Ссылки для упрощенного доступа

От А до Я. Язык современной поэзии (часть 2)


Лиля Пальвелева: Сегодня мы продолжим начатый в прошлой передаче разговор о языке современной поэзии.


В свое время Ломоносов разделил всю лексику на слова, относящиеся к «трем штилям» - высокому, среднему и низкому. C читалось, что негоже их перемешивать. В зависимости от назначения текста – к примеру, ода это, официальный документ или частное письмо другу – и следовало подбирать нужное слово. В одной ситуации писали «лик», в другой – «лицо», в третьей и «наглая морда» никого не шокировало.


Ломоносовская реформа языка дала столь мощный импульс русской культуре, что на ней строилась стилистика двух последующих столетий. Отступления, конечно, отдельные писатели (включая классиков) себе позволяли. Однако представление о том, что для разных ситуаций существуют разные языковые пласты, дожило до наших дней.


А в наши дни поэты сплошь и рядом сложившийся канон ломают. Эта тенденция - одна из самых заметных. Вот строки из стихотворения Линор Горалик.



«Нет такой тетради, где все линеечки, а одна кривая,


чтобы можно было не только про мертвое, но и про живое:


про как птичка жрет, а у ней перо под ребром трепещет,


про как рыбка кровавым ртом сулит, а старик обрящет,


про как мальчика небо плющит, а поезд тащит, -


мимо Родины, мимо Родины невесомой,


по кривой от Бишкека и до Херсона, -


се, Господня ангела, некормленна и бессонна,



и приходско-расхожая книга у него вся в крестах, -


он их обводит кружочками, если кто издох».



Здесь много чего перемешано: устойчивое церковно-славянское словосочетание «ангел господень», грубо просторечные слова «издох» и «жрет» (заметим, рядом с нежным - из-за уменьшительно-ласкательного суффикса - каким-то детским словом «птичка») и, наконец, емкий неологизм «приходско-расхожая», переосмысленный из канцелярского термина «приходно-расходная книга». Ломоносов от такого набора пришел бы в ужас!


Процитированное стихотворение напечатано в новом поэтическом журнале «Воздух». И вот вопрос Дмитрию Кузьмину, главному редактору этого издания: почему современные авторы так часто сплавляют в единый текст слова, принадлежащие к разным стилистическим пластам? Как вы относитесь к этому приему?



Дмитрий Кузьмин: Я бы это безоценочно как-то комментировал. Я не знаю – хорошо это или плохо. В любой стадии развития языка есть какие-то свои прелести, которые для художника бесценны. Ну , вот у нас сейчас так. У нас сейчас для высечения нового смысла, зачастую приходится использовать предельно отстоящие друг от друга и элементы языкового материала, и реалии. В конечном счете это выполнение ломоносовского же завета о поэзии, как о сближении «вещей далековатых». Ровно вот это и происходит.


Конечно, есть очень характерные примеры, когда у Марии Степановой стихотворение начинается фразой «Прекрасен трамвай, испещренный рекламой», а заканчивается строчкой «Под небом, взошедшим на выю», то, конечно, это совершенно такой умышленный ход. В рамках поэтики Степановой эта лексика высокая и не то, чтобы низкая…



Лиля Пальвелева: Бытовая



Дмитрий Кузьмин: …но сугубо приземленная, нейтрализуется в высокой. Для Степановой важно, что этот самый трамвай с рекламой на боку может будить в поэте, в человеке не менее напряженную по эмоциональному своему составу реакцию. Для каких-то других поэтов, может быть, и наоборот – инкорпорирование элементов высокого штиля в поэзию какую-то ерническую может быть знаком постановки под вопрос каких-то традиционных ценностей. Все может быть очень по-разному. Общее только одно – стремление поэтического высказывания к тотальности не одного, отдельно взятого, не данного конкретного стихотворения непременно, а вообще поэтического высказывания, как такого, которое способно обращаться к любым регистрам языка, к любым предметам окружающего нас мира, к любым уголкам нашего внутреннего мира, и не имеет никаких априорных барьеров перед собой.



Лиля Пальвелева: Еще одна тенденция: в наши дни рифма отошла на задний план, стала необязательной. На первое место выходит ритм, порой настолько сложно организованный, что его при первом невнимательном прочтении не всегда и уловишь. Между тем, для массового сознания рифма является главной приметой стихотворения. Недаром дети на вопрос «Что такое стихи?», отвечают: «Это когда складно». Так неужели же, рифма умирает? -спрашиваем мы у Дмитрия Кузьмина.



Дмитрий Кузьмин: Вы знаете, я всегда очень боюсь всегда деклараций вида - то-то и то-то умерло в культуре. Есть большая инерция рифмованной силлаботоники, как она существовала в ХХ веке, особенно в советской поэзии, где просто многое было воспрещено и такое бесконечное воспроизведение некоторого шаблона, конечно, вызвало очень серьезную идеосинкразию к определенным приемам поэтического искусства.


С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов и то, что в этой самой рифмованной силлабатонике по большей части работали, ну не все наши великие, но все-таки очень многие. Поэтому есть ощущение, что это месторождение в высокой степени выработано. От этого вполне естественно обращение авторов к какому-то иному поиску. Тем более что и верлибр, и какие-то более прихотливые раскованные конструкции предоставляют разнообразные и порой вполне уникальные возможности. Гораздо меньше мера предсказуемости этого стиха. Поэтому в каком-то смысле легче добиться того, чтобы, как сказано у Ильи Кукулина, который больше известен как критик-литературовед, но у которого есть и хорошие стихи. У него есть такое стихотворение про стихи, где замечательно сказано: «В стихи укладываем речь, чтобы в конце нас ожидало чудо». В идеале стихотворная речь на то и разбита на строчки отдельные, чтобы в конце каждой строчки нас всякий раз нас ожидало чудо!


Но при всех тех новых возможностях, которые верлибр и другие, скажем, неканонические формы стихосложения обещали и отчасти продолжают обещать русской поэзии, сплошь да рядом оказывается, что приходит автор и говорит: «А я все-таки буду по старинке, в рифму и ямбом». Иногда оказывается, что выходит ничуть не хуже, чем прежде, только по-другому. В этом смысле та же Мария Степанова или, допустим, Арсений Ровинский, авторы достаточно молодые, в середине своих 30-х годов пребывающие, кажутся мне очень яркими и многообещающими. Собственно, и не только мне. Порукой тому, например, две литературные премии - имени Андрея Белого и имени Пастернака, которые Степанова получила достаточно недавно, несмотря на то, а отчасти и благодаря тому, что просодия то их вполне, в общем, каноническая. Как раз контраст между материалом, с которым они работают, между той особой оптикой, которая в их стихах выражена, и достаточно, в общем, привычной, а иногда даже и подчеркнуто архаичной такой метрикой и строфикой, этот контраст опять-таки - сближение «вещей далековатых», обладает высоким художественным эффектом.


XS
SM
MD
LG