть и деморализованные офицеры Генерального штаба, и фанатичные эсесовцы, и практичные оппортунисты, ищущие возможность заключить мир с союзниками и избежать вторжения Красной армии, и гуманистический персонаж - конечно же, военный доктор, разочарованный в Гитлере и нацизме, но верный своему воинскому и врачебному долгу - облегчать страдания раненых и умирающих. Есть и патриоты нации, которые призывают Гитлера пощадить немецкий народ - ведь штурм Берлина стоил многих тысяч человеческих жизней. Все это по стилю немного похоже на советский сериал "Освобождение", - если бы не одно принципиальное исключение: интимный, пристальный и сочувствующий взгляд на Гитлера и его ближайшее окружение (Ева Браун, Геббельс, его жена Магда) секретарши Гитлера - Тродл Юнге. Александр Генис: Но и это традиционный прием. Секретарша (это, кстати, исторический персонаж, перед смертью она написала книгу, положенную в основу фильма) вводит в трагическую эпопею точку зрения маленького человека: Андрей Загданский: Технически вы совершенно правы. Более того, Тродл Юнге говорит это в самом начале и в самом конце фильма. Авторам нужен был этот маленький человек - простая молоденькая девушка восторженно преданная Гитлеру, она дает некий масштаб - как на картинках в старых учебниках, когда рядом с рисунком слона или кашалота рисовали человека. В какой-то степени прием работает, но нам куда интереснее сам кашалот, и, одолев сравнение, мы быстро забываем об этом человечке в углу рисунка. Поэтому я бы не сказал, что фильм сделан глазами Тродл Юнге. Главный тут все-таки Гитлер. Его играет Бруно Ганц - актер с репутацией ангела: Александр Генис: Еще бы, он же играл в картине Вима Вендерса "Крылья над Берлином". Андрей Загданский: Да, тогда Бруно Ганц играл ангела, влюбившегося в цирковую актрису и променявшего крылья и бессмертие на жизнь с нами в этом грустном мире. Теперь Гитлер. Сам выбор актера говорит о многом. Авторы ищут человеческое в монстре, и я считаю, что их попытка абсолютно обоснована - слишком много на экране бесился трафаретный истерик с усиками, который немного добавляет в нашем понимании природы зла. Александр Генис: Тут трудно не вспомнить Сокурова. Я не большой поклонник его медленного кино, но "Молох" мне показался значительными явлением. Гитлер в нем - фигура мелкая и трагическая. Именно потому и трагическая, что мелкая. Он сидит за тощим вегетарианским обедом, разыгрывая из себя Заратустру в непомерных человеку декорациях. Андрей Загданский: У Сокурова был куда более острый и индивидуальный подход. В его фильме - огромная метафизическая скука вокруг бесконечно неинтересного человека взрывалась в главной кульминационной сцене - стыдного и смешного скандала с Евой Браун. Эта кульминация обнажает маленького больного человека - тирана. Воплощение банальности зла. У Оливера Хиршбигеля и Бруно Ганца Гитлер - герой совсем иной картины. Он тут обладает всеми признаками человека. Гитлер внимательно и с участием слушает свою секретаршу, он может быть мягок и деликатен со своими адъютантами, он в ужасе отворачивается, когда дают яд его любимой собаке. И это человек, который утверждает, что сострадание - первородных грех, что сильные не имеют права на сочувствие, что немецкая нация не заслуживает его пощады, если она проиграла войну. Конечно же, есть в картине и знаменитые истерики, вспышки гнева, крики и жестикуляция человека, страдающего болезнью Паркинсона. И безжалостность даже к самым лояльным людям даже в самые последние минуты. Но есть и благодарность кухарке за последний обед. Если угодно, Гитлер как персонаж в картине гуманизирован. И у меня с этим нет никаких проблем: всех актеров учат найти трусость в храбреце, человеческое в злодее. Один из самых ярких персонажей в фильме - жена Геббельса Магда. Она прибывает в бункер со своими детьми в последние дни Рейха. Все шестеро детей - веселые послушные восторженные существа, совершенно не отдающие себе отчет в ужасе происходящего. Да и само пребывание в бункере, кажется, не омрачает их счастливого мировосприятия. Этот штамп должен служить одной цели - контрастировать с ужасной судьбой этих ангельских созданий. И сцена, в которой Магда методично вкладывает ампулы с цианистым калием в рот своим спящим детям, затем прижимает подбородок, чтобы ампула треснула на зубах, и так шесть раз подряд, запомниться каждому. По-своему, эта и есть кульминация картины: детям не стоит жить в мире, в котором погибли идеи национал-социализма, - утверждает Магда. Зато выживает секретарша Гитлера. Когда Берлин взяли русские, девушка выходит из бункера и проходит через окружение пьяных солдат, пляшущих "Яблочко". От этого заигранного до дыр стереотипного "Яблочка", у меня, признаюсь, свело зубы. Что-то мне не верится, чтобы измученные штурмом Берлина русские солдаты после боя бросились в массовую пляску. Заканчивается фильм документами кадрами с Тродл Юнге, снятыми в 2002 году. Здесь она говорит обычные для 2002 года вещи: я ничего не знала, не ведала ни о шести миллионах убитых в концлагерях евреях, ни о миллионах погибших на фронте. Да и ни о чем другом. О чем она думала, когда три года подряд каждый день стенографировала Адольфа Гитлера? Наверное, о его доброте и величии. Александр Генис: В эти юбилейные дни, когда все вспоминают главных действующих лиц второй мировой войны, фигура Сталина оказалась под особо пристальным вниманием историков. Как раз поэтому столь уместно сегодня поговорить о новой монографии "Сталин и его палачи", которую недавно выпустил крупный ученый Дональд Рэйфилд. Профессор Лондонского университета Рэйфилд известен своими книгами о русской и грузинской литературе. В частности, он написал биографию Чехова и "Историю грузинской литературы". В работе над книгой о Сталине и его палачах знание грузинского языка дало Рэйфилду возможность использовать архивные материалы, недоступные другим историкам. И еще одна немаловажная информация об авторе: он сумел воспользоваться коротким периодом в середине 1990-х годов, когда секретные архивы компартии и КГБ стали доступны западным исследователям. Такие преимущества позволили историку написать выдающийся труд "Сталин и его палачи". Книгу Дональда Рэйфилда представляет слушателям "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: Рэйфилд не ставил перед собой задачи написать новую биографию Сталина. Главные персонажи книги - пять начальников сталинской тайной полиции: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия. Но не только они. Дональд Рэйфилд пишет в предисловии: Диктор: "Следует обратить больше внимания на деятельность Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Клима Ворошилова, которые подписывали тысячи смертных приговоров. Без их слепого подчинения Сталин не мог бы совершить всего того, что он совершил." Марина Ефимова: Летом 1938 года Ежов упустил трёх своих заграничных агентов, которые попросили политического убежища на Западе. Один из них - оставшийся в Америке Александр Орлов - предложил Ежову и Сталину сделку: он не опубликует информацию об их зверствах, если они не тронут его родных. Но если с ним или с семьей что-нибудь случится, его адвокаты немедленно опубликуют все его материалы. Читаем в книге "Сталин и его палачи": Диктор: "Ворошилов, который первым учуял перемену в настроении Сталина, начал поговаривать при нем о том, что ежовское НКВД заставляет признаваться и правых, и виноватых. Заметив опасность, Ежов к августу расстрелял всех подчиненных, которые могли дать на него показания. Но это мало что изменило - у него уже не осталось никого, с кем он мог объединиться. Все чекисты боялись и ненавидели его. Только один человек его любил - приемная дочь. Но она мало чем могла ему помочь"... Марина Ефимова: Осенью 1939 года сменивший Ежова Берия арестовал своего предшественника и начал допросы, передавая его, как было принято в этой игре, от "доброго" следователя к "злому". В феврале, после инсценированного суда и покаяния, Ежова расстреляли ночью в подвале, который он сам и выстроил для удобства приведения приговоров в исполнение. После его убийства Берия представил Сталину список на расстрел 346 человек, связанных с Ежовым. Профессор Рэйфилд пишет о том, как осторожно надо пользоваться сравнениями между гитлеризмом и сталинизмом. Нацистская агрессия направлялась на другие народы и этнические группы. Армия и деловой мир Германии могли чувствовать себя в относительной безопасности. Сталинский же террор обрушивался на лучших генералов и адмиралов, на научно-техническую элиту, на крестьянство, то есть на те слои населения, от которых зависела жизнеспособность советского государства. Диктор: Агрессия Сталина представляла смертельную опасность для его ближайшего окружения, включая даже семью. Какой-нибудь аморальный интеллектуал вроде Альберта Шпеера мог добровольно связать свою судьбу с Гитлером; но подручными Сталина не могли стать просто расчетливые люди, для этого нужны были прирожденные садисты или типы с чертами морального вырождения". Марина Ефимова: Обращаясь к личности самого Сталина, Дональд Рэйфилд высказывает предположение о том, что садистические черты его характера были связаны - как, кстати, и у маркиза Де Сада - с физической болью, которая была постоянным спутником его жизни. Читаем в книге: Диктор: "С 20-х годов хронический артрит и мышечная атрофия у Сталина были такими мучительными, что левой рукой он едва мог поднять чашку. Болезнь кишечника, постоянные поносы часто бывали причиной неловкостей на людях. Тюрьма и ссылка наградили его - как и многих большевиков - туберкулёзом, из-за которого правое лёгкое у него срослось с плеврой. Зубная боль превращала его жизнь в ад, но он не доверял врачам и тянул до последнего; однажды в Сочи у него начались такие боли, что дантист по фамилии Шапиро (видимо, прощаясь с жизнью) удалил ему восемь корней и поставил пломбы и коронки чуть ли не на все оставшиеся зубы". Марина Ефимова: Изучив все возможные медицинские отчеты и материалы о сексуальной жизни Сталина, Рэйфилд не нашел никаких показаний на то, что садизм Сталина имел невротические или психосексуальные причины. "Сталин, - пишет Рэйфилд, - был хладнокровным садистом". В заключительной главе книги "Сталин и его палачи" автор неминуемо подходит к теме наказания. Гитлеровских палачей судил международный суд, сталинских - никто. Официальная пресса не поднимает этого вопроса, множество жертв не получили никаких компенсаций, а сталинские судьи и следователи заканчивают жизнь с приличными государственными пенсиями и гордо носят свои медали. Мэр Москвы предложил восстановить памятник Дзержинскому на Лубянке. В 2002 году Почтовое управление выпустило серию марок к 80-летию Советской контрразведки. Об этом Рэйфилд замечает с горечью: Диктор: На марках изображены: Сергей Пузицкий, организовавший уничтожение полумиллиона казаков в 1931 году; Владимир Штерн, устроивший резню узбеков в 20-х; Всеволод Балицкий, руководивший чистками на Украине. Представьте себе, что было бы, если бы Германия выпустила марки с изображением Рейнхарда Гейдриха, Генриха Гиммлера, Адольфа Эйхмана. Никто в Германии не курит сигареты 'Аушвиц', но в России до сих пор продают папиросы "Беломорканал", забывая, что на строительстве этого канала были загублены сто тысяч заключённых". Марина Ефимова: Нынешние школьные учебники обходят молчанием преступления сталинизма, и попытки восстановить память о прошлом делаются только неправительственными организациями: Мемориалом, Сахаровским фондом. Рэйфилд пишет: "Российская тайная полиция, сегодня - ФСБ, гордится своей связью с ЧК. Они любят изображать себя самураями Дзержинского, призванными защищать от врагов не рабочий класс, а российскую нацию. Нужно обладать полным невежеством, чтобы видеть в подчинённых Менжинского и Ягоды благородных воинов, павших жертвами таких палачей, как Ягода и Берия. Но российская пресса и учебники не делают почти ничего, чтобы рассеять этот миф". До тех пор, считает профессор Рэйфилд, пока все злодейства палачей не будут раскрыты и обнародованы, над Россией будет витать злой дух Сталина и его палачей, и стране будет угрожать реальный кошмар их возвращения. Американский журнал "Лайбрари джорнэл" горячо рекомендует книгу профессора Рэйфилда всем библиотекам мира, собирающим труды по советской истории. Однако важнее всего было бы перевести эту книгу на русский и помочь ей занять свое место на полках библиотек сегодняшней России. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Родившаяся в 1898 году в британском городке Рочдейл Грейси Филдс стремительно прошла путь от театральной прачки до звезды сцены и экрана. Благодаря замечательному сопрано и комедийному таланту, она стала так популярна, что её с любовью называли просто "наша Грейси". В конце 30-х она переехала в Америку, где стала не менее любима. Когда в 39-м у Грейси обнаружили рак, она за месяц получила четверть миллиона поддерживающих ее открыток. Во время войны Грейси гастролировала с фронтовыми концертами. Номер, который пользовалась огромным успехом на этих выступлениях, - комическая песенка фабричной работницы военного времени, напоминающая знаменитый английский детский стишок "Дом, который построил Джек". "Я - просто девушка, которая делает такую штучку, которая держит крючок, который двигает палочку, которая поворачивает ручку, которая включает штуковину. И хотя я не знаю, для чего все эти штучки, крючки, палочки, ручки и штуковины, я знаю, что с их помощью мы выиграем войну" - поёт Грэйси Филдс. Итак, наша королева тыла и фронта Грэйси Филдс: "Штуковина" (Thing-Ummy-Bob). Александр Генис: Сегодня в нашей рубрике "Гость недели" Рая Вайль беседует с ветераном войны, художником и кинематографистом Михаилом Григорьевичем Фишгойтом. Рая Вайль: Михаил Григорьевич, я знаю, что на войну вы пошли совсем мальчишкой. Сколько лет вам было тогда? Михаил Фишгойт: В 41 году мне было 16 лет, и так как возраст мой не подходил к возрасту мобилизации, то я чувствовал, что война пройдет без меня, и я не сумею участвовать в ней. Рая Вайль: А что было самым большим потрясением в первые дни войны? Михаил Фишгойт: Первым потрясением была немецкая атака. Немцы очень быстро прорвали оборону нашу. Оборонялась 51 армия, и рядом с нами стоят спешенный кавалерийский корпус, по-моему, имени Чапаева. Начались бои при отходе. Отступали мы с небольшими боями. В основном, это было бегство. Всякое организованное руководство армии отсутствовало. Началась паника. Раздались крики: "Немцы, немцы". И вдруг, среди плотно заполненной дороги, втиснулись немцы. Часть из них на мотоциклах с люльками, а часть просто пешком. Раздалась команда сложить оружие. Я понял, что единственный способ спастись - это бегство. Но чтобы бежать, нужно было забраться почти что по крутой стенке скал вверх. Я в то время был мальчиком, ловким, натренированным и достаточно решительным. Вместе со своим школьным другом, который тоже был в этой же армии, мы полезли по крутой скале. И оттуда мы увидели страшное зрелище. Немец-переводчик вместе с остальными с ним рядом стоящими, потребовал, чтобы из строя вышли комиссары и евреи. Наступила короткая пауза, после чего появились несколько человек. Сверху нам было не ясно, то ли это были комиссары, то ли евреи. Они стали разделываться со всеми. Наступил ужасный страх. Причем, до этого я уже был в боях и видел очень много убитых. Это меня не трогало, это положено на войне быть убитым. А тут я увидел беспомощных людей, которых, как скот, расстреливают, и это страшно. Я подумал о себе и решил внутренне для себя, что если мне суждено умереть, то умереть только в бою. Рая Вайль: А что было потом, и где вы закончили войну? Михаил Фишгойт: Участвовал я во многих боях, я был неоднократно ранен, дважды тяжело контужен. Закончил я войну в Берлине в звании гвардии старшего сержанта. Был награжден медалью За отвагу, Славы третьей степени, Славы второй степени, медалью За освобождение Варшавы, За взятие Берлина. Когда кончилась война, я был зачислен в специальный берлинский полк, который участвовал во взятии Рейхстага. Там я продолжал служить в армии. Потом был донос одного из моих однополчан, который знал, что у меня в Америке родная тетка, сестра моей матери, в котором он писал, что это просто способ уехать из России и остаться в Америке. Это была полная чушь, никаких таких намерений у меня тогда не было. Но этого было достаточно, чтобы особое совещание при Совете министров осудило меня на 10 лет по 58-й статье - изменнические намерения. Я отсидел 8 лет только потому, что, слава Богу, умер Сталин. Я был реабилитирован, мое дело было пересмотрено. Но в процессе следствия, которое вела страшная организация СМЕРШ, я, конечно, был бы, как многие другие ликвидирован еще до всяких решений. Но моя мама, используя свои дружеские отношения с Эренбургом и с Маршаком, обратилась к ним с просьбой. Оба они вмешались, в основном, Илья Эренбург, имевший колоссальный авторитет во время войны. Рая Вайль: А как мама была с ним знакома? Михаил Фишгойт: Мама познакомилась с Эренбургом еще в Париже. Кстати, до 5-ти лет я жил в Париже. Так что благодаря Эренбургу и его секретарше Валентине Ароновне Мильман дело мое стало известным, и меня просто пустить в расход нельзя было. Рая Вайль: Еще до эмиграции в Америку вы занимались живописью, работали на студии Горького художником-постановщиком, где сняли более 20-ти фильмов. В том числе и "Офицеры". А как сложилась жизнь здесь, в эмиграции? Михаил Фишгойт: Примерно так же, как у всех интеллигентных людей. Вначале - любая работа. Я знал, что придется мне забыть о моей прямой профессии. Это меня не беспокоило, важно было работать, быть при деле и что-то зарабатывать. Работал я на любых работах. Но довольно скоро тут начали снимать картину "Коммунальная квартира", действие которой происходило в России. Они искали художника-постановщика, который знает русскую материальную культуру, который может построить нужные декорации. И вышли на меня. Меня пригласили, я с большой радостью согласился и провел эту картину. Это был хороший договор, для меня тогда это была просто фантастика. Следующие 7 картин, которые мне пришлось делать, были по рекомендации от одной к другой. Таким образом, я участвовал в восьми американских картинах. Рая Вайль: 9 мая для вас всегда двойной праздник. День победы и ваш день рождения. В этом году юбилей, 80 лет. Что собираетесь делать сейчас? Михаил Фишгойт: Сейчас есть проект, связанный с кино. Это дружба между двумя людьми. Американцем - военным корреспондентом и немецким высшим офицером. Дружба, основанная на рыцарских началах. Рая Вайль: Это ваш сценарий? Михаил Фишгойт: Сценарий еще как таковой не готов. Вопрос сейчас решается. Как всегда, самое главное в этом деньги. Русскую сторону представляет продюсер Олег Солодовников, канадскую сторону представляет Чекман. Главная сторона это немецкая компания "Функефильм". В ближайшее время будет какой-то ответ. Надеюсь, что он будет положительный. Рая Вайль: Кино, живопись (ваши картины до сих пор выставляются в галереях), книга мемуаров, над которой работаете, и которой уже заинтересовалось американское издательство, что-нибудь еще? Михаил Фишгойт: Есть еще. Как у всякого нормального человека должно быть еще и хобби. Так вот мое хобби это подводная охота, которой я очень много занимаюсь, давно и серьезно. Это часть моей жизни. Скоро наступает лето. Я готовлюсь. Мой боевой арсенал готов - ружья, ласты, маски и так далее. Хочу надеяться, что этим летом охота будет удачной. Александр Генис: В дни юбилея Победы прозвучит столько громких слов, что мы решили, не соревнуясь с праздничным пафосом, предоставить голос музыке. Поэтому этот выпуск "Американского часа" завершит специальный посвященный военной теме выпуск "Музыкального приношения". Соломон, представьте, пожалуйста, состав вашего особого, приуроченного к 60-летию победы во Второй мировой войне "Музыкального приношения". Соломон Волков: Я сначала назову имена композиторов. Это Прокофьев, это Карл Амадеус Гартман, немецкий композитор, это Стравинский, русский композитор, который в те годы уже жил в Америке, и это англичанин Бенджамин Бриттен. Александр Генис: То есть, это позволит нам увидеть войну с четырех сторон - России, Англии, Америки и Германии. Соломон Волков: Да. Стереоскопический взгляд на войну. Сочинения, которые появились не одновременно, я даже хочу показать некую динамику в том, как они появлялись, но которые нам сделают ясной определенную общность в подходе композиторов к войне. При том, что это совершенно разные авторы, которые даже недолюбливали друг друга. Композиторы с разными эстетиками, с разными политическими взглядами. Александр Генис: Но всех объединила война. Соломон Волков: Война и музыкальный подход к войне. Мы увидим, что там было индивидуального, а что было общего. И начнем с Прокофьева, с его очень редко звучащего сочинения под названием "1941 год". Это сюита для симфонического оркестра, которая действительно, это редкий случай, была сочинена в том самом 1941 году. Это такая музыкальная журналистика, если угодно. Довольно необычная для музыки, потому что музыка это искусство, которое любит откликаться с некоторым запозданием на важные события. И неожиданное для Прокофьева. Он очень быстро отозвался, выпустил этот опус. Конечно же, это типичный Прокофьев. Но в этой музыке, тут первая часть так и называется "В бою", мы слышим, ощущаем этот ужас вторжения, который Прокофьев испытал вместе со всем народом. Теперь, как на эти же события смотрели в Германии, с совершенно противоположной стороны. Правда, мы берем здесь не композитора, который бы разделял нацистскую идеологию. Скорее наоборот. Карл Амадеус Гартман именно тем и выделялся, что он, живя в это время в Германии (он родился в 1905 году в Мюнхене и там же в 1963 году умер), один из немногих крупных немецких композиторов, которые не покинули страны но, при этом, оставаясь убежденным антифашистом. Но во время войны он делал наброски различных симфонических сочинений, а закончил он их и показал уже после войны. Идеи для этих сочинений к нему пришли и были записаны им в большинстве своем во время войны. Вот к такого рода сочинениям принадлежит "Симфония номер 6" для струнного оркестра, которая, что очень любопытно, исполняется камерным оркестром из Мюнхена. Часть из этой симфонии показывает ужасы войны, но с другой стороны, и тут есть элемент воспоминания. Это несколько более приглушенный подход, поскольку оформлено это было уже после войны. Но мы, все-таки, слышим отвращение композитора к войне, ужас перед ней. Теперь, чрезвычайно любопытный случай. Стравинский, как известно, всю жизнь повторял, что музыка не в состоянии ничего выразить. Это был композитор, который принципиально отказывался поставить музыку на службе текущим событиям. Александр Генис: В данном случае это точно уж формалист-модернист. Соломон Волков: Но, тем не менее, он в 45 году написал симфонию, которую можно назвать симфония в трех частых или симфония в трех движениях. Так по-русски можно перевести название "The Symphony in tree movements". Кстати, у Стравинского здесь такая нарочитая эмбивалентность, потому что для него это действительно и симфония в трех частях и симфония в трех разных движениях. Он специально по поводу всей этой симфонии говорил, что она вдохновлена событиями войны и, в частности, он подчеркивал, что каждый эпизод симфонии в его воображении связан с конкретным впечатлением о войне (он в то время смотрел много документальных фильмов). Он подчеркивал кинематографическое происхождение этих впечатлений. В частности, финал этого произведения это типичный Стравинский. Но Стравинский специально об этом фрагменте говорил, что он вдохновлен кадрами из кинохроники, где нацисты маршируют гусиным шагом. Перед его глазами именно эта картина марширующих немецких солдат стояла, когда он сочинял этот фрагмент, уже живя в Америке. И, наконец, мы приходим к чрезвычайно символическому опусу. Его сочинил Бриттен. Тоже очень интересная личность. Он ведь не участвовал в войне. Никто из композиторов, о которых мы говорили, на фронте не был. Им уже и возраст этого не позволял и состояние здоровья. Бриттен был пацифистом. И в своем "Военном реквиеме", на канонические слова и на стихи английского поэта Оуэна, он воссоздал памятник жертвам войны. Сочинение посвилось в 1962 году. Его исполнение, его премьера была приурочена к восстановлению собора в Ковентри, разрушенного немцами. Идея Бриттена была дать возможность солистами в этом произведении выступить немецкому, английскому и российскому исполнителю. Он написал партии специально для тенора англичанина Питера Пирса, его близкого друга, для баритона немца Дитриха Фишера Дискоу, которому, кстати, в этом месяце исполняется 85 лет, и для сопрано Галины Вишневской. Ей не удалось это сделать на премьере, ее тогда туда не отпустили. Ей тогда сказала Фурцева: "Нет, собор в Ковентри восстанавливался на западно-германские деньги. Мы не модем поддерживать эту идею". Но запись этого исполнения была сделана с Галиной Вишневской. Именно эту запись мы и показываем, где все три голоса сливаются в поминальном экстазе, и звучит символический удар колокола.
[03-05-05]
Фильм недели: "Падение". Книжное обозрение: "Сталин и его палачи". Гость недели: художник Михаил Фишгойт
ВедущийАлександр Генис
60-летие Победы мир готовится отметить с небывалой до сих пор державной пышностью и исторической ответственностью. Понятно - почему. В Америке, например, из 16 миллионов ветеранов осталось в живых меньше шести миллионов. И число их уменьшается с устрашающим ускорением - на 1100 человек в день. Похоже, что эта годовщина станет последней "круглой" датой, отметить которую смогут главные виновники торжества - те, кто завоевал нам победу. Следующие юбилеи уже станут данью академической, а не живой, воплощенной в человеческих судьбах истории. Казалось бы, такой случай должен был соединить людей и страны в общий праздник победы над врагом, у которого сегодня не найдется защитников. Однако, - как утверждает в "Нью-Йорк таймс" один из самых тонких знатоков сегодняшних дел Серж Шмеман, - шестидесяти лет, прошедших со дня окончания войны, оказалось недостаточно, чтобы заросли оставленные ею шрамы. Напротив, в 2005-м ситуация стала сложнее, чем она была, скажем, в 95-м, во время празднования предыдущего юбилея. Шмеман пишет: Диктор: В канун юбилея старые обиды разгорелись с новой силой. Повсюду - от Прибалтики до Китая - все требуют восстановления исторической справедливости, которую каждый понимает по-своему. Отчасти это объясняется тем, что падение коммунизма "раскрепостило дискурс, освободило "историческую наррацию" из идеологического плена. Проще говоря, теперь говорят то, чего раньше не решались. Свет этой новой гласности только затемнил дело. Для многих стран вторая мировая война стала поворотным событием, которое определило их роль на арене всей новой истории: освободители, победители, жертвы, виновники: Беда в том, что далеко не всегда так уж легко отличить одних от других. Александр Генис: Поэтому, - заканчивает Шмеман, - не удивительно, что годовщина Победы стала не только общим праздником, но и поводом для сведения исторических счетов. Но все же подлинный смысл этого юбилея в том, чтобы смотреть в будущее, а не в прошлое. Шесть лет назад, в самом конце ХХ века, отмечая 60-летие начала той войны, победу в которой мы сейчас празднуем, министр иностранных дел Германии Йошка Фишер сказал: Диктор: Идея национального государства отживает свое, оно становится призраком, виртуальной реальностью, ибо рамки его слишком узки для проблем следующего столетия. Александр Генис: Теперь, когда мы уже успели слегка обжить ХХ1 век, смысл этих слов стал еще актуальнее. Дело в том, что с точки зрения глобальной истории вторая мировая война была симптомом еще более страшной болезни - распада культурного образования, которым Европа была тогда, когда она умела вмещать цветущее разнообразие своей жизни в универсальный христианский миф. Утратившие этот миф - то есть, оставшиеся без общего языка, культуры и веры - народы были обречены на мировую войну - и первую, и вторую. Парадоксы сегодняшней реальности ведут к тому, что эпоха транс-национальных корпораций, сверх-национальных информационных сетей и гипер-национальных общественных организаций вновь толкает мир к единству. В этой ситуации главное - найти иной, уже не только западный, а планетарный миф, способный срастить и одухотворить тот новый мир, что уже 60 лет учится жить без мировых войн. Все материалы этого выпуска "Американского часа", выходящего в эфир в канун Дня победы, будут так или иначе, в той или иной степени связаны с войной и ее историей. И начнем с кино. Сейчас в Нью-Йорке с большим если не коммерческим, то артистическим успехом идет большая немецкая картина - "Падение", рисующая интимный, камерный портрет Гитлера в трагических декорациях конца войны. Об этом фильме слушателям "Американского часа" рассказывает ведущий нашего "Кино-обозрения" Андрей Загданский. Андрей Загданский: Немецкий эпический фильм "Падение" - о последних днях Гитлера - смотрится на одном дыхании. И заслуга здесь принадлежит не столько самому фильму, сколько истории - и возможности увидеть события шестидесятилетней давности с немецкой, точнее современной немецкой точки зрения. Для меня это - первый большой немецкий фильм о Гитлере и о падении нацизма, падении Третьего рейха. Фильм построен на добросовестном и прочном фундаменте критического реализма. Здесь есть и деморализованные офицеры Генерального штаба, и фанатичные эсесовцы, и практичные оппортунисты, ищущие возможность заключить мир с союзниками и избежать вторжения Красной армии, и гуманистический персонаж - конечно же, военный доктор, разочарованный в Гитлере и нацизме, но верный своему воинскому и врачебному долгу - облегчать страдания раненых и умирающих. Есть и патриоты нации, которые призывают Гитлера пощадить немецкий народ - ведь штурм Берлина стоил многих тысяч человеческих жизней. Все это по стилю немного похоже на советский сериал "Освобождение", - если бы не одно принципиальное исключение: интимный, пристальный и сочувствующий взгляд на Гитлера и его ближайшее окружение (Ева Браун, Геббельс, его жена Магда) секретарши Гитлера - Тродл Юнге. Александр Генис: Но и это традиционный прием. Секретарша (это, кстати, исторический персонаж, перед смертью она написала книгу, положенную в основу фильма) вводит в трагическую эпопею точку зрения маленького человека: Андрей Загданский: Технически вы совершенно правы. Более того, Тродл Юнге говорит это в самом начале и в самом конце фильма. Авторам нужен был этот маленький человек - простая молоденькая девушка восторженно преданная Гитлеру, она дает некий масштаб - как на картинках в старых учебниках, когда рядом с рисунком слона или кашалота рисовали человека. В какой-то степени прием работает, но нам куда интереснее сам кашалот, и, одолев сравнение, мы быстро забываем об этом человечке в углу рисунка. Поэтому я бы не сказал, что фильм сделан глазами Тродл Юнге. Главный тут все-таки Гитлер. Его играет Бруно Ганц - актер с репутацией ангела: Александр Генис: Еще бы, он же играл в картине Вима Вендерса "Крылья над Берлином". Андрей Загданский: Да, тогда Бруно Ганц играл ангела, влюбившегося в цирковую актрису и променявшего крылья и бессмертие на жизнь с нами в этом грустном мире. Теперь Гитлер. Сам выбор актера говорит о многом. Авторы ищут человеческое в монстре, и я считаю, что их попытка абсолютно обоснована - слишком много на экране бесился трафаретный истерик с усиками, который немного добавляет в нашем понимании природы зла. Александр Генис: Тут трудно не вспомнить Сокурова. Я не большой поклонник его медленного кино, но "Молох" мне показался значительными явлением. Гитлер в нем - фигура мелкая и трагическая. Именно потому и трагическая, что мелкая. Он сидит за тощим вегетарианским обедом, разыгрывая из себя Заратустру в непомерных человеку декорациях. Андрей Загданский: У Сокурова был куда более острый и индивидуальный подход. В его фильме - огромная метафизическая скука вокруг бесконечно неинтересного человека взрывалась в главной кульминационной сцене - стыдного и смешного скандала с Евой Браун. Эта кульминация обнажает маленького больного человека - тирана. Воплощение банальности зла. У Оливера Хиршбигеля и Бруно Ганца Гитлер - герой совсем иной картины. Он тут обладает всеми признаками человека. Гитлер внимательно и с участием слушает свою секретаршу, он может быть мягок и деликатен со своими адъютантами, он в ужасе отворачивается, когда дают яд его любимой собаке. И это человек, который утверждает, что сострадание - первородных грех, что сильные не имеют права на сочувствие, что немецкая нация не заслуживает его пощады, если она проиграла войну. Конечно же, есть в картине и знаменитые истерики, вспышки гнева, крики и жестикуляция человека, страдающего болезнью Паркинсона. И безжалостность даже к самым лояльным людям даже в самые последние минуты. Но есть и благодарность кухарке за последний обед. Если угодно, Гитлер как персонаж в картине гуманизирован. И у меня с этим нет никаких проблем: всех актеров учат найти трусость в храбреце, человеческое в злодее. Один из самых ярких персонажей в фильме - жена Геббельса Магда. Она прибывает в бункер со своими детьми в последние дни Рейха. Все шестеро детей - веселые послушные восторженные существа, совершенно не отдающие себе отчет в ужасе происходящего. Да и само пребывание в бункере, кажется, не омрачает их счастливого мировосприятия. Этот штамп должен служить одной цели - контрастировать с ужасной судьбой этих ангельских созданий. И сцена, в которой Магда методично вкладывает ампулы с цианистым калием в рот своим спящим детям, затем прижимает подбородок, чтобы ампула треснула на зубах, и так шесть раз подряд, запомниться каждому. По-своему, эта и есть кульминация картины: детям не стоит жить в мире, в котором погибли идеи национал-социализма, - утверждает Магда. Зато выживает секретарша Гитлера. Когда Берлин взяли русские, девушка выходит из бункера и проходит через окружение пьяных солдат, пляшущих "Яблочко". От этого заигранного до дыр стереотипного "Яблочка", у меня, признаюсь, свело зубы. Что-то мне не верится, чтобы измученные штурмом Берлина русские солдаты после боя бросились в массовую пляску. Заканчивается фильм документами кадрами с Тродл Юнге, снятыми в 2002 году. Здесь она говорит обычные для 2002 года вещи: я ничего не знала, не ведала ни о шести миллионах убитых в концлагерях евреях, ни о миллионах погибших на фронте. Да и ни о чем другом. О чем она думала, когда три года подряд каждый день стенографировала Адольфа Гитлера? Наверное, о его доброте и величии. Александр Генис: В эти юбилейные дни, когда все вспоминают главных действующих лиц второй мировой войны, фигура Сталина оказалась под особо пристальным вниманием историков. Как раз поэтому столь уместно сегодня поговорить о новой монографии "Сталин и его палачи", которую недавно выпустил крупный ученый Дональд Рэйфилд. Профессор Лондонского университета Рэйфилд известен своими книгами о русской и грузинской литературе. В частности, он написал биографию Чехова и "Историю грузинской литературы". В работе над книгой о Сталине и его палачах знание грузинского языка дало Рэйфилду возможность использовать архивные материалы, недоступные другим историкам. И еще одна немаловажная информация об авторе: он сумел воспользоваться коротким периодом в середине 1990-х годов, когда секретные архивы компартии и КГБ стали доступны западным исследователям. Такие преимущества позволили историку написать выдающийся труд "Сталин и его палачи". Книгу Дональда Рэйфилда представляет слушателям "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: Рэйфилд не ставил перед собой задачи написать новую биографию Сталина. Главные персонажи книги - пять начальников сталинской тайной полиции: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия. Но не только они. Дональд Рэйфилд пишет в предисловии: Диктор: "Следует обратить больше внимания на деятельность Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Клима Ворошилова, которые подписывали тысячи смертных приговоров. Без их слепого подчинения Сталин не мог бы совершить всего того, что он совершил." Марина Ефимова: Летом 1938 года Ежов упустил трёх своих заграничных агентов, которые попросили политического убежища на Западе. Один из них - оставшийся в Америке Александр Орлов - предложил Ежову и Сталину сделку: он не опубликует информацию об их зверствах, если они не тронут его родных. Но если с ним или с семьей что-нибудь случится, его адвокаты немедленно опубликуют все его материалы. Читаем в книге "Сталин и его палачи": Диктор: "Ворошилов, который первым учуял перемену в настроении Сталина, начал поговаривать при нем о том, что ежовское НКВД заставляет признаваться и правых, и виноватых. Заметив опасность, Ежов к августу расстрелял всех подчиненных, которые могли дать на него показания. Но это мало что изменило - у него уже не осталось никого, с кем он мог объединиться. Все чекисты боялись и ненавидели его. Только один человек его любил - приемная дочь. Но она мало чем могла ему помочь"... Марина Ефимова: Осенью 1939 года сменивший Ежова Берия арестовал своего предшественника и начал допросы, передавая его, как было принято в этой игре, от "доброго" следователя к "злому". В феврале, после инсценированного суда и покаяния, Ежова расстреляли ночью в подвале, который он сам и выстроил для удобства приведения приговоров в исполнение. После его убийства Берия представил Сталину список на расстрел 346 человек, связанных с Ежовым. Профессор Рэйфилд пишет о том, как осторожно надо пользоваться сравнениями между гитлеризмом и сталинизмом. Нацистская агрессия направлялась на другие народы и этнические группы. Армия и деловой мир Германии могли чувствовать себя в относительной безопасности. Сталинский же террор обрушивался на лучших генералов и адмиралов, на научно-техническую элиту, на крестьянство, то есть на те слои населения, от которых зависела жизнеспособность советского государства. Диктор: Агрессия Сталина представляла смертельную опасность для его ближайшего окружения, включая даже семью. Какой-нибудь аморальный интеллектуал вроде Альберта Шпеера мог добровольно связать свою судьбу с Гитлером; но подручными Сталина не могли стать просто расчетливые люди, для этого нужны были прирожденные садисты или типы с чертами морального вырождения". Марина Ефимова: Обращаясь к личности самого Сталина, Дональд Рэйфилд высказывает предположение о том, что садистические черты его характера были связаны - как, кстати, и у маркиза Де Сада - с физической болью, которая была постоянным спутником его жизни. Читаем в книге: Диктор: "С 20-х годов хронический артрит и мышечная атрофия у Сталина были такими мучительными, что левой рукой он едва мог поднять чашку. Болезнь кишечника, постоянные поносы часто бывали причиной неловкостей на людях. Тюрьма и ссылка наградили его - как и многих большевиков - туберкулёзом, из-за которого правое лёгкое у него срослось с плеврой. Зубная боль превращала его жизнь в ад, но он не доверял врачам и тянул до последнего; однажды в Сочи у него начались такие боли, что дантист по фамилии Шапиро (видимо, прощаясь с жизнью) удалил ему восемь корней и поставил пломбы и коронки чуть ли не на все оставшиеся зубы". Марина Ефимова: Изучив все возможные медицинские отчеты и материалы о сексуальной жизни Сталина, Рэйфилд не нашел никаких показаний на то, что садизм Сталина имел невротические или психосексуальные причины. "Сталин, - пишет Рэйфилд, - был хладнокровным садистом". В заключительной главе книги "Сталин и его палачи" автор неминуемо подходит к теме наказания. Гитлеровских палачей судил международный суд, сталинских - никто. Официальная пресса не поднимает этого вопроса, множество жертв не получили никаких компенсаций, а сталинские судьи и следователи заканчивают жизнь с приличными государственными пенсиями и гордо носят свои медали. Мэр Москвы предложил восстановить памятник Дзержинскому на Лубянке. В 2002 году Почтовое управление выпустило серию марок к 80-летию Советской контрразведки. Об этом Рэйфилд замечает с горечью: Диктор: На марках изображены: Сергей Пузицкий, организовавший уничтожение полумиллиона казаков в 1931 году; Владимир Штерн, устроивший резню узбеков в 20-х; Всеволод Балицкий, руководивший чистками на Украине. Представьте себе, что было бы, если бы Германия выпустила марки с изображением Рейнхарда Гейдриха, Генриха Гиммлера, Адольфа Эйхмана. Никто в Германии не курит сигареты 'Аушвиц', но в России до сих пор продают папиросы "Беломорканал", забывая, что на строительстве этого канала были загублены сто тысяч заключённых". Марина Ефимова: Нынешние школьные учебники обходят молчанием преступления сталинизма, и попытки восстановить память о прошлом делаются только неправительственными организациями: Мемориалом, Сахаровским фондом. Рэйфилд пишет: "Российская тайная полиция, сегодня - ФСБ, гордится своей связью с ЧК. Они любят изображать себя самураями Дзержинского, призванными защищать от врагов не рабочий класс, а российскую нацию. Нужно обладать полным невежеством, чтобы видеть в подчинённых Менжинского и Ягоды благородных воинов, павших жертвами таких палачей, как Ягода и Берия. Но российская пресса и учебники не делают почти ничего, чтобы рассеять этот миф". До тех пор, считает профессор Рэйфилд, пока все злодейства палачей не будут раскрыты и обнародованы, над Россией будет витать злой дух Сталина и его палачей, и стране будет угрожать реальный кошмар их возвращения. Американский журнал "Лайбрари джорнэл" горячо рекомендует книгу профессора Рэйфилда всем библиотекам мира, собирающим труды по советской истории. Однако важнее всего было бы перевести эту книгу на русский и помочь ей занять свое место на полках библиотек сегодняшней России. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Родившаяся в 1898 году в британском городке Рочдейл Грейси Филдс стремительно прошла путь от театральной прачки до звезды сцены и экрана. Благодаря замечательному сопрано и комедийному таланту, она стала так популярна, что её с любовью называли просто "наша Грейси". В конце 30-х она переехала в Америку, где стала не менее любима. Когда в 39-м у Грейси обнаружили рак, она за месяц получила четверть миллиона поддерживающих ее открыток. Во время войны Грейси гастролировала с фронтовыми концертами. Номер, который пользовалась огромным успехом на этих выступлениях, - комическая песенка фабричной работницы военного времени, напоминающая знаменитый английский детский стишок "Дом, который построил Джек". "Я - просто девушка, которая делает такую штучку, которая держит крючок, который двигает палочку, которая поворачивает ручку, которая включает штуковину. И хотя я не знаю, для чего все эти штучки, крючки, палочки, ручки и штуковины, я знаю, что с их помощью мы выиграем войну" - поёт Грэйси Филдс. Итак, наша королева тыла и фронта Грэйси Филдс: "Штуковина" (Thing-Ummy-Bob). Александр Генис: Сегодня в нашей рубрике "Гость недели" Рая Вайль беседует с ветераном войны, художником и кинематографистом Михаилом Григорьевичем Фишгойтом. Рая Вайль: Михаил Григорьевич, я знаю, что на войну вы пошли совсем мальчишкой. Сколько лет вам было тогда? Михаил Фишгойт: В 41 году мне было 16 лет, и так как возраст мой не подходил к возрасту мобилизации, то я чувствовал, что война пройдет без меня, и я не сумею участвовать в ней. Рая Вайль: А что было самым большим потрясением в первые дни войны? Михаил Фишгойт: Первым потрясением была немецкая атака. Немцы очень быстро прорвали оборону нашу. Оборонялась 51 армия, и рядом с нами стоят спешенный кавалерийский корпус, по-моему, имени Чапаева. Начались бои при отходе. Отступали мы с небольшими боями. В основном, это было бегство. Всякое организованное руководство армии отсутствовало. Началась паника. Раздались крики: "Немцы, немцы". И вдруг, среди плотно заполненной дороги, втиснулись немцы. Часть из них на мотоциклах с люльками, а часть просто пешком. Раздалась команда сложить оружие. Я понял, что единственный способ спастись - это бегство. Но чтобы бежать, нужно было забраться почти что по крутой стенке скал вверх. Я в то время был мальчиком, ловким, натренированным и достаточно решительным. Вместе со своим школьным другом, который тоже был в этой же армии, мы полезли по крутой скале. И оттуда мы увидели страшное зрелище. Немец-переводчик вместе с остальными с ним рядом стоящими, потребовал, чтобы из строя вышли комиссары и евреи. Наступила короткая пауза, после чего появились несколько человек. Сверху нам было не ясно, то ли это были комиссары, то ли евреи. Они стали разделываться со всеми. Наступил ужасный страх. Причем, до этого я уже был в боях и видел очень много убитых. Это меня не трогало, это положено на войне быть убитым. А тут я увидел беспомощных людей, которых, как скот, расстреливают, и это страшно. Я подумал о себе и решил внутренне для себя, что если мне суждено умереть, то умереть только в бою. Рая Вайль: А что было потом, и где вы закончили войну? Михаил Фишгойт: Участвовал я во многих боях, я был неоднократно ранен, дважды тяжело контужен. Закончил я войну в Берлине в звании гвардии старшего сержанта. Был награжден медалью За отвагу, Славы третьей степени, Славы второй степени, медалью За освобождение Варшавы, За взятие Берлина. Когда кончилась война, я был зачислен в специальный берлинский полк, который участвовал во взятии Рейхстага. Там я продолжал служить в армии. Потом был донос одного из моих однополчан, который знал, что у меня в Америке родная тетка, сестра моей матери, в котором он писал, что это просто способ уехать из России и остаться в Америке. Это была полная чушь, никаких таких намерений у меня тогда не было. Но этого было достаточно, чтобы особое совещание при Совете министров осудило меня на 10 лет по 58-й статье - изменнические намерения. Я отсидел 8 лет только потому, что, слава Богу, умер Сталин. Я был реабилитирован, мое дело было пересмотрено. Но в процессе следствия, которое вела страшная организация СМЕРШ, я, конечно, был бы, как многие другие ликвидирован еще до всяких решений. Но моя мама, используя свои дружеские отношения с Эренбургом и с Маршаком, обратилась к ним с просьбой. Оба они вмешались, в основном, Илья Эренбург, имевший колоссальный авторитет во время войны. Рая Вайль: А как мама была с ним знакома? Михаил Фишгойт: Мама познакомилась с Эренбургом еще в Париже. Кстати, до 5-ти лет я жил в Париже. Так что благодаря Эренбургу и его секретарше Валентине Ароновне Мильман дело мое стало известным, и меня просто пустить в расход нельзя было. Рая Вайль: Еще до эмиграции в Америку вы занимались живописью, работали на студии Горького художником-постановщиком, где сняли более 20-ти фильмов. В том числе и "Офицеры". А как сложилась жизнь здесь, в эмиграции? Михаил Фишгойт: Примерно так же, как у всех интеллигентных людей. Вначале - любая работа. Я знал, что придется мне забыть о моей прямой профессии. Это меня не беспокоило, важно было работать, быть при деле и что-то зарабатывать. Работал я на любых работах. Но довольно скоро тут начали снимать картину "Коммунальная квартира", действие которой происходило в России. Они искали художника-постановщика, который знает русскую материальную культуру, который может построить нужные декорации. И вышли на меня. Меня пригласили, я с большой радостью согласился и провел эту картину. Это был хороший договор, для меня тогда это была просто фантастика. Следующие 7 картин, которые мне пришлось делать, были по рекомендации от одной к другой. Таким образом, я участвовал в восьми американских картинах. Рая Вайль: 9 мая для вас всегда двойной праздник. День победы и ваш день рождения. В этом году юбилей, 80 лет. Что собираетесь делать сейчас? Михаил Фишгойт: Сейчас есть проект, связанный с кино. Это дружба между двумя людьми. Американцем - военным корреспондентом и немецким высшим офицером. Дружба, основанная на рыцарских началах. Рая Вайль: Это ваш сценарий? Михаил Фишгойт: Сценарий еще как таковой не готов. Вопрос сейчас решается. Как всегда, самое главное в этом деньги. Русскую сторону представляет продюсер Олег Солодовников, канадскую сторону представляет Чекман. Главная сторона это немецкая компания "Функефильм". В ближайшее время будет какой-то ответ. Надеюсь, что он будет положительный. Рая Вайль: Кино, живопись (ваши картины до сих пор выставляются в галереях), книга мемуаров, над которой работаете, и которой уже заинтересовалось американское издательство, что-нибудь еще? Михаил Фишгойт: Есть еще. Как у всякого нормального человека должно быть еще и хобби. Так вот мое хобби это подводная охота, которой я очень много занимаюсь, давно и серьезно. Это часть моей жизни. Скоро наступает лето. Я готовлюсь. Мой боевой арсенал готов - ружья, ласты, маски и так далее. Хочу надеяться, что этим летом охота будет удачной. Александр Генис: В дни юбилея Победы прозвучит столько громких слов, что мы решили, не соревнуясь с праздничным пафосом, предоставить голос музыке. Поэтому этот выпуск "Американского часа" завершит специальный посвященный военной теме выпуск "Музыкального приношения". Соломон, представьте, пожалуйста, состав вашего особого, приуроченного к 60-летию победы во Второй мировой войне "Музыкального приношения". Соломон Волков: Я сначала назову имена композиторов. Это Прокофьев, это Карл Амадеус Гартман, немецкий композитор, это Стравинский, русский композитор, который в те годы уже жил в Америке, и это англичанин Бенджамин Бриттен. Александр Генис: То есть, это позволит нам увидеть войну с четырех сторон - России, Англии, Америки и Германии. Соломон Волков: Да. Стереоскопический взгляд на войну. Сочинения, которые появились не одновременно, я даже хочу показать некую динамику в том, как они появлялись, но которые нам сделают ясной определенную общность в подходе композиторов к войне. При том, что это совершенно разные авторы, которые даже недолюбливали друг друга. Композиторы с разными эстетиками, с разными политическими взглядами. Александр Генис: Но всех объединила война. Соломон Волков: Война и музыкальный подход к войне. Мы увидим, что там было индивидуального, а что было общего. И начнем с Прокофьева, с его очень редко звучащего сочинения под названием "1941 год". Это сюита для симфонического оркестра, которая действительно, это редкий случай, была сочинена в том самом 1941 году. Это такая музыкальная журналистика, если угодно. Довольно необычная для музыки, потому что музыка это искусство, которое любит откликаться с некоторым запозданием на важные события. И неожиданное для Прокофьева. Он очень быстро отозвался, выпустил этот опус. Конечно же, это типичный Прокофьев. Но в этой музыке, тут первая часть так и называется "В бою", мы слышим, ощущаем этот ужас вторжения, который Прокофьев испытал вместе со всем народом. Теперь, как на эти же события смотрели в Германии, с совершенно противоположной стороны. Правда, мы берем здесь не композитора, который бы разделял нацистскую идеологию. Скорее наоборот. Карл Амадеус Гартман именно тем и выделялся, что он, живя в это время в Германии (он родился в 1905 году в Мюнхене и там же в 1963 году умер), один из немногих крупных немецких композиторов, которые не покинули страны но, при этом, оставаясь убежденным антифашистом. Но во время войны он делал наброски различных симфонических сочинений, а закончил он их и показал уже после войны. Идеи для этих сочинений к нему пришли и были записаны им в большинстве своем во время войны. Вот к такого рода сочинениям принадлежит "Симфония номер 6" для струнного оркестра, которая, что очень любопытно, исполняется камерным оркестром из Мюнхена. Часть из этой симфонии показывает ужасы войны, но с другой стороны, и тут есть элемент воспоминания. Это несколько более приглушенный подход, поскольку оформлено это было уже после войны. Но мы, все-таки, слышим отвращение композитора к войне, ужас перед ней. Теперь, чрезвычайно любопытный случай. Стравинский, как известно, всю жизнь повторял, что музыка не в состоянии ничего выразить. Это был композитор, который принципиально отказывался поставить музыку на службе текущим событиям. Александр Генис: В данном случае это точно уж формалист-модернист. Соломон Волков: Но, тем не менее, он в 45 году написал симфонию, которую можно назвать симфония в трех частых или симфония в трех движениях. Так по-русски можно перевести название "The Symphony in tree movements". Кстати, у Стравинского здесь такая нарочитая эмбивалентность, потому что для него это действительно и симфония в трех частях и симфония в трех разных движениях. Он специально по поводу всей этой симфонии говорил, что она вдохновлена событиями войны и, в частности, он подчеркивал, что каждый эпизод симфонии в его воображении связан с конкретным впечатлением о войне (он в то время смотрел много документальных фильмов). Он подчеркивал кинематографическое происхождение этих впечатлений. В частности, финал этого произведения это типичный Стравинский. Но Стравинский специально об этом фрагменте говорил, что он вдохновлен кадрами из кинохроники, где нацисты маршируют гусиным шагом. Перед его глазами именно эта картина марширующих немецких солдат стояла, когда он сочинял этот фрагмент, уже живя в Америке. И, наконец, мы приходим к чрезвычайно символическому опусу. Его сочинил Бриттен. Тоже очень интересная личность. Он ведь не участвовал в войне. Никто из композиторов, о которых мы говорили, на фронте не был. Им уже и возраст этого не позволял и состояние здоровья. Бриттен был пацифистом. И в своем "Военном реквиеме", на канонические слова и на стихи английского поэта Оуэна, он воссоздал памятник жертвам войны. Сочинение посвилось в 1962 году. Его исполнение, его премьера была приурочена к восстановлению собора в Ковентри, разрушенного немцами. Идея Бриттена была дать возможность солистами в этом произведении выступить немецкому, английскому и российскому исполнителю. Он написал партии специально для тенора англичанина Питера Пирса, его близкого друга, для баритона немца Дитриха Фишера Дискоу, которому, кстати, в этом месяце исполняется 85 лет, и для сопрано Галины Вишневской. Ей не удалось это сделать на премьере, ее тогда туда не отпустили. Ей тогда сказала Фурцева: "Нет, собор в Ковентри восстанавливался на западно-германские деньги. Мы не модем поддерживать эту идею". Но запись этого исполнения была сделана с Галиной Вишневской. Именно эту запись мы и показываем, где все три голоса сливаются в поминальном экстазе, и звучит символический удар колокола.
