Марина Тимашева: 29 марта, в рамках театрального фестиваля «Золотая маска», в Театральном центре на Страстном открылся музыкальный фестиваль. В его афише - все жанры: от рок-авангарда до этники. Собрана она двумя людьми - директором театра "Практика" Эдуардом Бояковым и Александром Чепарухиным, главой продюсерской компании "Greenwave", поставляющей на мировые сцены все лучшее в современной этно-музыке России. Таких фестивалей в стране больше нет, концерты, которые проходят в клубе "Дом" больше ориентированы на радикальный музыкальный авангард и не слишком многочисленную аудиторию. Передам слово Эдуарду Боякову.
Эдуард Бояков: Мне, лично, работать с музыкальным академическим авангардом не хочется категорически. Я хочу делать музыку для людей. Не просто для масс, а для другого нашего состояния. Мы же все любим красивые мелодии, народные песни. Наша душа настроена на это. Получается, что есть какая угодно национальная музыка, только русской нет.
Марина Тимашева: Мало того, что организаторы хотят восстановить порвавшуюся связь русского фольклора с современным музицированием, они еще и рассчитывают помочь отдельным исполнителям, например, Джефри Ориему. Знаменитость из Уганды дает очень мощные живые концерты, но хуже воспринимается в записи. Александр Чепарухин надеялся исправить это положение, объединив его в совместном концерте с российскими музыкантами, и, судя по выступлению Джефри Ориема, ему это удалось.
(Музыка)
Именно так открылась фестивальная программа. А 1 апреля ( это не шутка), на сцену выйдет Farlanders , представляющая русский фольклор в современных обработках. Появилась она, когда из группы «Альянс» ушла Инна Желанная, и Сергей Старостин привлек к работе двух молодых певиц, сестер Краснопевцевых. Рассказывает Александр Чепарухин.
Александр Чепарухин: И, Вы знаете, что-то такое произошло невероятное. Мы ездили на очень большие фестивали в Чехии и Словакии. Выступали там с такими гигантами рок сцены, как « Garbage », « Prodigy » и это сразу сработало. Может быть ушла глубина палитры направлений, которую обеспечивала Желанная, которая могла очень глубокие, тоскливые песни петь, сочиняла какие-то мистические, психоделические песни. Вот этого, может быть, не будет. Зато появился невероятный позитивный драйв, и очень мощное исполнение фольклорных песен, которого как раз у Желанной не было. Вот таких веселых, плясовых песен в два-три голоса – две девчонки и Старостин. Так что этот проект будет жить, я надеюсь. Я думаю, что на Западе он будет очень востребован, потому что он стал более позитивным, более плясовым. Мне говорили разные люди, что они очень любят Старостина, что он очень хороший человек и мощный певец (он даже номинировался на премию World music BBC ), но очень тоскливо он поет, надо бы что-то повеселее. Вот кубинцы как начинают играть, сразу хочется девчонок тискать и танцевать. Поэтому это так популярно. Старостин, при всем уважении, популярным никогда не будет. Так вот эта группа Farlanders , в сегодняшнем составе, может быть откровенно популярной.
Марина Тимашева: Далее в программе фестиваля так называемая «нью-йоркская ночь»
Александр Чепарухин: Нью-йоркская музыка у нас представлена, как правило, либо очень популярными людьми, либо авангардными. Я попытался представить палитру нью-йоркской музыки, то есть ежедневной музыки, которой живет Нью-Йорк, которой насыщены нью-йоркские клубы и музыки, которая есть квинтэссенция Нью-Йорка по настроению, по темам. Нина Настасья, на сегодняшний день, моя любимая певица. Знакомство с ней произошло при интересных обстоятельствах. Она, как и многие, как сотни других западных людей, большая поклонница тувинской музыки. Но она пригласила группу «Хуун-хурту» вовсе не горлом играться. Что я очень оценил. Многие подтягивают горловое пение до такого эффектика экзотического, и это уже начинает надоедать. Первыми это сделали « Massive Attack » в 90-е годы, потом больше и больше. А она попросила их играть на тувинских виолончелях с конским волосом. Это очень красиво. Я сначала не понял, что это за певица. Я послушал ее диски, и они мне показались тоскливыми и довольно занудными. Но первая репетиция, и все – она меня сразила. Я очень ее полюбил, потому что очень глубокие песни, очень настроенческие и очень необычные для человека, который поет с акустическим составом инструментов. У нее иногда появляется аккордеон, иногда скрипка, очень хороший барабанщик из австралийской группы « Dirty Three ». Можно предположить, что это будет совсем камерный и акустический проект, а с другой стороны, там вдруг возникает мощь группы «Nirvana». Я это почувствовал и тут же прочел в английской прессе, что она и есть Курт Кобейн женского пола.
Марина Тимашева: Помимо Нины Настасьи, атмо c феру «нью-йоркской ночи» будут создавать "Gods and Monsters" (с гитаристом Гарри Лукасом) и "Hazmat Modine», играющие смесь блюза и европейской музыки. 15 апреля фестиваль закроет англо-пакистанская группа "Fun-Da-Mental" - фаворит Эдуарда Боякова
Эдуард Бояков: Эта группа, по-моему, первой объединила мусульманский мелодический рисунок, мусульманскую мелодическую культуру и вокальную культуру с европейской электронной клубной. Вокал, который звучит, очень похож на Нусрат Фатех Алихана. Но это только вокал. Это совсем традиционная певческая техника, которая называется кавали, и которая связана со специфическими мусульманскими практиками, в результате которых певцы должны достигать совершенно экстатического трансового состояния. Учитывая то, что в мусульманском искусстве нельзя рисовать никого, нельзя вообще ничего, но петь можно, «Fun-Da-Mental» сумели объединить не объединимое – вот этот вот экстаз лондонского клуба и экстаз какого-то Зикра.
Марина Тимашева: Напомню, что музыкальный фестиваль начался день в день с театральным. «Золотая маска» продлится до 17 апреля и завершится торжественной церемонией награждения лауреатов. В ее афише 35 оперных, балетных, кукольных и драматических спектаклей из 12 городов страны. Пока мне не о чем рассказывать, потому что фестиваль открывается московскими спектаклями, о которых мы уже говорили, а за ними последуют постановки Омских театров – горьковские «Чудаки» в режиссуре Анатолия Праудина, «Фрекен Жюли» и «Вишневый сад» Евгения Марчелли. Их мы нашим слушателям тоже уже представляли. Так что, об афише «Золотой маски», по мере новых поступлений.
Марина Тимашева: На прошлой неделе в Петербурге закончился фестиваль шведского кино. В программе были пять нашумевших премьер последних сезонов, две работы классиков кино и три новые документальные ленты, связанные с Россией и Петербургом. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: « Sweden : Upgrade » - так называется кинофестиваль. Суть проекта «Обновленная Швеция» - показать россиянам Швецию, очищенную от устоявшихся стереотипов. Шведский консул по культуре в Петербурге Мартин Хакстрим из пяти премьер выделяет фильм «Зозо» Йосефа Фареса.
Мартин Хакстрим: Йосеф Фарес - самый знаменитый современный шведский режиссер. Это его третий фильм о его детстве, его родителях, беженцах из Ливана. Фильм о молодом мальчике, который бежит из Ливана в Швецию и встречает трудности и в Ливане, и по дороге, и в Швеции. Это, одновременно, драма, очень печальная драма и комедия. Это признак Фареса, что он умеет эти вещи соединять очень плотно, что одновременно плачешь и улыбаешься.
Татьяна Вольтская: Из документальных фильмов Мартину Хакстриму интересна картина «Армрестлинг в деревне Одиночество» Лисы Монте и Хелен Альссон.
Мартин Хакстрим: Армрестлинг это борьба. В этой деревне всего 16 жителей, все родственники и из них 11 занимаются армрестлингом. Фильм о молодой девушке. Она чемпионка мира. Самые сильные ее соперницы это русские девушки. В своей деревне она строит себе русский, как ей кажется, спортивный зал. Она никогда не была в России, но, поскольку ей так страшно, соперницы такие сильные, они так хорошо борются, она старается тренироваться, как они тренируются. Очень много говорят о русских женщинах, но в финале фильма, все-таки, шведская девушка побеждает.
Татьяна Вольтская: Другой документальный фильм - «Музыка -вопрос жизни и смерти» Вивеки Рингмар о молодом шведском дирижере Кристофере Валандере, живущем и работающем в Петербурге.
Мартин Хакстрим: У него здесь свой оркестр, Санкт-Петербургский фестивальный оркестр. Документалист работала над этим фильмом целый год. Они смотрели, как он здесь работает, почему он уехал из Швеции, чтобы работать и жить в России.
Татьяна Вольтская: Действительно, почему? Об этом я спросила самого героя – Кристофера Валандера.
Кристофер Валандер: Я думаю, что лучше рабочего места нет в мире. Нигде невозможно садиться в любую машину, поймать частника или такси и водитель сразу знает, кто такой главный дирижер филармонии и Мариинского театра. В Стокгольме, если сядешь в такси, они не знают даже, как зовут дирижера Оперного театра или стокгольмской филармонии.
Татьяна Вольтская: У нас, попробуй Гергиева не знай. Весь город заклеен рекламами.
Кристофер Валандер: Но и люди тоже интересуются очень, все классы интересуются. Среди публики есть и врачи, и мало обеспеченные люди, а не только ученая публика. Это люди, которые просто любят музыку. А в Швеции только определенный круг людей ходит на концерты классической музыки.
Татьяна Вольтская: То есть такой, можно сказать, клуб по интересам.
Кристофер Валандер: Можно, даже, сказать, что это элитная вещь.
Татьяна Вольтская: А как проходит Ваше общение с коллективом?
Кристофер Валандер: Я очень люблю общаться с оркестром. Это уникальные люди. Все-таки, в России музыканты не очень много зарабатывают, поэтому никто не играет на классических музыкальных инструментах ради денег. Поэтому общаться с этими людьми, которые просто горят за музыку, это просто большая привилегия.
Татьяна Вольтская: У Вас, наверное, был какой-то путь. Вы же не заснули и проснулись в России. Что-то этому предшествовало?
Кристофер Валандер: Я учился в Манчестере и там был дирижер, который учился в России, в Санкт-Петербургской Консерватории. Я у него стал брать уроки, и он мне посоветовал поехать в Россию и подать документы в Консерваторию. Я так и сделал. Познакомился с прекрасным профессором Леонидом Корчмаром и остался. И до сих пор никак не могу уехать отсюда. Уже шестой год.
Татьяна Вольтская: Вы как-то связываете свою дальнейшую жизнь с Россией или нет?
Кристофер Валандер: С Россией я бы всегда хотел иметь связь. Я, может быть, стал немного похож на русских в том, что я не очень планирую вперед. Но свою любовь к России я никогда не потеряю.
Татьяна Вольтская: Как же Вы стали дирижером вот этого оркестра, как Вы притирались, как Вы привыкали друг к другу?
Кристофер Валандер: Оркестр мы сами основали, сами собрали. Всегда между дирижером и оркестром должно быть определенное количество телепатии. Не обязательно нужно друг друга хорошо знать, чтобы телепатия работала.
Татьяна Вольтская: А завязались у Вас какие-то дружеские отношения с оркестрантами?
Кристофер Валандер: Да. Мне было очень приятно, когда после концерта ударники пригласили меня пить водку. Для них это, неверное, было не очень значительно, а для дирижера, к которому оркестр обычно относится с определенной дистанцией, это было, действительно, значительно. И мне это очень понравилось.
Татьяна Вольтская: То есть Вы завоевали их доверие.
Кристофер Валандер: Я тут слышал такие анекдоты про дирижеров, что у меня уши упали.
Татьяна Вольтская: Помните какой-нибудь?
Кристофер Валандер: «Где у дирижера всегда должен быть нож?» - «В спине».
Татьяна Вольтская: Давайте вернемся к фильму.
Кристофер Валандер: Оператор и режиссер делали со мной интервью, когда я был за рулем. Когда я ехал по шоссе, другая машина врезалась в меня. Я совсем забыл про камеру, вышел и ругался на этого человека. Я совсем забыл, что у меня микрофон на себе. А этот человек говорил, что он не виноват, хотя он врезался. Пришлось мне все это взять на себя, потому что я опаздывал в аэропорт, должен был забрать артистов и не было времени выяснять с милицией, со страховками. Поэтому я сам потом должен был красить свою машину, и так далее. У этих людей с телевидения выражение лица было такое, что им меня безумно жалко, что все это со мной случилось. Достаточно скоро я почувствовал, что это не очень искренне, и потом я спросил оператора: «Хорошие картины получились?». Он сказал: «Прекрасные». Мы все стали смеяться, и я понял, что стоило покрасить машину за такой момент в фильме.
Татьяна Вольтская: Люди совершенно безжалостные – им важен продукт. И здесь им так повезло.
Кристофер Валандер: Да, это была определенная приправа для этого фильма.
Татьяна Вольтская: Были еще какие-то приправы такого рода?
Кристофер Валандер: У нас была очень красивая картина. Мы каждую субботу с моими друзьями купаемся в проруби. После проруби я поднялся, стою, такое прекрасное утро было. Солнце светило, я только в плавках, хотя минус 10. И за мной катается лыжник с собакой. Это, действительно, было очень красиво.
Татьяна Вольтская: Интересно, в Швеции Вы тоже в проруби купались?
Кристофер Валандер: Я начал тут. Но теперь я купаюсь и в Швеции, когда там бываю.
Татьяна Вольтская: Чайковский - любимый композитор Кристофера.
Кристофер Валандер: Пятая симфония у меня самая любимая. Она всегда пишется с большой буквы «П». Это большой момент в истории русской музыки. В каких-то местах в фильме просто музыка и картины. И я даже заплакал, когда я увидел несколько сцен и услышал эту прекрасную музыку Чайковского. Показывается картина, где я хожу по кладбищу Александро-Невской Лавры, у могилы Чайковского. Любовь к России, к российской музыке очень сложно объяснить. Она не по разуму, просто по сердцу. Какая-то энергия есть в Санкт Петербурге, которая просто необъяснима.
Марина Тимашева: Как правило, в биографии учёного вся интрига - в научных трудах. Историк занимается походами Александра Македонского, но собственные его походы – из архива в университет и обратно. Нил Никандров и издательство «Молодая гвардия» в книге «Григулевич, разведчик, «которому везло» представили нам исключение из правил. Комментирует Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Иосиф Ромуальдович Григулевич для серии «ЖЗЛ» написал про Боливара, Миранду, Альенде, Че Гевару, теперь и сам увековечен. Между тем, биография его делится пополам. С 56 года - ведущий в нашей стране специалист по Латинской Америке, член-корреспондент Академии Наук. Полным академиком и директором профильного НИИ, его усилиями основанного, не стал, видимо, только потому, что правительство решило: будет не политкорректно привлекать к Григулевичу лишнее внимание. Почему? Потому что до 56 года он успел стать академиком разведывательно-диверсионных наук. Республиканец в Испании, советский резидент в Латинской Америке, посол Коста-Рики в Италии, участник 6 Сессии Генассамблеи ООН. Представитель СССР, небезызвестный Вышинский, не зная, кто этот латиноамериканец на самом деле, обозвал Григулевича «болтуном», которому «место в цирке». В цирке он тоже не пропал бы. Ещё был специалистом по кофе, библиофилом, одним из первых международных дистрибьюторов замечательного, между прочим, южноамериканского вина. Всё с идеальными документами на разные имена. Между прочим, ЖЗЛ-овская биография добавляет загадок. Почему-то, против обыкновения, не обозначено отчество автора, ссылки на источники - то есть, то их нет, а ведь интересно знать, например, происхождение цитаты из М.А. Суслова – его мнение о Григулевиче. Часто Нил Никандров изъясняется намёками, а полная их расшифровка потянет на хорошую монографию. О сталинских планах устранения маршала Тито сказано: «если операция против югославского лидера прорабатывалась руководством госбезопасности всерьёз, а не для имитации, чтобы временно «успокоить» Сталина…»
А, в общем, хорошо, что вспомнили человека, который эффективно выполнял свой воинский долг. С Григулевичем всё очень непросто. Да, герой войны. Не допустил сползания латиноамериканской олигархии под знамя со свастикой. Парализовал снабжение Гитлера стратегическим сырьём. И он же – соучастник преступлений, опозоривших идею, которую сам же отстаивал. Убийство Троцкого. Междоусобная резня испанских республиканцев (коммунисты против анархистов и Рабочей партии марксистского единства), спровоцированная сталинской паранойей, она погубила Республику и оттолкнула от социализма многих, яркий пример - Джордж Оруэлл. Автор приводит мнение костариканского писателя Хоакина Гутьерреса: «во времена гражданской войны в Испании и фашизма не было разумной альтернативы, поэтому все крупные интеллектуалы были левыми… Красным был вымпел Дон Кихота, флаг Спартака…». Здесь же портретная галерея – интеллектуалов и простых рабочих, единомышленников Гутьерреса. Она не оставляет места для болтовни, что коммунистическое движение в Америке и Европе инспирировалось на советские деньги (а в России на немецкие из «пломбированного вагона», на колу мочало, начинай сначала). Не было у Григулевича больших денег, Сикейрос жертвовал намного больше. Другой вопрос: как использовали этот энтузиазм. Факт из книги Никандрова: уже шла Вторая Мировая война, а Сталин направлял лучшие силы разведки, латиноамериканские компартии – на что? - на организацию покушений против своего личного врага, несчастного Троцкого. Григулевич выполнял приказ. Что не снимает с него вины, и постскриптум к книге показывает, что он и сам это понимал. Родившийся в семье литовского караима, впервые арестованный польской полицией за участие в студенческом кружке, в России он до отставки практически не жил, поэтому к нему применима фраза из песни: «Наша родина – революция». Патриот не столько страны, сколько идеи социальной справедливости, с которой страна отождествлялась. А русские, не принимавшие идею, стали его злейшими врагами на фронтах тайной войны: белоэмигранты на службе у Франко, у Гитлера. Какой-нибудь Смысловский, он же фон Регенау, после войны передававший нацистский опыт латиноамериканским диктаторам – тоже ведь считал себя русским патриотом. Но если трезво оценить, к чему пришла идея коммунизма при Брежневе, жизненный путь «разведчика, которому везло», оборачивается шекспировской трагедией.
Ещё один вывод из книги: перечитать самого Григулевича. Читали бы его работы о Ватикане – может быть, реалистичнее воспринимали бы тамошнюю политику, включая Иоанна-Павла Второго. И Латинскую Америку понимали бы лучше, не на уровне рекламных фильмов про Пиночета – благодетеля Чили.
Марина Тимашева: В московском Доме литераторов состоялась премьера фильма «КостяНика. Время лета». Он создан молодой творческой группой (режиссер, сценарист и исполнители главных ролей – дебютанты в полнометражном игровом кино) и претендует на то, чтобы вернуть зрителю ощущения, 20 лет назад подаренные фильмом Ильи Фрэза «Вам и не снилось». По крайней мере, так считает Татьяна Ткачук.
Татьяна Ткачук: Странное название фильма – это соединение двух имен – Костя (обычный 16-летний юноша, проводящий на даче под Москвой лето в компании ребят-подростков, рок-музыки и в первых робких мечтаниях о соседке – первой красотке поселка, c ексапильной Верке) и 15-летняя Ника (дочка известного художника, вывезенная на дачу с гувернанткой). Время лета – это буйство красок пронзенного солнцем леса, гроза, ярко-зеленая трава и – прекрасная, очень точная лиричная операторская работа Ивана Гудкова. Драма заключается в том, что сложная – нервная, капризная, самолюбивая и очень романтичная девочка Ника, в которую постепенно влюбляется главный герой, - обделена в этой жизни двумя очень важными вещами: движением (она в инвалидной коляске), и интересом близких (погуливающий отец после смерти матери женился на молодой женщине, а Ника оказалась никому не нужна). Через конфликты, ссоры, преодоление страха и неверия в себя – Ника обретет и то, и другое, но путь этот окажется не слишком простым…
О работе рассказывает генеральный продюсер картины и кинокомпании «Ракурс» Виталий Сидоренко:
Виталий Сидоренко: Я очень давно хотел сделать мелодраму для юношеской аудитории. Я сначала перечитал много премированных на конкурсах сценариев. В книжном магазине, где я покупал книги для моей любимой внучки, мне методист посоветовала книги писательницы Тамары Крюковой, которая, к моему стыду, была мне неизвестна. Когда я за ночь прочел эту повесть (она называлась «Костя плюс Ника, равно…», я понял, что это именно тот материал, который мне необходим.
Татьяна Ткачук: Потом Сидоренко заказал два варианта сценария – профессиональному драматургу и новичку, Льву Дельцову. Победил второй вариант. Картина принципиально отличается от всего, что мне доводилось видеть последнее время на киноэкранах, во-первых, тем, что на протяжении полутора часов в ней никто не убивает, не валяется пьяным и не колет наркотики, а во-вторых, тем, что все поступки героев, неоднозначных и неплоских личностей, глубоко мотивированы психологически. Причем, речь идет не только о главных героях картины, но и о ролях второго плана.
Одна из самых непростых таких ролей в фильме – гувернантки Полины. Роль скорее отрицательная, чем положительная (потому что между ней и девочкой идет борьба за власть и влияние в доме, и борьба неравная) – блестяще сыграла известная актриса Любовь Германова.
Любовь Германова: Для меня это был, в какой-то мере, эксперимент. Вообще, не очень приятно играть женщин отрицательных персонажей. Не просто играть не близкого тебе человека, скажем так. Но такое совершенно не обаятельное существо сыграть даже интересно. Все равно нужно было выстраивать какую-то историю. Почему именно такой человек, почему такой равнодушный, что там стряслось с этой женщиной? Всех персонажей, всех героев, по-моему мнению, должно быть жалко, какой бы отрицательный герой он ни был. И, в какой-то момент, я эту острую жалость почувствовала к ней.
Татьяна Ткачук: Ну, а настоящим открытием стал студент Щепкинского училища Иван Вакуленко, сыгравший роль Кости – современного Дон Кихота, как называет его режиссер. Иван прошел по кастингу, в котором участвовали сотни актеров, но писатель Тамара Крюкова говорит, что если бы ей показали и тысячу фотографий, то она безошибочно узнала бы в Вакуленко Костю.
Во время репетиции самого драматического эпизода фильма – когда Костя, позвонив в больницу, узнает в больнице о суициде 15-летней девочки, которую он принимает за Нику (а влюбленные накануне поссорились) – у Вакуленко шла носом кровь, настолько Иван переживал то, что ему предстояло сыграть. О работе с актерами рассказывает режиссер Дмитрий Федоров.
Дмитрий Федоров: Есть огромный плюс работы с молодыми актерами, не только с актерами, а, вообще, с молодой съемочной группой. С ними очень интересно работать. Это компенсирует любые нехватки профессионализма. Все открытия делаются не профессионалами, а делаются часто от незнания. От отсутствия опыта. Профессионализм это часто некое традиционное штампование того, что умеешь. Плюс работы с молодыми это то, что у них нет этого диапазона. Они идут искренне, от содержания роли, от своего внутреннего состояния, отношения к этой роли. И еще, они готовы слушать режиссера.
Татьяна Ткачук: Особенно трудно пришлось Ольге Старченковой – актрисе, сыгравшей девушку-инвалида.
Дмитрий Федоров: Я заранее понимал и чувствовал, что такое инвалид. Это человек с постоянной болью внутри. Это люди очень тяжелые для здоровых. А уж тем более у нас девочка из богатой семьи, где все есть. И я так примерно и хотел простраивать эту роль, что в начале эта девочка даже должна вызывать некоторую неприязнь у зрителя. И только когда этот мальчик постепенно начинает заниматься с ней, раскрывать ее, обнаруживается, что на самом деле, там, внутри, милый и добрый человек. Просто он закрыт этим страданием, масками всякими, жесткостями снаружи. Потому что он постоянно находится в ситуации обороны.
Татьяна Ткачук: «Советую всем смотреть, романтики вы или нет - это жизнь, ребята, это то, чего так мало осталось в нашем суетном и циничном мире», - написал в Интернете один из первых зрителей фильма. Какова же будет прокатная судьба этой прекрасной, светлой, лиричной картины, наконец-то, через 20 лет подарившей нам ощущения, когда вызванные фильмом Ильи Фрэза «Вам и не снилось». Очень хочется, чтобы не сбылись опасения продюсера фильма Виталия Сидоренко.
Виталий Сидоренко: Картина финансировалась, в основном, из бюджета. У меня нет средств для того, чтобы организовать широкую прокатную компанию, и, прежде всего, через телевизионные каналы. Все те средства, которые у меня есть, в моей компании, я вкладываю в продвижение фильма. Осведомленность зрителей, что такая картина есть – вот, в чем проблема.
Х Х Х
Марина Тимашева: Максим Суханов – один из самых мощных современных российских актеров - постоянно играет в спектаклях Владимира Мирзоева. А теперь снялся в его фильме «Знаки любви». Для Мирзоева это дебют в кино, для Суханова – нет. Фильм все ругают, а Суханова – нет. Передаю слово Павлу Подкладову
Павел Подкладов: Потенциальные актерские возможности Максима Суханова поистине безграничны. Но он никогда не гнался за количеством ролей – брал качеством игры и масштабом персонажей. Достаточно назвать его театральные работы: Хлестаков, Петруччо, Сирано де Бержерак, Король Лир, Дон Жуан. В кино Максим Суханов снимается не часто. Вспомните хотя бы роль бандита из «Страны глухих» или Иосифа Сталина в многосерийном фильме Андрея Эшпая по трилогии Анатолия Рыбакова. В кинопрокат вышел фильм Владимира Мирзоева «Знаки любви», в котором Суханов и Мирзоев впервые встретились на съемочной площадке. Любовно-лирический сюжет фильма довольно забавен. В ходе, так сказать, производственного совещания трех московских колдунов принимается решение вселить дух Джакомо Казанова в тело бандита Яши Слона. И того, и другого сыграл Максим Суханов.
Максим Суханов: То, что мне хотелось сняться именно в этой роли, это совершенно точно. Мы с Мирзоевым вынашивали этот проект лет шесть, искали на него средства, и то, что Мирзоев хотел этот фильм снять, для меня тоже причина в нем сняться. Меня привлекло то, что там две роли. Одна - яркая, комедийная, гротескная, я бы сказал. А вторая - лирическая и полярно-пастельная. И вся ситуация, которая там развивается, такая сказочная, поэтому участвовать в ней мне нравилось. Я ведь очень мало снимаюсь. Поэтому такая роль, или такие две роли, я расцениваю, как большой подарок. Я не избалован большими ролями. Мало того, что я не избалован, у меня не большой опыт больших ролей. А в кино опыт – не последняя вещь. С другой стороны, если следующая моя большая роль будет лет через пять, то я боюсь опять остаться в аутсайдерах. Я не кокетничаю. Я сейчас высказываю свои ощущения, а не ощущения зрителей от того, что я делаю.
Павел Подкладов: Отличается ли у Вас метод работы в театре и в кино?
Максим Суханов: Плотность в кино несколько другая. Там все гораздо быстрее должно происходить и сосредоточение там другое, нежели чем в театре. В театре есть возможность не гнать. И то, что я люблю медленно подходить к реализации персонажа, здесь, конечно, невозможно. Все производство настроено на то, чтобы сделать как можно быстрее и сэкономить средства на чем-то. Но принципиальной разницы я не вижу.
Павел Подкладов: Напомню, что Максим, ко всему прочему, еще и удачливый бизнесмен. В последнее время он диверсифицирует свою предпринимательскую деятельность, все более связывая ее с искусством. Его ипостаси актера, продюсера, бизнесмена, судя по всему, не вступают в противоречие друг с другом. Максим, продюсер, это творчество или бизнес?
Максим Суханов: Мы бы не стали этим заниматься, если бы речь шла только о деньгах. Как-то не интересно.
Павел Подкладов: Продюсер Максим Суханов не мешает актеру Максиму Суханову?
Максим Суханов: Пока не мешает.
Павел Подкладов: Последнее время стало притчей во языцех то, что противопоставляют продюсера и режиссера. Существует это противоречие в обычной работе?
Максим Суханов: Наверное существует, но тут все зависит от личности режиссера и от личности продюсера. Конечно же, продюсер должен все производство рассчитать таким образом, чтобы оно было как можно более экономичным. Но, в то же время, чтобы продукт получился тот, адресность которого была на берегу заявлена. Борьба будет всегда. Но, одно дело это борьба, когда и продюсер, и режиссер имеют целью качество в конце пути, а другое дело, когда у одного и у другого совершенно разные концы пути рассматриваются.
Павел Подкладов: Максим Суханов человек не суетный. Он никогда не старается объять необъятное, хотя занимается в жизни многими вещами. В том числе, и музыкой. У меня хранится программка 20-летней давности музыкально-драматического спектакля «Саломея», в котором Максим играл и пел партию Ирода. Не кажется ли странным, что со времени Ирода до Дон Жуана ничего не было музыкального ни в театре, ни в кино?
Максим Суханов: Странным мне это не кажется, потому что я тут выступил в роли такого лежачего камня, под который вода не течет. Надо было, наверное, самому, каким-то образом, привлекать к этому внимание и устраивать что-то, чтобы это как-то развивалось. Я же, наоборот, ждал приглашений к чему-то, и их особенно не последовало, кроме как предложения Мирзоева соединить драматический спектакль с блюзовой группой и сделать там две песни. Вполне возможно, что это еще во что-то выльется. Но подходить к этому нахрапом я не хочу. Нужно, если делать что-то, то готовить программу, подходить к этому серьезно и готовить англоязычную программу, и с ней уже выступать или записывать какие-то носители.
Павел Подкладов: Недавно любители творчества Максима Суханова были обрадованы его появлением в ночной программе Дмитрия Диброва. Там он пел блюзы. Сразу возникает вопрос: почему блюзы?
Максим Суханов: Всю жизнь я любил блюзы, и когда у меня была группа, и в школе я их пел на английском языке. Я эту музыку, как мне кажется, чувствую, она мне нравится. То есть я себя тут чувствую, как рыба в воде. В отличие, допустим, от какой-то русской песни. Мне кажется, что блюзы очень идут в ногу со временем своими ритмами, и расстановкой и той территорией, которую они занимают в культурной мировой жизни. И, как мне кажется, что и в драматическом искусстве тоже невозможно без них обойтись, потому что, во многом, энергия драматического актера сегодня, она блюзовая.
Павел Подкладов: В своих блюзах, во всяком случае в тех, что Вы показали в этой программе, содержание или текстовая часть была такая незатейливая. Это принцип?
Максим Суханов: Дело в том, что эти блюзы были сочинены очень давно. Какой-то блюз был сочинен еще до Отечественной войны. Не могу сказать, что я совсем игнорирую литературную часть в том, что я делаю, и в том, что мне нравится. Но в блюзах, как мне кажется, именно в англоязычных, настолько сильно переплетется язык с мелодикой, что создается очень правильный импульс, на волне которого ты пытаешься добиться еще какого-то дополнительного смысла. Это своего рода катарсис, который может и не предполагать обязательно хорошую литературу в текстах. Если мы возьмем, к примеру, какие-то джазовые композиции, которые просто могут быть распеты исполнителем на «уа-уа-уа», при этом, с очень хорошим аккомпанементом, и мы все это можем назвать импровизациями. Там никто не говорит о тексте, как о таковом. Хотя, конечно же, те опыты, те программы и те диски, которые записывает Том Вэйтс, мне кажутся глубокой литературой.
Павел Подкладов: Не было никогда желания вспомнить юность, и попытаться создать какой-то музыкальный коллектив?
Максим Суханов: Да нет, желание то, может быть, и было бы. Но, видимо, оно было не настолько голодным, чтобы мне захотелось это желание накормить. Также как и все мои опыты занятия музыкой, сочинительством. Они возникали, когда была в этом потребность у кого-то. Тогда я начинал работать. Конечно, я бы хотел растянуть сутки, чтобы было больше времени. Но на все времени не хватает. Я, конечно, жалею об этом.
Марина Тимашева: Как бы не защищали актеры и режиссеры , а также мои коллеги , современное кино, говорить о нем ( исключая , конечно , некоторые славные имена ), можно только , забыв о том , что было прежде . Иначе не говорить , а волком выть хочется . В се же в споминать иногда приходится . Например , когда вам в руки попад а ет книга Анатолия Гребнева «Дневники последнего сценариста», вышедшая в издательстве «Русский импульс». Это действительно дневники, которые автор «Июльского дождя», «Прохиндиады», «Дневников директора школы» и других классических произведений, вел с 1945 по 2002 год. 19 июля 2002 года Анатолия Борисовича Гребнева сбила машина. «Дневники» готовила к изданию его вдова Галина Миндадзе. И я очень рекомендую всем, кто любит кино, помнит фильмы Гребнева, да и вообще хочет многое узнать или вспомнить о более, чем полувековой истории страны, прочитать эту книгу. Я приведу только несколько цитат. «Кино – искусство капиталистического века, искусство пополам с производством. Массовая продукция. Индустрия развлечений. Индивидуальность творца стремится к нулю. Личность – ничто. Новый тип художника: художник-предприниматель, бизнесмен, делец. В этом требовании – необходимость сегодняшнего успеха, в работе на потребителя, на спрос – тоже нечто от капитализма. Промышленник не станет выпускать ботинки 21 века. Мы рабы: телевизора, эстрадных кумиров и шлягеров, свободной любви, допинга, всей этой кричащей, агрессивной, беспощадной цивилизации… Вот и у нас кино становится промышленностью». Лично мне мысли о кино, как о шоу-бизнесе, стали заходить в голову года три тому назад, а знаете, когда это написано: в 1969 году. Или вот еще: «Люди создают себе кумиров, нуждаются в них. Популяризация личности это элемент общества потребления… Популярная личность – не субъект, а объект: не он создает, его создают». 1973 год. Из другой области: « В мире ирано-американский кризис. Исламские народы сплачиваются против Америки и, может быть, остального мира». 1979 год. Вам кажется, что это началось вчера. Ничуть не бывало. Читаем: «В республиках с мусульманским населением развивается национализм, на Северном Кавказе часть молодежи объявила себя мюридами» 1985 год . Или опять из 82-го:«У всех на устах событие 20 апреля в Москве. В день рождения Гитлера группы молодых людей со свастиками, с изображениями фюрера на значках, молча демонстрировали на площади Пушкина». Еще цитата: « Волгодонск. Только что воздвигнутые жилые дома дали трещину, поплыли, рушатся. Их строили с нарушением технологии.. А, может быть, и проектировали халтурно». 1983 год. И вот еще пара ответов на мучающие вопросы: отчего российская аудитория так любит американские блокбастеры: «Вчера по телевизору – «Красотка». Он – бизнесмен, миллионер, она проститутка. Любовь облагораживает обоих. Все-таки Голливуд и соцреализм – близнецы-братья». И еще ответ на вопрос, откуда берутся ностальгические настроения по временам вполне даже противным: «В уходящем году – «За стеклом» и «Последний герой». В этой стране, где годами утверждался дух взаимовыручки – ныне беззастенчиво и не без любования – показывают, как постепенно разрушается общность людей: коллектив отторгает от себя одного, другого, третьего. Как они разговаривают эти ребята, какой цинизм, но всех их превосходят в этом ведущие, как бы интеллигентные интеллектуалы. Поневоле хочется назад, туда, где лицемерие и ханжество кажется благом». Я могла бы цитировать книгу часами, она мудрая, но меня поджимает время. И я перехожу к разговору с Александром Миндадзе, сыном Анатолия Гребнева и не последним сценаристом. Какова, на его взгляд, доля шутки в словосочетании «последний сценарист».
Александр Миндадзе: В этой шутке очень мало шутки. В этой шутке, в какой-то степени, может быть горькая, а может быть, спокойная констатация того, что писательская профессия в кино перестала существовать вместе со словом эпоха. Вместе с наступившей индустриализацией. Это название венчает ту эпоху жизни очень многих, очень хороших актеров или пришедших в кино в 60-е, вместе с оттепелью, когда искусство пошло вширь, стал интересен человек, а не винтик. В эту минуту возникло слишком много писателей. Их было много и в литературе, и в кино. В каком-то смысле, кончилась эпоха профессиональных иллюзий, что сценарий пишется прозой, что это кинематографическая проза. Эта иллюзия дала свои выдающиеся результаты. Так что это была печальная ирония, и в названии, тоже. Не более уважительно и респектабельно «кинодраматург», а именно сценарист и, именно, последний. Не потому, что именно он, а потому, что с ним заканчивается эпоха очень многих замечательных людей.
Марина Тимашева: В этой книге очень много рефлексии, я бы сказала, что надо менять профессию, что надо что-то делать другое, что, с другой стороны, ничего другого не умею, и куда податься непонятно. Очень много Анатолий Борисович пишет о том, что профессия сценариста она прикладная. Что в то время как писатель, его литература может существовать столетиями, в то же самое время, кинодраматургия существует год-два-три, десять, от силы. Вы, в принципе, сами разделяете такое отношение Анатолия Борисовича к своей профессии?
Александр Миндадзе: Я думаю, что его отношение это некоторое хорошее кокетство. Потому что сам он посвятил этому жизнь, много работал над строкой, думая, что он в это время писатель. Он просто визуальный писатель. Он и был им, потому что и Шпаликов, и Габрилович, и Клепиков и Лунгин, и Нусинов, и многие замечательные люди были писателями, их книжки точно также можно взять с полки и читать. И Анатолий Борисович не исключение. Это общий вопрос неглупых людей: а является ли то, что я делаю, истинным, может быть, есть что-то более истинное. Этот вопрос его мучил, что он не писал прозу и «солнце садилось над озером». Но вместо этого он написал эту книгу, которую я и считаю, на самом деле, книгой о времени. Просто записанной в форме дневников. Он не думал, что в эту минуту он пишет книгу, в которой он так сетует, что он не пишет книгу, а самом деле он ее писал и написал. А отношение у меня к этой профессии… Она может быть абсолютно прикладной, конвейерной, в девяти случаях из десяти, и в одном случае это может быть изобретением. В той же Америке существует несколько исключений из правил, несколько штучных сценаристов, драматургов, которые не по лекалу обводят, а пишут изобретенные, как сейчас говорят, эксклюзивные истории, и эти истории приобретаются продюсерами.
Марина Тимашева: Понятно, что человек пишет дневники не для того, чтобы их публиковали. Он называет очень много имен, очень многие люди из тех, о ком пишет Анатолий Борисович, и не всегда пишет доброжелательно, живы и очень влиятельны до сих пор. Публикуя эту книгу, как мне кажется, Ваша семья, имеющая прямое отношение ко многим из этих людей, на самом деле, еще и рисковала. Почему Вы, все-таки, решились на то, чтобы эти дневники публиковать?
Александр Миндадзе: Вы вначале сказали, что человек пишет это не думая о том, что это будет опубликовано. Но он пишет так, как будто кто-то заглядывает через плечо на тот листок бумаги, на котором он пишет. Поэтому этот человек так работает над словом, старается быть в дневнике лапидарным, выразительным и художественным. Что касается нашего риска или не риска, во-первых, там не все, что он написал. Все-таки, что-то пришлось изъять. Этим занималась Галина Ноевна, моя мама. Но, с другой стороны, у меня возник вопрос: а не стоит ли какие-то вещи изъять? Но я, в общем, не имел на это никакого права. И почему это нужно изымать, если это было так и этому человеку казалось, что это так. В конце концов, это записки уже оттуда.
Марина Тимашева: Дочитав где-то до середины этой книги я поняла, что Анатолий Борисович, которого я немного знала и который мне очень нравился… Иногда нравятся сценарии или фильмы, а человек, который за всем этим стоит, не нравится вовсе. А он, даже если бы он не был знаменитым кинодраматургом, бы все равно мне жутко бы нравился. У меня было такое ощущение, что он мне родной. Когда я читала эту книгу, это ощущение все усиливалось, особенно в той части книги, в которой я уже могла присоединить свои собственные взгляды на жизнь к его, потому что какая-то часть этой книги написана, когда у меня никаких взглядов не было, и меня не было. Но, при этом, мне всегда казалось, что он очень дружелюбный, ужасно миролюбивый, очень мягкий, спокойно относящийся к грехам других людей. Что он очень склонен прощать. Когда я стала читать книгу и дошла до ее середины, то я пришла к выводу, что тот человек, который со мной разговаривал и общался - это не совершенно тот человек, который писал эту книгу. Что на самом деле в оценках, очень кратких, очень точных, он очень жёсток, иногда жесток. И где-то, еще чуть дальше того, как мне пришла в голову эта мысль, я нашла его собственную ссылку на разговор с Инной Соловьевой, и что Инна Натановна ему говорит: «А ты, оказывается, Толя, жесткий». Он пишет дальше, что ему это даже было приятно, что это было для него комплиментом. Какой он, все-таки, был человек? Почему он считал такой вывод, что он гораздо более жесткий, комплиментом?
Александр Миндадзе: Он переживал, что он, в каком-то смысле человек компромисса. В искусстве, которое находится под гнетом в общем развиваются опосредованные связи, чеховский подтекст. Поэтому он работал именно так. И в этом смысле это наложило и на него некий отпечаток. В то время, как внутри была абсолютно жесткая шкала ценностей, которым он, надо сказать, сам следовал, он сам был примером человека очень интеллигентного и очень жесткого по отношению к себе и к своим поступкам. В общем, грехов у него каких-то предательских или прочих в жизни нет. Я сам пытаюсь осмыслить эту книжку до конца понять ее. И многое для меня открывается и, в каком-то смысле, встает общим вопросом жизни. Как жить, как быть, как можно жить, как нельзя жить, каким идти путем в смысле самореализации. А учитывая, что это охватывает не одно десятилетие, то много чего приходит в голову.
