Владимир Тольц: На этой неделе в России начались юбилейные поминовения открывшегося полвека назад ХХ съезда КПСС. Такое уже бывало и 10 лет назад, и 5. И всякий раз с 1986-го, когда в еще существовавшем Советском Союзе и не принято было праздновать эти юбилеи, а упоминание ХХ съезда числилось какой-то внутрипартийной фрондой, а то и – в зависимости от контекста - и антипартийной крамолой, я делал об этом передачи.
А 10 лет назад я выпустил в эфир цикл передач «ХХ съезд. 40 лет спустя». Еще через 5 лет вместе с коллективом соавторов из разных стран мы сделали на CD Room тот самый мудьтимедийный образовательный проект – все о том же. Между прочим, российское Министерство образования рекомендовало его в качестве учебного пособия для студентов. И в нескольких странах события середины ХХ века по нему изучают и школьники, и студенты, и профессора. Я сам считаю это время одним из главных переломных моментов истории минувшего столетия. А ХХ съезд – одним из важнейших событий этого перелома. Я до сих пор с интересом вглядываюсь в любые реликты того времени и прекрасно понимаю, что в этом драматическом эпизоде не только коммунистической, партийной, но и общечеловеческой истории есть немало загадок, неисследованных связей и неразгаданного смысла.
И может быть, именно поэтому ставшее уже ритуальным очередное отмечание круглой годовщины съезда (на сей раз полувекового юбилея) нагнало на меня тоску.
Что собственно происходит? Что сдвинулось в нашем восприятии ХХ съезда за последние, скажем, 10 лет? – Ну, во-первых, о «хорошем»: несомненно некоторое углубление знания и понимания деталей прошлого. Но при этом оно все в большей степени оказывается достоянием сужающегося круга знатоков-исследователей. Корпус первоисточников ими во многом исчерпан, но проанализирован и осмыслен на каком-то архаичном и дилетантском уровне. А интеллектуальный уровень выводов, который делают из этого «анализа» и те, кто именует себя «детьми 20 съезда» (на самом деле, это уже чаще «внуки», чьи заклинания порой напоминают казенные строчки 50-60-х о «всемирно-историческом значении» съезда), и заматеревшее поколение «молодых» антикоммунистов в стилистике коммунистических ренегатов а-ля Джиллас и Восленский (тоже 40-50летней давности) открывающие нам давно известное и весьма приблизительное – ХХ съезд «может считаться переходным моментом от диктатуры одного человека к диктатуре номенклатуры» - все это пахнет такой ветошью…. Вечно живая в обществе потребность нового знания о прошлом, если говорить о ХХ-м съезде, утоляется ныне за счет мемуаров «из вторых рук». Ну, вот сообщают мне, что в Питере мой знакомый – историк и известный телеведущий – отыскал аж 8 живых делегатов ХХ съезда и собирается сделать про них фильм. – Вообще, очень интересно! Но только что нового они могут нам поведать про этот самый съезд? Лет 10 назад я тоже собирал интервью с участниками этого съезда. Были среди них и ставший позднее главой КГБ Владимир Семичастный, и «архитектор перестройки» Александр Яковлев, ныне уже покойные. Что нового можно сегодня добавить к их рассказам?
Пару дней назад беседовал я с еще одним участником того давнего съезда, расспрашивал, почему он не выступил со своими воспоминаниями и размышлениями 15 февраля на круглом столе, посвященном ХХ съезду, в Горбачев-Фонде? «Ну, что я мог сказать? – ответствовал этот умнейший, обладающий недюжинной памятью человек, ставший позднее помощником президента СССР. – Только то, что я там был…»
Других «мемуаристов» и более серьезные обстоятельства не смущают. 14 февраля, точно в 50-ю годовщину открытия ХХ съезда, я прочел рассуждения о нем (и последующей эпохе) известного поэта и очень симпатичного мне человека. Они начинались так: « Только что мне исполнилось девять лет . С соседом Юрой Степановым мы бегаем в резиновых сапогах по первым лужам, и это счастье ». А заканчивалось все не менее поэтически: « … я вспоминаю это время как радостное, дурашливое, двусмысленное. Время распахнутого настежь пальто и воздуха с явно ощутимым запахом озона. Это и понятно: ритмы социальных и гормональных процессов попадали в унисон. Мы были подростками тогда, и с проблемой нравственного и социального выбора мы столкнулись уже позже, а именно тогда, когда советские танки вошли в Прагу и со всяким "человеческим лицом" было покончено раз и навсегда. Так же, как было покончено раз и навсегда и со всеми прочими утопическими иллюзиями. Так закончились шестидесятые годы ». Это, конечно, поэзия! Поэзия воспоминаний о прошлом. Но исторических знаний она заменить не может. А именно оно все более вытесняется в последние годы из массовых представлений о ХХ съезде, вытесняется твердеющими клише исторического мифа, создаваемыми при помощи не очень образованных тружеников масс-медиа. Ну, вот, к примеру, не очень то вдумываясь в произносимое, рассказывает им про 56-й год и ХХ съезд бывший школьный учитель, ныне ставший историческим писателем: «все события, которые потом (то есть после съезда - ВТ) происходили, в 1956 году, ликвидация лагерей, возвращение реабилитированных, - все это было абсолютно как бы нелегально ». Ему, опуская поэтическую метафоричность начинает вторить информационное агентство: «После этого (опять же – после съезда -ВТ) из лагерей были выпущены на волю сотни тысяч безвинно осужденных.» Но ведь еще 10 лет назад, на тогдашних «посиделках» в Горбачев-Фонде, посвященных тогда еще 40-летию ХХ съезда историк Николай Барсуков огласил официальные данные МВД - на 1 января 1954-го года "зэка" в лагерях и тюрьмах ГУЛАГа было 475 тысяч, на 1 января 1956-го - всего лишь 111 тысяч. 51 тысяча после съезда была вызвана на комиссию Аристова. Вывод Барсукова: освобождение проходило в основном до съезда. Говорил тогда Барсуков и об «аберрации исторической памяти», в которой освобождения путаются с реабилитацией и именуются "последствиями ХХ съезда". Похоже, ныне эта аберрация превратилась в амнезию.
А посвященный 40-летию ХХ съезда круглый стол, на котором выступал покойный ныне Николай Барсуков, недавно припомнил и Михаил Сергеевич Горбачев. Завершив нынешние юбилейные посиделки, он сказал моей коллеге Анне Колчиной:
Михаил Горбачев: Я думаю, вообще говоря, более крутой анализ делали сегодня. И это потому, что, видимо, их беспокоит многое. Что-то я сам во вступительном слове говорил, по сути дела, какой-то я наблюдаю ренессанс в образе Сталина. Я думаю, мы не должны покидать позицию честную, принципиальную, гуманистическую, чтобы восхвалять человека, который положил миллионы людей и переломал весь уклад. Нельзя так, как будто это нас не касается. Особенно молодым людям нельзя передавать в таком виде информацию о тех временах. Этот разговор сегодняшний был очень, я думаю, строгим и честным.
Владимир Тольц: Про «строгий и честный» разговор, случившийся в Горбачев-Фонде по поводу 50-летия ХХ съезда, я расспрашивал одного из его участников – социолога Бориса Дубина, чье выступление там произвело большое впечатление на слушателей. Борис, о чем шла речь в этом «круглом столе»?
Борис Дубин: Речь шла о нескольких вещах. Во-первых, историография самого съезда: как получилось. В каких условиях сложился, как выражал процесс десталинизации, что пошло дальше. Второй момент – это как бы попытка более конкретно описать контекст идейный, культурный, литературный, журнальный и так далее. Третья сторона дела – как бы к чему пришли. Вот прошло 50 лет и что имеем на сегодня.
Владимир Тольц: Описание «литературного контекста», которое упомянул Борис Дубин, легло на плечи известного литературоведа Мариэтты Чудаковой. В беседе с Анной Колчиной Мариэтта Омаровна пояснила о чем, прежде всего, идет речь:
Мариэтта Чудакова: Вот этот совершенно особый советский язык, то есть личная, газетная или устная речь, она была совершенно иной, чем речь людей в домашних условиях, частных. Нельзя было говорить с трибуны на другом языке. Не только мысли, а я подчеркиваю – говорили на другом языке. Этот язык все больше укреплялся. А именно сталинские работы, тексты, которые необходимо было цитировать постоянно, они просто засоряли речевое пространство, если можно так выразиться. И это очень плохо действовало.
Владимир Тольц: О том, как отразилась антисталинское выступление Хрущева на литературе Мариэтта Чудакова говорит так:
Мариэтта Чудакова: Оно стало заметно снижением давления цензурного. Стало печататься то, что было уже написано, но не печаталось. Предположим, стихи Заболоцкого замечательные, в 46 году было написано 5-6 из лучших его стихотворений, опубликовано толь в 56 году. Вот, собственно, так это происходило. То, что ни в каком случае не могло попасть раньше.
Владимир Тольц: Присутствовавшая на юбилейном круглом столе Анна Колчина продолжает свой отчет:
Анна Колчина: Марлен Хуциев вспоминал о кинематографе тоталитаризма.
Марлен Хуциев: Почему в период тоталитаризма выходили картины «Петр Первый»? Великий фильм, с величайшими актерами. Дело не в том, что он поднимал сильную личность и правителей, не в этом дело – это было искусство. Николой Симонов, Черкасов, Тарасова, другие картины. Они-то нас и воспитали. Сейчас об этом никто не помнит. При всем моем глубоком уважении к Никите Сергеевичу, я все-таки хотел бы доброе слово сказать об обществе. Когда умер Сталин, помните, как выглядели эти газеты? Вот открыли газету, не надо ее читать, она вся как оспой испещрена чем-то, вглядываешься – великий Сталин, великий Сталин. То есть не было заметки о прачечной, чтобы там не было великого Сталина. Это исчезло, появились слова о преодолении культа личности, о коллегиальном руководстве. То есть уже общество было готово.
Владимир Тольц: Скажите, - продолжаю я расспрашивать социолога Бориса Дубина, - а ваш доклад чему был посвящен?
Борис Дубин: Моя основная проблема – это, собственно, не сам съезд, а его образ, его значение в общественном мнении после 88-89 года, когда уже наш центр стал Левада-Центр, стал более-менее регулярно, все более систематично такие исследования проводить. Ну а в связи с этим образом съезда в общественном сознании, как бы я говорили еще и о структуре этого сознания и о той конструкции общества, которая в России советской, а теперь и постсоветской постоянно воспроизводится и о попытках выйти из этой мышеловки. Одной из таких попыток, с моей точки зрения, был съезд.
Владимир Тольц: Ну, и каковы же ваши выводы?
Борис Дубин: На 89 год каждый десятый россиянин относил съезд к самым значимым событиям 20 века. 89 год – это время самого отрицательного отношения россиян к образу Сталина, к советскому наследию и, напротив, наиболее положительного отношения к образу Запада, к возможностям выйти собственно из этого советского тупика. А на протяжении. 90-х годов эта композиция перевернулась. На сегодняшний день мы имеем максимально высокие значения положительных оценок Сталина, больше половины населения считает что его роль в истории была положительной. По последним данным позапрошлого года 53% так считали. Порядка 26-27% проголосовали бы сегодня за Сталина, если бы он выступал кандидатом в президенты страны. Страна, общественное мнение имею в виду, максимально закрыта сегодня от Запада и с враждебностью относится, не говорю уж к Америке, но и вообще к идее западной культуры, к тому, чтобы войти в большой мир. В общем вся композиция перевернулась и вместо того пути, общего пути, ход в сторону которого, шаг в сторону которого представлял собой ХХ съезд, вместо этого общего пути избрана опять риторика и мифология особого пути – Россия особая страна, у нее особый путь. Покапаешь эту особость и из-под нее проступает, понятно что – великодержавный путь, сталинский путь, никто нам не указ, не учите нас жить. Вот такая конструкция. То есть опять как бы наступаем в который раз на те же грабли. И отсюда вопрос: почему все время наступаем именно на них?
Владимир Тольц: Простите за невольный каламбур, но с чем связана констатируемая вами перестройка массового сознания, изменение отношения к Сталину и 20-му съезду?
Борис Дубин: Там много было тому причин. Были причины социальные и экономические, то есть попытки экономических реформ без их хорошего, доступного людям обоснования, объяснения. Такой несколько советский ход ломания через колено. Были причины политические. В том числе общественное сознание довольно тяжело восприняло обстрел Белого дома в 93 году, очень отрицательно восприняло войну чеченскую 94 года, которая оказалась первой, но не последней. Довольно плохо и все хуже стало воспринимать Ельцина в роли руководителя страны. Начатки расслоения социального, которое для общественного сознания не переносимо абсолютно. Все эти причины и еще многие в конечном счете привели к мысленному возвращению к прежним представлениям об обществе: есть некоторые «мы» (не очень понятно, что это такое), есть некоторые «они, которые враждебны, они могут быть этнические чужаки, они могут быть политические инакомыслящие, есть некоторый «он», который это «мы» возглавляет и который этим «им», другим , чужакам противостоит. И утверждение этой конструкции в умах вместе с некоторыми материальными улучшениями, которые в последние годы действительно имеют место в экономике страны в связи с нефтью, газом, сейчас не об этом речь, все это вместе как бы привело к тому, что люди говорят, что жить стало лучше, что жизнь стала стабильнее, что они довольны, что они доверяют своему президенту, они считают его авторитетным лицом. Хотя они поголовно не доверяют правительству, выборным органам, суду, министерству внутренних дел и так далее. Вот такая конструкция.
Владимир Тольц: Борис, вот вы объяснили, как поменялись оценки Сталина и, соответственно, Хрущева и ХХ съезда в массовом сознании. Но, скажите, место, которое занимают они в современном российском историческом мифе, оно осталось прежним?
Борис Дубин: Даже в количественном отношении это совершенно другой порядок цифр. Если тогда был каждый десятый, то сегодня хорошо, если каждый 25-й или каждый 30-й россиянин все-таки относит съезд к числу крупных событий 20-го века. Соответственно, Хрущев сегодня – это не авторитетная фигура. Он как политик, как исторический деятель не набирает и одного процента союзников, просто десятые процента, доля, статистически на нее нельзя полагаться, незначимая цифра. Но, соответственно, упало отрицательное значение и сознание тревоги, сознание озабоченности в связи с репрессиями сталинского времени, они далеко не так остро уже воспринимаются сознанием и так далее. То есть, иначе говоря, и сам съезд и его инициаторы, и его значение в общественном сознании довольно сильно уменьшились. И если они и держатся сегодня, то все-таки во многом благодаря тем остаткам, условно говоря, прогрессивной, продемократической, прозападной интеллигенции, которая еще есть в тех оставшихся относительно независимыми точках общественного и политического поля России, некоторым средствам массовой коммуникации, в большей мере печатным, чем телевидению, потому что телевидение огосударствленено очень сильно. И что в это смысле дальше – трудно сказать. Не вижу оснований для таких радужных предположений о роли съезда, о роли демократии в России и так далее, скорее наоборот.
Владимир Тольц: Один из тех, кто за последние 15 лет не изменил своего отношения к 20 съезду депутат Госдумы Владимир Рыжков. Он говорит Анне Колчиной:
Владимир Рыжков: ХХ съезд и доклад Хрущева – это одна из двух-трех самых важных вех в нашей истории в 20-м веке. Потому что после ХХ съезда кардинально изменилась природа советского режима. Он остался идеологическим, тоталитарным, но самое важное, что произошло – это то, что сотни тысяч людей вышли на свободу, миллионы людей были реабилитированы. Хрущев войдет в историю навсегда именно как автор секретного доклада на ХХ съезде. То, что начал ХХ съезд, не закончено до сего дня. Есть очень много конкретных проявлений сталинизма в нынешней России. Например, по-прежнему остаются секретными архивы КГБ-ФСБ, в том числе архивы сталинских репрессий. Делаются попытки реабилитировать самого Сталина. Так недавно около Кремля табличка «Город-герой Волгоград» была заменена на «Город-герой Сталинград». То есть такая ползучая реабилитация Сталина происходит. А Грызлов, спикер парламента, лидер «Единой России» вовсе сказал о том, что Сталин был выдающейся личностью и надо пересмотреть его вклад в историю. На предвыборном плакате «Единой России» рядом с портретом Пастернака был портрет Сталина и Дзержинского.
Владимир Тольц: Так считает Владимир Рыжков – один из сокращающейся количественно группы россиян, для которых значение ХХ съезда по-прежнему велико. Некоторые из них в 50-годовщину открытия съезда собрались в Горбачев –Фонде в Москве. Ну, и что нового, может быть, неожиданного для себя вы там услышали? – спрашиваю я в завершение передачи у социолога Бориса Дубина.
Борис Дубин: Практически не было среди выступавших того, кто в этом смысле как бы резко вышел из моих предположений о том, что он может говорить. В целом, наверное, во многом это определялось тем, что Михаил Сергеевич Горбачев возглавлял это собрание, это происходило в его Фонде. Соответственно, подбор людей, который туда был приглашен и в качестве выступавших, и в качестве слушателей, определил, с одной стороны, некоторую тревогу и память по отношению к событиям 50-летней давности и вообще к идеям демократических свобод, демократических перемен в России. А с другой стороны, некоторый тон, не скажу благодушия, но внешней успокоенности, что ничего страшного не происходит, была такая веха, а вот уже 50 лет прошло и, тем не менее, то, что тогда сделалось, не ушло, не пропало, появилась такая-то литература, сформировалась такая-то общественная среда. И только благодаря этой общественной среде Горбачев в 85 году мог двинуть махину перестройки, а без нее, соответственно, не было бы нашего собрания, когда мы имеем возможность это анализировать, выступать и так далее. Вот примерно такая картина.
