Один из ведущих специалистов по русскому Серебряному веку, историк литературы и культуры Роман Тименчик выпустил большое исследование: «Анна Ахматова в шестидесятые годы».
Исследование профессора Тименчика вышло под знаком московского издательства «Водолей» и Университета Торонто. В этом капитальном труде 285 страниц основного текста и 500 страниц примечаний, экскурсов и указателей. Это уже не просто книга об Ахматовой, но некая энциклопедия эпохи. О степени дотошности исследователя говорит уже первая фраза первой же главы: «Анна Андреевна Ахматова, гражданка СССР, верующая, б/п (беспартийная), восстановленный член Союза Советских писателей, и — не вдаваясь в общеизвестные подробности биографии и воспользовавшись беглой формулой из ненаписанной книги о ней: "Это уже тема Маугли: человек попадает в иную среду и сохраняет свои особенности" — проживала, по ее словам, в городе Ленина на такой же улице».
На эту фразу приходится семь примечаний, включающих имена филолога Эммы Герштейн, самолетостроителя Андрея Туполева, офтальмолога Филатова, пианистки Марии Юдиной, востоковеда Николая Конрада, а также Зощенко, Шагинян, Лозинского и еще двух десятков деятелей русской культуры и советской эпохи.
Публикации Тименчика, помимо компетентности, всегда славились изяществом и элегантностью путешествия по истории. Роман Давидович поясняет, почему заинтересовал его именно этот период жизни Ахмпатовой, а не, скажем, вся послевоенная пора: «60-ми годами в этой книге я называю время с 1956 года по 1966 — год смерти Ахматовой. Пожалуй, тому есть три основные причины. Начну с последней, хотя она не самая маловажная. Во-первых, потому что это время, в которое я жил и которое я помню, и в которое мне хотелось вернуться, и про которое, помимо всего прочего, я мог рассказать что-нибудь и о себе, и о своих друзьях, о своем поколении как о читателях Ахматовой. А одной из черт этого читательского поколения было именно то, что время было размерено от одной публикации Ахматовой до другой (я говорю сейчас о 1962-66 годах), от появления одного списка неопубликованных стихотворений до следующего. Вторая причина — это то, что мне довелось после кончины Ахматовой знать очень многих ее близких друзей и дружить с ними по-человечески, бытовым образом. Довольно много они мне рассказывали — и то, что они мне рассказывали, это была именно поздняя Ахматова, последних лет. И мне хотелось эти сведения свести воедино и сделать так, чтобы они не пропали. Я чувствовал какой-то долг перед этими ахматовскими друзьями, рассказывавшими мне о ней. И, наконец, главная причина — то, что с 1958 года Ахматова стала вести записные книжки, стала вновь записывать на бумаге какие-то планы, наброски воспоминаний, черновики незавершенных стихов. До этого времени она просто боялась вести записные книжки. И эти записные книжки сохранились, и они представляют собой некоторый такой единый литературный памятник, единый литературный текст. Записи творческие перемежаются с чисто бытовыми заметками повседневного характера, так называемый ежедневник, органайзер, если угодно. Вот весь этот комплекс разрозненных, казалось бы, не связанных записей, которые слились в единое повествование вольно или невольно, я и хотел разобрать, проанализировать и представить сегодняшнему читателю».
Одной из самых главных черт во взаимоотношениях Анны Ахматовой с русской эмиграцией Роман Тименчик полагает чувство обиды: «Чувство обиды во взаимоотношениях и с той, и с другой стороны. Это началось довольно рано, и свидетельство уже 1921 года — ее разговор с Михаилом Зинкевичем. До нее дошла газета "Последние новости", как я понимаю, тот номер, где была статья Андрея Левинсона о ней, незадолго перед этим покинувшего нелегальным образом Петербург, а она уже тогда сформулировала свое отношение к эмиграции — ничего не понимают: "Убежали туда, ничего не понимают и только лают по-собачьи". Если говорить о главном, то главное — это чувство обиды и некоторого, я бы сказал, взаимного непонимания. То же самое относится и к отношению эмигрантов к Ахматовой и непониманию того положения, в котором оказалась — и очень многие другие представители дореволюционной русской культуры, непонимание того, что можно нанести ощутимый вред писанием книг».
Роман Тименчик говорит об историях, важных для его книги, которые остались непроясненными для него как исследователя: «Какие-то вещи для меня прояснились, но не все вошло в рамки этой книги, не обо всем я мог писать по соображениям и чисто композиционным, и некоторым этическим. Не все еще можно вытаскивать на холодный свет аналитического разбора. Что бы я хотел еще знать? Слишком многое, чтобы это можно было перечислить в коротком разговоре. Самое главное упущение, нехватка, дефицит — это личное досье Ахматовой в фондах Госбезопасности».
«Анна Ахматова в шестидесятые годы» читается медленно, переваливаясь от основного текста к примечаниям, как неспешный обоз с богатой поклажей, идущий полузабытыми тропами. Упоительное чтение — для тех, кто понимает.
