Александр Генис: Готовясь встретить Валентинов день, наша традиционная рубрика «Картинки с выставки» посетит музей Метрополитен, где сейчас проходит крайне своевременная выставка «Искусство и любовь в итальянском Ренессансе».
Мне повезло дружить с куратором этой выставки Андреа Бауэр (ее муж, наш соотечественник и симпатичный писатель, пишет рассказы о русских по-английски). От нее я знаю, что выставка готовилась несколько лет и все время оставалась без названия. Чего только ни предлагали, краснея жаловалась Андреа, пока музей не окрестил экспозицию обманчиво просто. Дело в том, что искусство и любовь в Италии эпохи Возрождения были почти синонимами и часто подменяли друг друга.
Если в средневековой Европе, - рассказывает выставка, - брачная церемония продолжалась 10 минут у стены церкви, то в Ренессансных городах Италии свадьбы стали эпицентром гражданской жизни. Это был богатый пир плоти и духа, каким его изобразил на привезенной из Оксфорда картине Боттичелли. Такой праздник продолжался много дней, мог стоить миллионы и оставил нам шедевры в виде подарков женихам и невестам. Лучшими – и самыми трогательными из них – были парные портреты. Их заказывали в день свадьбы, чтобы сохранить на старости лет образ молодоженов в расцвете их красоты.
Другие, более интимные дары, составлявшие непременную часть приданного - кассоне, огромные сундуки, где хранились белье и одежда. Снаружи эти ящики расписывали батальными сценами в античном духе, но внутри – царили Венера, амуры, нимфы, наяды и прочие эротические персонажи. (Лучший из таких экспонатов – работы флорентийского мастера Паоло Бадалони напоминает помпейские фрески).
Еще более откровенные изображения украшали брачные покои. Помимо очевидной, эти образы выполняли и магическую роль. Считалось, что воодушевленный таким окружением любовный акт обязательно завершится рождением красивых детей.
Конечно, посвященная любви выставка не обошла и ее физическую сторону. Откровеннее всего о ней рассказывал большой зал с приглушенным из стыдливости светом. Сюда, пропустив даже Тициана, зрители торопились прежде всего. И их можно понять уже потому, что в центре стояла фаллическая голова, целиком составленная (на манер знаменитых картин Арчимбольди) из разнообразных пенисов. Украшенная неприличным каламбуром на латыни, который я не решаюсь перевести, она бросала вызов геометрии и целомудрию. Вдобавок по стенам висели гравюры сексуальных поз из книги первого порнографа и замечательного сатирического поэта Пьетро Аретино. Несмотря на ренессансную свободу нравов, о которой мы привыкли судить по Боккаччо, Аретино за свою итальянскую версию «Кама сутры» все-таки угодил в тюрьму.
Осмотрев, как я обычно делаю, всю выставку и в обратном порядке, я понял, что умно составленная экспозиция, ведущая от парадного искусства к альковному, демонстрирует главный и непривычный нам тезис старого – доромантического - мира: любовь не причина брака, а его следствие. Это значит, что перед обществом стояла непростая задача: соединить двух часто почти незнакомых людей и взрастить в них любовь, обеспечивавшую счастье, детей и лояльное супружество. О том, как это непросто, мы знаем из «Ромео и Джульетты». Однако, бродя по выставке среди роскошных экспонатов, говорящих о долгой и плодотворной традиции, я в очередной раз подумал: насколько были бы счастливее герои этой трагедии, если бы они слушались не сердца, а родителей.
Как обычно, к этой части «Картинок с выставки» Соломон Волков приготовил музыкальные иллюстрации.
Александр Генис: Соломон, вы были на выставке?
Соломон Волков: Да
Александр Генис: Ну как вам она?
Соломон Волков: Очень сильное впечатление она на меня произвела, и одно из соображений, которое мне пришло, когда я по ней ходил, насколько это выставка умозрительная, что ли. То есть, когда ты говоришь о любви, то кажется, что это все должно быть невероятно такое чувственное, темпераментное, эмоциональное, и ведь есть такой стереотип, когда мы говорим, скажем, о типе итальянца, что все итальянцы, условно говоря, пылкие любовники. Есть такой штамп. А меня поразило, насколько итальянский подход к любви на этой выставке интеллектуален, и насколько он меланхоличен, я бы сказал. Совершенно нет этого откровенного эротического напора, а все проходит через ум, все преломляется через какие-то символы сложные, через какие-то ритуалы - любовь к женщине и любовь к богу обязательно здесь присутствует. Все это очень и очень интеллектуализировано.
Александр Генис: А как быть с музыкой?
Соломон Волков: Вот я, когда стал подбирать музыку на эту тему, то выяснил, к величайшему своему удивлению, что и музыка, оказывается, может говорить о любви чрезвычайно интеллектуализированным способом. И первый пример этому это музыка Клаудио Монтеверди, великого итальянского композитора начала 17-го века.
Александр Генис: Написавшего первую оперу.
Соломон Волков: Да. Он этим прославился. Но он также писал и, так называемые, эротические мадригалы. Конечно же, эротический мадригал - понятие, обязывающее в этом плане, и когда ты ее заводишь, эту музыку, то, во-первых, оказывается, что тексты, на которые эта музыка поставлена чрезвычайно интеллектуализированы. И музыка такого же рода. То есть это все преломляется через очень какую-то сложную систему опосредований. То есть, ничто не в лоб, ничто не прямо, никогда не имеется в виду, что это женщина перед тобой. Женщина - символ. То, что она держит в руке - это символ, то, что кавалер держит на этих картинах в руке - это тоже символ. Ты вдруг входишь в лес символов.
Александр Генис: Потому что это Ренессанс, который, конечно же, говорил своим языком, и он сумел объединить средневековый символизм с античным символизмом и с христианским символизмом. Поэтому так сложно на самом деле понять ренессансное искусство. Мы гораздо меньше понимаем, чем мы думаем.
Соломон Волков: И это в полной мере относится к эротическим мадригалам Монтеверди, и вот, в частности, к этому мадригалу, который я хочу показать. Это текст по мотивам Овидия, как раз то, о чем вы говорите, это реминисценция из античной культуры, и говорится здесь о том, что я бы поцеловал тебя, но не знаю, куда целовать - в твои глаза или в твои губы. И вот в этом размышлении и есть эмоциональная суть музыки Монтеверди.
И - другой пример интеллектуализации любви. Композитором, в данном случае, тут выступает Франц Лист, который сначала положил несколько сонетов Петрарки для голоса с фортепьяно, а затем из этого же сделал три замечательные фортепьянные пьесы. И вот - сонет Петрарки номер 47, сочинение 1858 года. Поэтому здесь - скачок. Монтеверди это у нас 1619 год. И как раз Петрарка на этой выставке, о которой мы с вами говорим, фигурирует потому, что эти художники все время вдохновлялись петрарковскими сочинениями. Причем не сонетами, отнюдь, а другими его сочинениями на любовные темы, и именно для них была важна петрарковская символика.
Александр Генис: Считается, что Петрарка изобрел романтическую любовь.
Соломон Волков: И такая вот, тоже отстраненная, холодноватая, интеллектуальная любовь у Листа, который тоже традиционно представляется очень страстным, романтическим композитором.
Александр Генис: Таким он и был.
Соломон Волков: Но здесь это далеко не так, и это подчеркивается исполнением. Играет Хорхе Болет - американский пианист, который родом с Кубы. Кубинец, казалось бы, темперамент, все это должно быть зажигательно. Ничего подобного. Более сдержанного и целомудренного исполнения Листа, чем у Болета, я не знаю. И это мое самое любимое исполнение. Он родился в 1914 году, умер в 1990 и я, когда хочу послушать Листа, то всегда завожу Хорхе Болета.
И, наконец, мы делаем еще скачок уже в наши дни, и мой любимец, один из моих нескольких главных любимцев, к которым относятся Каэтано Велосо, Леонард Коэн и третий вот - Паоло Конти, итальянский современный певец джазовый или же он бард, или же он повествователь современный. У него тоже вот современная итальянская любовь и тоже очень далекая от этого традиционного представления, которое связывается с Италией и с любовью. Опус его называется «Эликсир», конечно, сам он его исполняет неподражаемым образом. Конти можно узнать и вот вы мне как раз рассказали, как вы узнали Конти, сидя соврем недавно в баре в Риме.
Александр Генис: Его трудно не узнать, потому что этот хриплый голос, похожий на Высоцкого, скребет по сердцу.
Соломон Волков: У Конти уже появились подражатели и имитаторы в России, тоже он там уже известен и популярен, а здесь - он сам, и поет он о музыке как эликсире любви, и о женщине, от которой он, Паоло Конти, без ума.
