Ссылки для упрощенного доступа

Книга Александра Рубашкина: «Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады»


Вышла книга о радио во времена Ленинградской блокады
Вышла книга о радио во времена Ленинградской блокады

В петербургском издательстве «Журнал "Нева"» вышла книга Александра Рубашкина «Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады». Книга была написана давно, но по цензурным соображениям в советское время выходила в искаженном виде, и только теперь впервые издана полностью.


Сейчас вышло третье издание книги «Голос Ленинграда», написанной критиком, историком литературы Александром Рубашкиным: «То, что выходило раньше, было основано на материале архива. Это были встречи с работниками радио. Они все были еще живы. Теперь почти никого не осталось. Первое издание читала Ольга Федоровна Берггольц, а второе издание было ей посвящено. Она купила 30 экземпляров книжки, потому что там была ее фотография, которую она очень любила. Я ее вручил ей в Доме Радио в мае 1975 года. Это был последний раз, когда она выходила из дома. Умерла она в ноябре».


Блокада — это не только подвиг, не только трагедия, не только все те слова, которые были сказаны об этом. Александр Ильич Рубашкин так говорит о своем понимании символа блокады: «Это часть духа Ленинграда, это часть духа, который оказался сильнее тех преступников, которые создали эту блокаду. Потому что блокада создана с двух сторон. И с другой стороны, когда я выпускал эту книгу, я чувствовал сопротивление непрерывное. И после одной из рецензий мне предложили соавтора. Такой был старший научный сотрудник Института истории партии — Тишунин. Он говорил: "Вы говорите так много о Бабушкине, еще о ком-то, а ведь нужно говорить гораздо больше о партии, о руководстве партии". Но ведь за всю блокаду руководитель ленинградских большевиков Жданов ни разу не воспользовался этим способом общения с городом. Он ни разу не выступал. Причем, ему для этого не надо было никуда ни ехать, ни ходить. Пришли, приехали, сделали. И еще мне говорили: "Зачем так много литературы? Ведь политвещание — это главное". Я им отвечал: "А стихи Симонова ‘Жди меня’? Это — политвещание. Все политвещание, если вы так хотите". И даже об Ольге Берггольц я не мог написать элементарных вещей, которые надо было написать. Что я сказал здесь? Что ее стихи — это не только патриотизм, не только отклик на волю ленинградцев, но еще ее стихи и поэма, и "Февральский дневник", и "Мой путь", что в это время, во время войны она потеряла второго своего мужа, и, тем не менее, установилась, как она говорила, равнозначность и равноценность так называемого личного и общественного. А проще говоря, поэму "Февральский дневник" заказал ее, вдохновил ее и организационно, и лично, и душевно будущий профессор Макогоненко. Это потом стало личной жизнью, освященной законом, а в начале это были те отношения, которые только и могут создавать поэзию. И вот этого же никто не хотел. Это было табу. Разве можно было говорить о судьбе всех этих людей, которые создавали блокадное радио? Бабушкин Яков Львович, который был художественным руководителем, создавшим радиохронику. Как раз в радиохронике, в этом жанре выпуска длительностью в 40 минут умещалась и заметка, и стихотворение, и лозунг, и призыв. Что произошло? Он пришел 16 апреля 1943 года на работу и видит, что плачет машинистка. Она только что напечатала приказ о его увольнении. А потом, в июне месяце, одни получали медали за оборону Ленинграда. А другой сидел и ждал, когда его возьмут в армию. Его взяли в армию, но пока что никуда не посылали. Он сам попросился. Его послали не в газету, не в политуправление, никуда. Его послали, рядового необученного, и он погиб под Нарвой в начале 1944 года. Когда об этом узнал Фриц Фукс, руководитель немецкой редакции, он был вне себя. А потом, отвечая на письмо одного ленинградского журналиста, он сказал: "Неужели его прогнали только потому, что он еврей и неужели никого не наказали за то, что с ним стало?" А между тем, в это же время, по этой же причине, прогнали и главного редактора политвещания, и многих других. Это была первая чистка — апрель 43-го. А в 49-м гнали следующих. Была такая оператор Любовь Спектр. Ей говорили: "Вы записывали Кузнецова?" Он потом был репрессирован. Она говорит: "Он же тогда был секретарь горкома". И наконец уже просто потрясающая история, когда вызвали Ольгу Берггольц на парткомиссию. По воспоминаниям Лапшина, они ехали вместе к Твардовскому. Она рассказывала, что ее вызвали на парткомиссию в 1951 году и спросили: "Ты помогала Ахматовой, помогала Кузнецову?" Она отвечала: "Я не знала, что у революции есть такая мера наказания, как голодная смерть"».


Вот выдержки из дневника Ольги Берггольц: «Кругом позор. Позор в общем и в частностях. На рабочих окраинах некуда прятаться от бомб. Некуда. Это называлось — "Мы готовы к войне"».


Александр Ильич Рубашкин рассказывает, что история блокадного радио долго замалчивалась, как и история всей блокады: «Приходили люди на радио, и когда что-то там делали, говорили: "Ну, что нам со своими мучениями ленинградцев!" А когда Ольга Берггольц приехала в Москву, ей нужно было подправиться, она выехала в марте 42-го, и была там месяц и 20 дней, то "Февральский дневник", который был прочитан в Ленинграде, он не был прочитан в Москве. Слово голод вообще не полагалось произносить. Но ленинградцы-то знали, что происходит. А страна не знала. Ольга Берггольц убедилась, когда приехала, что люди даже не предполагают, почему радио заняло такое место. Газет-то не приносили, выйти не было сил, и радио иногда шептало, потому что не хватало электроэнергии. Были стихи Шефнера, стихотворение "Тебе", перекликавшееся с симоновским "Жди меня", но больше о мужской верности. "И если даже меня сметет свинцовый шквал, найдется кто-нибудь, расскажет, что я тебя не забывал". А судьба стихов, а судьба поэтов? Была такая поэтесса Зинаида Шишова. Кто ее знает? Она автор замечательной поэмы "Блокада". И вот ее передают в начале лета 1942 года по радио. И, вдруг, прекращается передача. Контролирующие органы приходят к выводу, что слишком тяжелый быт. Не в блокаде, не в жизни, а в стихах!»


Вообще все, что говорилось о Ленинграде, было втиснуто в рамки очень строгого канона. Замечательные строки оставила поэтесса Крандиевская-Толстая. Вот этот образ ее — «Ленинград, как упавшая лира, заросшая сорной травой» — он же совершенно замечательный. Александр Ильич Рубашкин говорит, что необходимо говорить о людях, читавших стихи о Ленинграде: «Там были люди легендарные. Мария Григорьевна Петрова читала детские стихи еще до войны. Есть такие же, которые делали столь же много — Нина Черневская, она потеряла мужа, она потеряла сына во время блокады, и ей сказали: "Надо читать так, чтобы не было видно твоего горя". И ей это удавалось».


И этой книге тоже, видимо, удалось показать удивительный культурный и шире — человеческий феномен, которым было блокадное радио — необъемлемая часть трагической и светлой петербургской культуры.


XS
SM
MD
LG