Владимир Тольц: Мы сегодня поговорим о несколько необычном для наших передач документе, своеобразно, но весьма емко, отразившем свою эпоху. Что такое для отечественной культуры пресловутые 60-е годы минувшего века? - Это ведь не только оттепель, реабилитация, смена политического курса. Это еще и особая атмосфера, обостренное внимание к новому в культуре, к современной литературе, вечера в Политехническом, чтение стихов у памятника Маяковскому, поэты, собиравшие стадионы. Споры физиков и лириков. Наконец, уникальное умение шутить. Легендарные капустники и КВНы, комедии Гайдая. Так вот, сегодня речь пойдет о вышедшем 40 лет назад, в 1966 году, сборнике литературных пародий. Совершенно незаслуженно потом забытом. Хотя авторы его хорошо известны и имеют много заслуг в области литературы и филологии - Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов и Станислав Рассадин. Лазарь Ильич Лазарев и Бенедикт Михайлович Сарнов сегодня - гости нашей московской студии.
Ольга Эдельман : Сборник называется "Липовые аллеи". В него вошли пародии на самых тогда, в 60-е, популярных писателей. Илья Эренбург, Владимир Тендряков, Константин Паустовский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава - больше 30 имен. Плюс пародии на характерный тогдашний газетный, журналистский стиль.
Из рубрики "Наши интервью"
Сердца бьются в унисон
Мы в крупнейшей гостинице столицы. Каждые тридцать секунд двадцать четыре лифта поднимают и опускают четыреста пятьдесят восемь человек. Если всех людей, которые пользовались лифтами этой гостиницы в течение трех лет, построить в колонную по четыре, то они опояшут земной шар по экватору два с половиной раза.
Поднимаемся на третий этаж. Нас с нетерпением ждет прибывшая в Москву группа наших зарубежных друзей: господин Гамлет (глава делегации), Иозеф Швейк и статуя Командора.
Первый вопрос, с которым мы обращаемся к нашим гостям:
- Понравилось ли вам московское метро?
На гостей наше метро произвело неизгладимое впечатление.
Дальнейшая беседа проходит в теплой, дружеской обстановке. Глава делегации, известный литератор и общественный деятель Дании, взволнованно говорит нам о том, как трудно художнику на его родине. "Дания - тюрьма!" - с болью и возмущением восклицает наш большой друг.
Вероятно, мало кто из наших читателей знает, какие суровые испытания выпали на долю передового и прогрессивного принца Гамлета. Его отец был злодейски отравлен темными силами реакции. Его замечательная пьеса "Мышеловка", разоблачающая быт и нравы правящих кругов, была запрещена сразу же после официального просмотра. Но его сердце правдолюбца и страстотерпца всегда билось в унисон.
С презрением говорит наш датский друг о псевдофилософах и лжеученых, живущих в его стране. "Есть многое на свете, друг Горацио, что вашей философии не снилось", - саркастически изобличал он в острой полемике модного ныне в определенных кругах экзистенциалиста и иллюзиониста Горацио Спагетти.
Член делегации Иозеф Швейк очень кстати замечает, что он знал одного иллюзиониста, который тоже был проходимцем и любил выпить за чужой счет.
Воздав должное мужеству и высокой принципиальности принца, мы вместе с тем не вправе умолчать о некоторой двойственности его взглядов. С одной стороны, нас привлекает его искреннее сочувствие простым людям ("Бедный Йорик!"). С другой стороны, нас отталкивает его примиренческая позиция по отношению к религии ("Ступай в монастырь!" - предлагал он Офелии, не в силах найти выход). В практической деятельности принца нас не устраивает отсутствие четкой положительной программы ("Быть лили не быть - вот в чем вопрос…"), оборачивающееся подчас капитулянтством, а порой и абстрактным пессимизмом ("Умереть, уснуть…"). Самого резкого отпора заслуживает его разнузданный эгоцентризм, индивидуалистическое противопоставление себя коллективу в лице сорока тысяч братьев. Мы расходимся с нашим зарубежным гостем и по ряду других вопросов. Но наш спор - это полемика друзей, полемика людей, объединенных общностью стремлений.
В заключение мы просим господина Гамлета поделиться соображениями о литературном мастерстве. "Главное - это работа над языком, - подчеркивает он. - Слова, слова и еще раз слова".
Иозеф Швейк очень кстати замечает, что он тоже знал одного репортера, который любил задавать вопросы; кончилось тем, что в пивной "У чаши" ему на голову упала люстра. Мы дружно смеемся этой милой шутке, догадавшись, что речь идет о нравах желтой прессы.
Наступает минута прощания с гостями, ставшими нам за это короткое время такими близкими и родными. Мы крепко жмем руки Гамлету и Швейку. Командор - немногословный, добродушный здоровяк с простым, открытым лицом - провожает нас к лифту. Мы долго не можем вырваться из его братских объятий. Но вот мы уже в лифте, стремительно падаем вниз, унося с собой неизгладимую память о пожатьи его каменной десницы.
Владимир Тольц: Итак, у меня первый вопрос к нашим гостям (про московское метро спрашивать не буду). Вопрос очевидный: как появилась эта книжка пародий?
Лазарь Лазарев: Появилась книжка случайно. Дело в том, что когда стал главным редактором «Литературной газеты» после Кочетова Сергей Сергеевич Смирнов, выяснилось, что он большой любитель и ценитель юмора. И он (тогда это была революционная мера), завел такой отдел в «Литературке», который назывался, если я не ошибаюсь, «Музей» и начал печатать там юмор. Это было встречено очень хорошо. Сергей Сергеевич относился к юмористам молитвенно. Мы тогда втроем – Станислав Рассадин, Сарнов и я работали в отделе русской литературы. И меня как более ответственного человека даже несколько раздражало, что Смирнов так много внимания уделяет нашим юмористам. Он их собирал раз в неделю, выставлял за свои деньги коньяк, подавали им чай, что нас возмущало, с лимоном. К нему нельзя было пробиться в эти дни.
Но рубрика в газете, опытные специалисты это знают, она, с одной стороны, дисциплинирует, но в какой-то момент она начинает работать против. Если нет хорошего материала, печатают средний или даже плохой. И так, когда пару номеров напечатали очень плохих, я выступил на летучке и сказал, что отдел этот делается из рук вон плохо. Что было со Смирновым, вы себе представить не можете. Он сказал мне: «Ну, а вы попробуйте сами». Мы завелись, буквально на следующий день сели и написали пародии. От процесса бездну удовольствие.
Владимир Тольц: А как вы отбирали пародируемых авторов? Была какая-то идея, принцип? Именитые, известные, молодые, маститые?
Бенедикт Сарнов: Отбирали мы просто – на кого возникало желание написать пародию, на того мы и писали. А возникало желание, вы знаете, трагедия этого жанра заключается в том, что в каждый момент в истории литературы есть 15-20, максимум 30 объектов писателей и поэтов с ярко выраженным индивидуальным стилем, на которых можно написать пародию. Исходили из этого.
Ольга Эдельман : А вот авторы, которых вы пародировали - с их стороны была какая-то реакция?
Бенедикт Сарнов: Да, это интересный вопрос. Была. У нас была пародия на Луконина, и Луконин ответил нам очень уязвленной стихотворной репликой, обиженной. Но самая интересная история, пожалуй, была с Сергеем Норовчатовым. Он позвонил то ли главному редактору журнала, то ли в ЦК и пожаловался, и у нас выбросили эту пародию. Не обиделся Симонов. Михалков, его одна строка обидела, у нас была такая строка: «Сам организую прессу». Ну, что он сделает либретто, оперетту из одного стишка, во всех жанрах. Он говорит: «Пожалуйста, изображайте меня халтурщиком, но прессу я никогда сам, помилуйте». И мы признали, что неправы. И он потом, кстати сказать, написал внутреннюю рецензию положительную на нашу вторую книгу, которая так и не вышла, что нам не помогло, но он вел себя как джентльмен.
Пародия на Илью Эренбурга
Я хочу сказать о другом
По календарю весна начинается в марте. В жизни всегда бывает иначе.
Однажды Александр Блок сказал мне:
- О, весна без конца и без края…
Я промолчал.
Мы стояли над замерзшей Невой. Блок был грустен.
Я хорошо помню российскую зиму. Но сейчас я хочу сказать о другом.
Я позировал Фальку и Модильяни, Рублеву и Рубенсу, голубому и розовому Пикассо. У меня нет двух одинаковых портретов. Лицо художника - это не только его лицо. Это трубка, которую он курит, это его запонки, пижама, кисточка для бритья. Я много жил, но понял это совсем недавно, перечитывая свою старую книгу "Хулио Хуренито".
Впрочем, я хочу сказать о другом.
Мы сидели с Маяковским в "Клозери де лиля". За соседним столиком пожилая консьержка тянула аперитив. Добродушный ажан флегматично выводил из кафе пьяного апаша. Нам стало тревожно и весело.
Маяковский тихо сказал мне:
- Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо..
Мы помолчали.
Мимо проходили рабочие, пели. История шелестела своими страницами.
Из цикла "В лесу родилась елочка":
Пародия на Николая Тихонова
Баллада о ели
Стальной пилой - волчий оскал,
А вечер - черен и густ.
Волк бегал под елью и зайца искал,
А заяц был сер и трус.
Метель задыхалась, как сто чертей,
Плевала свинцом метель.
"Нынче не соберешь ветвей!" -
Успела подумать ель.
"Нынче, брат, дело мое - труба!"
И топор в ее тело вошел…
Человек устало стер пот со лба,
Тихо сказал: "Хорошо!"
И прогремел звериным ушам
На лесном языке отбой,
И мертвые ветви ее по швам
Равнялись сами собой.
Но сказал человек: "Налево кругом!"
И встала она, и пошла…
И много-много радостей
Детишкам принесла.
Пародия на Бориса Слуцкого
Древесина
От елки
и в ельнике мало толку.
В гостиной
ей вовсе цена - пятак.
Как
надо
использовать елку?
Елку
надо
использовать
так.
Быль. Ни замысла и ни вымысла.
Низко кланяюсь топору.
Родилась, а точнее - выросла,
а еще точнее - все вынесла
елка
в нестроевом бору.
Наконец-то до дела дожила:
в штабеля
по поленьям
сложена…
Всех потребностей
удовлетворение,
всех - еды и одежи кроме!
Дровяное отопление,
паровое отопление.
Это - в мире опять
потепление,
в мире - стало быть, в доме.
Я сижу с квитанцией жакта.
Мне тепло. Мне даже - жарко.
Мне теперь ни валко, ни колко,
а какого еще рожна!
Человеку нужна не елка.
Человеку палка нужна.
Ольга Эдельман : Сегодня мы рассказываем о сборнике литературных пародий "Липовые аллеи", изданном 40 лет назад, в 1966 году. Авторами его были Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов и Станислав Рассадин. Двое из них сегодня - гости нашей московской студии.
Лично я совершенно убеждена, что написать по-настоящему остроумную, смешную книгу гораздо сложнее, чем книгу серьезную. Поэтому их гораздо меньше. К тому же юмор устаревает. Вот большинство моих сверстников говорит, что ни комедии Чарли Чаплина, ни "12 стульев" им особо смешными не кажутся. Мне, по правде сказать, тоже. А "Липовые аллеи" читать и сейчас очень смешно. Хотя многие писатели, там спародированные, уже подзабыты. Одних не очень читают, но помнят - как Ираклия Андроникова, к примеру. Других широкая публика и не очень-то помнит. Я сама некоторых знаю только по этим пародиям. Для меня в детстве "Липовые аллеи" служили таким своеобразным учебником советской литературы.
Пародия на Ираклия Андроникова
Загадка РЖУ
На мою долю выпала однажды сложная и необыкновенно увлекательная научная задача. Я готовил однотомник Лермонтова для Воениздата, и мне было совершенно необходимо установить, сколько зубцов было на колесиках шпор у улан того кирасирского полка, в котором, по слухам, служил денщик Лермонтова, прежде чем судьба свела его с великим поэтом.
Я разыскал правнука лермонтовского денщика, но и он не смог мне помочь. Я вконец отчаялся.
Но когда я надевал в темной передней шубу, мой взгляд случайно упал на старую галошу, валявшуюся в углу. На ее подкладке я сумел разглядеть две потускневшие латунные буквы: "МЛ". "Михаил Лермонтов!!!" - так и ударило меня.
- Откуда у вас эта галоша?! - спросил я внезапно осипшим голосом у хозяина квартиры.
- Да говорят, тут прежде поэт какой-то жил. От него и осталась… - словоохотливо пояснил он.
Поэт! Внезапная моя догадка подтверждалась. Оставалось теперь найти вторую галошу.
Есть в Москве такой старичок - Гаврила Романович Коржавин. У него самая богатая коллекция галош в мире. Выслушав меня, Гаврила Романович спокойно подошел к одному из книжных шкафов, которыми была уставлена вся его квартира, отпер дверцу и достал… вторую галошу. Ту самую, которую я искал!!! Я прямо чуть не захохотал от радости.
Оставался пустяк. Нужно было подтвердить документами, что галоши принадлежали действительно Лермонтову. И тут меня, как всегда. выручили пионеры. Члены лермонтовского кружка 376-й школы надоумили меня: "Обратитесь в РЖУ".
Девушка, сидевшая за стареньким канцелярским столом, лениво перелистала домовую книгу и равнодушно сказала:
- Действительно, в этой квартире раньше проживал поэт…
У меня екнуло сердце.
- Михаил…
У меня задрожали руки.
- Луконин.
Обе галоши с грохотом выпали у меня из рук…
Ну что ж, я ошибся, Пусть эти галоши не попадут в лермонтовский музей. Пусть они займут свое место на стендах музея советской литературы. Но и для лермонтоведения мои поиски не прошли бесследно. В науке нет бессмысленных исканий. Стало больше еще одной парой галош, о которой точно известно, что она не принадлежала Лермонтову. Тем, кто идет вслед за мной, будет легче. В этом тоже счастье исследователя.
Владимир Тольц: Интересно спросить наших гостей, Лазаря Ильича Лазарева и Бенедикта Михайловича Сарнова: а как вам самим, сейчас, эта книга? Не хочется что-то переделать? Писатели, которых вы тогда пародировали, ведь менялись? Писали нечто новое. И репутации их менялись, и судьбы складывались у кого как.
Лазарь Лазарев: В ряде случаев мы угадали и не хочется переделывать, кажется, как оно есть. В некоторых случаях пародии кажутся слабенькими. У нас была пародия на Солженицына, например, на его рассказ «Захар Калита», тогда только-только всходила его звезда. Но пародия оказалась слабенькая, а кроме того автор проделал такую огромную эволюцию, так раскрылся, что сейчас эту пародию, я думаю, если бы мы издавали книгу, мы включать не стали бы. Но, вы знаете, основной корпус, мне кажется, не устарел.
Пародия на Бориса Балтера
Хочу в детство
У нас в городе почему-то считалось, что наша крем-сода по газу стоит на втором месте в мире. Не знаю, кто входил в жюри этого конкурса, но и тогда, а теперь и подавно, я не сомневался, что без жульничества тут не обошлось. Я твердо знал, что лучше нашей крем-соды нет и не может быть нигде.
Впрочем, теперь такой крем-соды нет и в нашем городе.
Я рос над розовым морем, в городе моего детства, воздух которого был напоен смешанным запахом йода, тамариска, вяленой скумбрии и одеколона "Красная маска". До пятнадцати лет я ходил по городу в пионерском галстуке. Когда я вступил в комсомол, мама сказала мне: "Боря, ты уже большой, неудобно. Надевай плавки, когда выходишь в город". Насчет того, что неудобно, мама, по-моему, сильно преувеличивала. Она вообще любила одеваться. Даже в самую сильную жару она носила буденовский шлем, носки канареечного цвета и кожаную куртку, крест-накрест перепоясанную пулеметными лентами.
Мама была единственным человеком в нашем городе, которого мы уважали. Остальное население мы делили на курортников и жестянщиков. Курортников мы презирали. а жестянщиков ненавидели. Мы не читали Канта и Конта, но твердо знали, что они контра. Мы не сомневались в этом так же, как и в том, что наша крем-сода - лучшая в мире.
Сейчас я уже немолодой человек: мне восемьдесят четыре года. У меня радикулит и вставная челюсть. За свою жизнь я многое перенес. Вместо галстука я носил тяжелые солдатские штаны. Вместо крем-соды я стал употреблять одеколон "Красная маска", а когда его перестали выпускать, мне пришлось довольствоваться "Шипром". Это все в память о тебе, мой родной город…
Я бы мог родиться и в другом городе. но по теории вероятности родился в этом. Не все в городе моего детства было так лучезарно, но по теории относительности я помню только хорошее. Почему? Наверное, потому, что и за хорошее, и за плохое я заплатил по закону стоимости.
Ольга Эдельман : А продолжить «Липовые аллеи» никогда не хотелось? В литературе же новые имена появлялись.
Лазарь Лазарев: Вы знаете, не только хотелось, но мы же это сделали. Тогда, в 60-х, сочинили целую книгу новых пародий, некоторые из этой новой книги пародий были напечатаны. Но книга так и не вышла в свет. Мы ее отдали издательство «Советский писатель», там два очень тогдашних крупных авторитета, такой аркадий Васильев, секретарь парткома Союза писателей, написал положительную рецензию, Сергей Михалков, но ничего не помогло. Отчасти это, конечно, было связано с тем, что многие объекты наших пародий, многие авторы, они уже стали неупоминаемыми – Войнович, Аксенов, Виктор Некрасов, тот же Солженицын. Кто стал эмигрантом, кто стал диссидентом. Владимир Максимов – главный редактор журнала «Континент», какая тут могла выйти книга пародий? Тогдашний главный редактор «Советского писателя» Карпова, такая была дама, церберша такая, ее трясло при упоминаниях о наших пародиях. Так что книга так и не вышла. Но вот хотя она и не вышла, мне из нее хотелось бы кое-что почитать.
Этот цикл представляет собой пародии на всех тогдашних более-менее ярких советских поэтов с эпиграфами из Пушкина. Я прочту пародию на Солоухина, Владимира Солоухина, он писал тогда такими верлибрами.
Из Пушкина эпиграф: «Я знаю, век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я».
Вот Солоухин:
«Когда любовь мне солнце с неба стерла,
Что были дни туманней и мрачней,
Хватило б сил, чтоб взять ее за горло
И задушить, и не писать о ней».
Солоухин, «Итак – любовь».
А дальше следует пародия:
«Опять любовь. Ну как не надоело,
Из века в век долдонят нам одно –
Любовь, любовь, как будто мало дела
И без нее эпохой нам дано.
Оно, конечно, я не супротив
Народных празднеств бракосочетания,
Я сам готов участье в них принять,
Я б наших смирных мирных поселян
В веселые сгонял бы хороводы.
Пусть судари, сударыни попляшут,
Обильно свой используя досуг.
Я не противник и деторожденья,
Готов признать, что и оно невредно.
Но справедливо ли, что человек –
Вершина мирозданья,
Носит в чреве свой плод?
Онтогенез, филогенез, мутации,
Диплоид, хромосомы и прочие нерусские понятия.
К чему нам это? Ясно – ни к чему.
Проще размножаться почкованием,
По-нашему сказать – вегетативно.
Какой тогда получим мы прибыток?
Сколь много сил и денег сбережем?
Любовь, любовь…
Скажите-ка на милость,
Она ведь не основа бытия.
И чтобы как можно долее продлилась
Общественно-активно жизнь моя,
Чтобы любовь, как пиво или водка,
Мне встать не смела по пути,
Я б взял ее, сударыню, за глотку
И придушил. Господь меня прости.
Вот пародия на Леонида Мартынова. Она, как мне кажется, из самых удачных наших пародий.
«Мой голос для тебя и ласковый и томный.
Тревожит позднее молчанье ночи темной». Это Пушкин.
А пародия называется «Слыхали ль вы?»
«Композитор по имени Григ
И поэт по фамилии Фрук
напевали: Любовь – это рок,
То есть мрак и сплетение рук.
А известный бретер Бержерак,
Дуэлянт, выпивоха, игрок,
Утверждал, что любовь –
Это грог, преферанс, карамболь, триктрак,
Пара шпаг и взведенный курок.
Секундант, возглашающий «брэк»,
И соперник, что делает брык.
Так решил он, а некий дурак заявил,
Что любовь просто трюк,
За которым последует брак.
Тихий брег и семейственный круг.
Но он был никудышный пророк,
Ведь любовь не домашний порог,
Не пирог и не сладкий урюк,
И не пара отглаженных брюк.
Львиный рык, а не ламповый круг.
О, глотатели книжного праха,
Обладатели нежного слуха.
Вам, привыкшим шушукаться тихо,
Сообщаю я тайну успеха:
Вы слыхали, любовь – это крик,
Что в груди зарождается глухо.
И не слушая аха и оха,
Над вселенной разносится лихо.
И быть может не так уж и плохо,
Если даже глухая старуха
Вдруг получит от громкого эха
Воспаление среднего уха.
Очевидно, такая эпоха».
Ольга Эдельман : Для меня, в силу возраста, 60-е - легенда. Объясните, почему именно тогда получалось шутить так искрометно? Почему тот же Гайдай позднее уже не снимал таких смешных комедий? Я уж не говорю о братьях Стругацких: как лучезарны и остроумны их ранние вещи, и какие мрачные поздние. Что случилось?
Лазарь Лазарев: Вы знаете, я думаю, случилось следующее. После 30-летнего мертвой, безжизненной коллизии мрачного сталинского 30-летия, в Союзе писателей, который был замкнут на 16 запоров, никаких новых писателей не появлялось. Вдруг открылась какая-то щель и в нее проникла целая плеяда свежих, молодых литературных дарований. И вообще в воздухе появилось что-то свежее. Этот весенний ветер, свежий воздух, он, конечно, создал предпосылки именно для расцвета поэзии, и для расцвета сатиры и юмора.
Бенедикт Сарнов: И такая главная проблема была, потому что душили литературу и вообще искусство, как искусство. Чем мы занимались? Это ведение гамбургского счета.
Лазарь Лазарев: И разрушение сталинских мертвых стереотипов, когда корифеями литературы числились Булаевский какой-нибудь с его «Кавалером золотой звезды», стихи мертвые, мертворожденные. Эта проза вообще железобетонная, несъедобная совершенно. И было над чем смеяться, над чем издеваться, над чем глумиться. Был объект для сатиры.
Ольга Эдельман : Наверное, все же первое условие, чтобы рождались яркие литературные пародии – это читающая публика. Когда литература в центре общественной жизни, могут появиться и Козьма Прутков, и «Липовые аллеи».
