Владимир Тольц: Годами выискивая для передач об истории неизвестные, уникальные документы прошлого, свидетелей эпохальных событий, незаезженные темы и их знатоков, я не сразу понял, чего в передачах этих хронически не хватает. Вроде все есть: юбилеи и памятные даты отмечаем, замечательные историки выступают, спектр документов, с которыми они вас знакомят, и исследователю не каждому доступен… Но ведь историю, к которой нет равнодушных, мы с детства вовсе не по документам и «источникам» познаем. И не из книг только. С той поры, как только себя осознаем, мы ведь уже живем в ней, в истории. Живем с рассказами о прошлом и толкованием настоящего, повседневно используя в разговорах словечки и выражения, смысл и значение многих из которых следующим поколениям уже не будет полностью понятен. Часто используем совершенно мифологические объяснения жизни, которые им уже будут смешными. Или окажутся забытыми. – Ведь у каждого поколения свой фольклор, в том числе и исторический. Он спонтанно часто рождается и под влиянием исторических обстоятельств умирает часто раньше, чем его создатели и носители. Но в нем – аромат времени. Я подумал об этом, когда, беседуя о фольклоре поколений с двумя своими коллегами, услышал такое воспоминание про вожделенные предметы детства:
Марьяна Арзуманова: Я только заглядывала в эту сумку и надеялась, что оттуда появится заветная жевательная резинка, которая была круглой и пахла. Аромат был, вот этот клубничный аромат, он был заграничный, и все было на уровне аромата.
Карина Арзуманова: Фантик был, я добавлю, тоже заграничный, с красивыми картинками. Там были типа Барби нарисованные девочки, и если их собрать и вообще иметь…
Владимир Тольц: Заграничным ровесникам моих коллег пафос их детских переживаний непонятен, а нынешним московским девочкам эти эмоции по поводу привозившейся из социалистической Венгрии жвачки могут показаться смешными. Но в этих устных воспоминаниях аромат ушедшего времени. В большинстве документов, которые мы читаем, его не больше, чем в гербариях засушенных цветов. Вот этого живого запаха прошедшего времени и не хватает часто в наших передачах. И именно поэтому я решил посвятить несколько из них фольклору поколений. Ну, а о том, что это такое, лучше расскажет исследователь фольклора, доктор филологических наук, профессор Сергей Неклюдов.
Сергей Неклюдов: Фольклор – это довольно простая вещь. Это тексты, которые нас окружают с детства. Тексты, рассказы, песни, анекдоты и довольно большое количество разного рода других вещей, которыми мы обмениваемся со сверстниками, с родителями, с соседями, с одноклассниками, с соучениками по университету, с сослуживцами и так далее. В сущности, все это составляет фольклор, особенно тот, который существует в наше время. Есть большое заблуждение в том, что считается, будто бы фольклор в наше время вообще умер или умирает. Умирает сельский традиционный фольклор, городской фольклор живет и, по всей видимости, будет жить ровно столько времени, сколько человек говорит и слушает.
Владимир Тольц: Некогда вся сумма человеческих знаний из поколения в поколение только изустно и передавалась. Часть этой информации наследовалась в семьях, переходила от отцов к сыновьям. Профессор Неклюдов рассказывает:
Сергей Неклюдов: Есть такое понятие – семейный фольклор. Мы знаем его в виде рассказов о наших предках, о наших родителях. Мы знаем его в виде рассказов о каких-то событиях, с которыми были связаны близкие нам люди. И через это мы узнаем своего рода обыденную историю. Обыденную историю, то есть ту историю, которая видна из нашей комнаты, не с птичьего полета, как это потом напишут историки, а вот видна из нашей комнаты, из нашего окна, от подъезда нашего дома. Это тексты разного объема и на самом деле разного жанра. Потому что некоторого рода исторические сведения может заключать в себе и песня. Более того, иногда не заключая в себе никаких исторических сведений, они сами по себе являются знаком определенного времени. Ну а в силу популярности, прилипчивой мелодии или еще по каким-нибудь причинам они продолжают жить, переживая свое время и донося до нас некоторое то, что называют атмосферой своего времени, типа песни «Цыпленок жареный» или песня «Кирпичики» или какие-нибудь еще другие. Все исторические или бытовые реалии, окружавшие эти песни, способствовавшие их созданию, они давным-давно ушли и большинству слушателей ныне непонятны. То же касается, конечно, и устных рассказов. Но устные рассказы, как это говорят, более пластичны. Рифмованный текст, поющийся, тем более, он более жесткий, он скорее сохранится. А вот такие устные рассказы, то, что в фольклоре называют предания или еще как-нибудь, они содержат в себе определенные меты времени.
Владимир Тольц: Вслушиваясь в фольклор поколений прежних и нынешних, нельзя требовать от предания исторической достоверности. Профессор Неклюдов отмечает:
Сергей Неклюдов: Даже скорее наоборот, они в основном недостоверны. В основном их достоверность – это достоверность, для сравнения, молвы, достоверность слуха, никоим образом не достоверность документа. Более того, они передают обычно некоторые стереотипы общественного сознания, они воспроизводят их снова и снова. Но за решетки и углы этих структур цепляются и какие-то достоверные имена, какие-то названия, память о каких-то событиях и так далее. К этому еще надо добывать то, что, как в культуре это обычно бывает, то, что в одном месте героизируется, то в другом месте высмеивается. Традиционно роль осмеяния и снижения высокого, всего высокого, в сущности говоря, здесь даже необязательно политически высокого, конечно, играет анекдот – это в первую очередь. В анекдоте присутствует огромное количество информации на самом деле, но не в одном анекдоте отдельно взятом, а в анекдоте как традиции, в сумме анекдотов. Этому же служат и некоторые песни, некоторые иронические рассказы, которые, строго говоря, анекдотами не являются. Так в старое время в немецкой традиции называли «шванками».
Владимир Тольц: Итак, исторически недостоверный фольклор сам является историей, никак и нигде кроме нашей памяти не зафиксированной. И от этого - историей исчезающей и перерождающейся.
Сберечь ее не особенно трудно, да только обычно такой целью не задаются.
Давайте, однако, попробуем. А начнем с воспоминаний детства.
Итак, «Фольклор поколений». Передача первая
В ней участвуют – из Праги сестры Карина и Марьяна Арзумановы (вы их уже слышали), обеим около 30-ти, выросли в Москве, и – из Германии Клаус Гества и Ян Плампер (они расскажут о себе сами).
Ян, можете рассказать о ваших первых воспоминаниях, связанных с каким-то общественно-значимым событием?
Ян Плампер: Я 70 года рождения и рос на юго-западе Германии. Я помню отчетливо 73 год, когда в Германии в связи с кризисом нефтяным ввели «воскресенья без машин», и помню, что мы отцом гуляли по автобану. Он был таким верующим социал-демократом, думал, что раз воскресенье без машин, значит можно прогуляться по автобану. И нас полиция забрала. Это я помню. Из событий крупных первое, которое я помню, это было передано через СМИ, через телевидение – это был 77 год, по-моему, когда была проблема с терроризмом и когда в заложники взяли Шляйера, крупного предпринимателя, потом угнали самолет «люфтганзовский» в Могадишо. Но это не все так интересно.
Помню еще 82 год, когда умер Брежнев, мне было 12 лет. Мне в школе товарищ сообщил, во дворе школьном – умер Брежнев. Я помню,что было некое чувство страха: что будет дальше? Потому что это было то время, когда все боялись обострения холодной войны и атомной катастрофы. Был этот фильм в это время. На самом деле 82 год и смерть Брежнева не было очень важным событием на Западе. Когда я пытался вспомнить, что же было, то до меня дошло, что не было такого события, как убийство Кеннеди, которое бы нас объединило через СМИ, чтобы нация или страна, некий коллектив выстраивался вокруг коллективно прожитого телевизионного события, как убийство Кеннеди. Спроси у немца или американца, где он был в момент сообщения об убийстве Кеннеди, все помнят. Этого у меня не было, я 70 года рождения. Скорее всего это было 11 сентября, если в моей жизни было такое событие.
Владимир Тольц: Наверное, я должен делать какие-то минимальные пояснения. Упомянутый Яном Плампером Ханс-Мартин Шляйер – видный германский промышленник, президент Союза работодателей был похищен левыми террористами из Роте Армее Фракцион (РАФ). Террористы добивались освобождения из тюрем своих единомышленников. Пока шли переговоры об обмене, палестинские террористы угнали в Могадишо самолет Люфтганзы, и РАФ попыталась использовать это для усиления свой позиции. Самолет взяли штурмом. На следующий день было сообщено, что в штутгартской тюрьме покончили с собой двое главарей РАФ Андреас Баадер и Гудрун Энслин. И тотчас похитители Шляйера сообщили, что он убит. Ну, про 11 сентября пояснять, думаю, не стоит.
Вернемся однако к смерти Брежнева. В Москве она естественно воспринималась совершенно иначе. Карина Арзуманова.
Карина Арзуманова: Помню, когда умер Брежнев, была третьеклассница, пришла учительница и сообщила могильным голосом. Все замолчали. И моя соседка по парте сказала: «Ну все, теперь война будет».
Владимир Тольц: Марьяна младше Карины, тогда еще первоклашка:
Марьяна Арзуманова: Надо сказать, любые похороны на общесоветском уровне я рыдала, провожая каждого. Особенно сложный период был Брежнев с Андроповым, очень было близко друг другу и у меня были сплошные… Просто плакальщица профессиональная. И вот мы идем в мавзолей с мамами, и всех в силу разных способностей, культуры готовят по-разному к этой встрече. Я просто возбуждена. А мальчик, мой приятель маленький, идет и говорит всю дорогу: «Мама, ну что же?». «Нет, нет, не волнуйся, Павлик, дедушка Ленин он же не умер, он же просто спит». Павлик слушает внимательно, я теряюсь, я же знаю, что забальзамирован. Входим. Проходим мимо, сердце колотится, кажется, что оно выпрыгнет и пронзит это стекло. Я мучительно высматриваю грани, чтобы понять, как сделан этот купол. И вдруг в полной тишине, а обход медленный, но один, Павлик говорит: «Мама, а когда Ленин проснется, вновь революция будет?». Многие родители перекрестились и в ужасе вышли. Вот такое переживание. И второе на октябрьско-ленинскую тему, что когда меня посвятили в октябрята, я пришла домой, и не склонная к тому, чтобы писать стихи, произнесла, открыв дверь, в стихах: «Мама, ушла простым ребенком, а вернулась октябренком!». Родители так и сели, по-моему.
Владимир Тольц: Вряд ли октябренок Арзуманова могла поверить, что в большинство людей в мире про октябрят и слыхом не слыхивали, а многие – страшно по тем временам и сказать – и Лениным не интересовались. Но это – факт. Вспоминает Клаус Гества:
Клаус Гества: Я родился в 63 году в западной части Германии. Я вырос в католической семье, в которой футбол играл очень важную роль. Я помню, что мой отец мне очень много рассказывал о своем детстве. Для него самое главное было в 54 году, когда в Берне чемпионат мира по футболу, немецкая команда, немецкая сборная первый раз выиграла финал против великолепной венгерской команды. Он мне рассказывал триста раз, как он бегал и смотрел в пивнушке этот финал. Для него это было очень важно. И потом, когда я вырос, я тоже был уличный футболист. Мы на улице встречались с другими ребятами в нашем районе и все время играли в футбол. Я помню, что вечером пришел домой, был такой усталый, что сразу лег спать. И мы действительно играли весь день. Мы даже иногда играли с металлическими банками. Тоже очень важно, когда я думаю о детстве, воспоминания тесно связанные с чемпионатом мира по футболу. Я помню, мои первые опыты с телевизором были в 70 году, когда была прямая трансляция футбольных игр с чемпионата мира по футболу из Мексики. И там, я помню, великолепная игра Италия – Германия, полуфинал, где потом Италия победила 4:3, и все говорили об этом. И для меня это такой очень важный пункт моего детства, потому что с этого пункта началась моя история с телевизором и с футболом по телевизору.
Владимир Тольц: Советские люди в ту пору (да и позднее) про мир узнавали в основном не по телевизору, а из газет и радио. Ну, из разговоров, конечно, тоже.
Карина Арзуманова: Детство у меня было гармоничным, и родители не спешили делиться какими-то своими тревогами или мыслями о жизни. У меня в Ленинграде жила бабушка, обожаемая и любимая. Я в третьем классе к ней уехала одна на каникулы. И вот тут у меня открылись глаза на мир. С бабушкой мы по вечерам ловили иностранные голоса, она мне рассказывала, как живут люди за границей. Она никогда в жизни никуда не выезжала, была замужем за военным, прожила довольно тяжелую жизнь, приехав в послеблокадный Ленинград. И вот она мне рассказала, что какая-то шведская девушка пытается замуж за русского выйти и устраивает демонстрации у посольства России в Швеции. Вот там все, что говорят в нашем телевидении – это все неправда. Она рассказала, что такое правда. Я помню это ощущение, как мы ловим бесконечные через глушилки голоса, и как я радуюсь по-детски: вот я поймала, услышала, я услышала то, я услышала это. Потом я поняла, что все эти звуки я слышала дома из папиной комнаты, из папиного кабинета вперемешку со звуками рояли. Но как-то родители не спешили.
И еще она была врач по специальности, поэтому она мне рассказала много интересных половых вопросов. В общем я вернулась в третьем классе в Москву совершенной преображенной, вернулась другим человеком и поспешила делиться с подругами. Одна подруга рассказала своей старшей сестре о голосах и та, будучи десятиклассницей, сказала, что это все неправда и все то, что говорят по «Голосу Америки», или полуправда или вранье. А потом рассказывали о революции после 7 ноября. Как-то долго рассказывали что-то такое. Я пришла домой и к бабушке на колени: «Ну все-таки действительно революция – это так здорово, правда, бабушка? Меня же, например, не было бы, если бы революция не произошла». Я помню бабушка: «Да, да, конечно, деточка, конечно». И чувствую в этом фальшь бесконечную. Поддакивает, а чувствую, что что-то не то.
Владимир Тольц: Младшая сестра дополняет:
Марьяна Арзуманова: А я помню, почему-то очень хорошо запомнила, как моя подруга в классе спросила, это был тоже класс третий, наверное: «Это правда, что у тебя папа профессор?». Я говорю: «Правда». Папу только утвердили, допустим, только что, был и.о. «А почему же тогда у тебя нет джинсов, почему ты не носишь джинсы?». Я почувствовала себя такой в этот момент несчастной и обделенной. Действительно, и папа профессор, а джинсов нет. А джинсов так хотелось носить, и у других профессоров нет, а джинсы есть. Как-то было неясно, что же происходит в мире и в том числе за границей. А все, что сладкое было для меня в детстве – это действительно многое было заграничное. В частности, многое в жизни детской сводилось к жвачке, которую называли «жувачка», как угодно. И эта знаменитая фраза, озвученная Хазановым, из мультфильма про Кешу: «Это ж бубль-гум». Вот так же «бубль-гум» и называли «бубль-гумом», никто, естественно, не транскрибировал. И за жвачку можно было удавиться.
Владимир Тольц: Школьные воспоминания самой младшей участницы сегодняшней передачи Ани Колчиной – свидетельство того, что благосостояние нынешних москвичей, или, по крайней мере, запросы их детей резко возросли:
Анна Колчина: Когда я училась в третьем классе… А закончила я школу три года назад, и поступила туда, соответственно, в 93 году. Так вот, когда училась в третьем классе, всем ужасно хотелось иметь свой собственный мобильный телефон. Это было очень «круто» и не вызывало никаких других реакций, кроме как «вау!». Тоже модные тогда среди школьников слова, у нас даже учителя так некоторые говорили. «Заразились», наверное, от учеников. Но «мобильник» оставался пределом мечтаний еще следующие года два. У меня появился телефон в классе у второй, это был подарок родителей на день рождения. Помню, как выглядел: зеленая трубка со здоровой антенной. Внимание одноклассников моей сестры, которая учится сейчас в 5 классе той же школы, телефон способен привлечь только наличием в нем фотокамеры или Bluetooth , а так – совершенно заурядный предмет.
Потом начали появляться цифровые фотокамеры. Нас просили приносить их на все школьные праздники. Всему классу перекачивались фотографии ужасного качества. Человека, у которого был цифровой аппарат, специально просили приходить для съемок на все школьные события и договаривались с ним об этом заранее.
Почему-то вспомнилось, что редкостью в начальной школе казались лосины для занятий гимнастикой и узкие джинсы. А, вообще, школьная мода, как понятие, появилось только в классе шестом. Но, наверное, это было никак несвязанно с тем временем, а только с тем, что мы немного подросли…
Владимир Тольц: Ну, про школьную и прочую моду, как и о многом другом – это уже в следующей передаче, посвященной ароматам прошедшего, сохраняемым в фольклоре разных современных нам поколений. Поговорим мы помимо прочего и о детских страшных историях, и о школьных играх, многие из которых (я сужу по рассказу Анны Колчиной) за последние несколько десятилетий мало изменились.
Анна Колчина: Все игры в школе ограничивались «колдунчиками» и «догонялками». А когда лет 11-12 собирались компаниями дома, играли в «Балду». Это игра в слова. Первый игрок называет букву, второй следующую, главное, чтобы на тебе не закончилась игра, то есть на тебе не закончилось загаданное слово. А если все-таки закончилось, ты постепенно становишься «балдой». Была и такая игра «Я». По порядку все участники игры говорят «я», кто засмеется первый, тому придумается прозвище, и он в свою очередь продолжает говорить «я» и называть это прозвище. Смеяться категорически запрещается.
