Дмитрий Волчек: Гость радиожурнала Поверх барьеров - писатель Лена Элтанг, автор романов “Побег куманики” и “Каменные клены” - книг, о которых много спорят: появились сердитые критики, есть отряд страстных поклонников, к нему принадлежу и я. Более того, полагаю, что эти два романа - самое интересное из того, что произошло в русской прозе с начала столетия. Но о том, как соотносится проза Лены Элтанг с другими текстами современной русской литературы, я хотел бы поговорить чуть позже. Сперва мне кажется важным обозначить внутренние координаты этой прозы - время и место. В “Каменных кленах” хронология очень подробно прописана, это последние тридцать лет, преимущественно 2008 год, есть приметы сегодняшнего дня, интернет и так далее, но читатель, я думаю, срезу заметит, что герои не видели 20-го века, не пережили его историю, живут в другую эпоху, до Первой мировой войны. Я сначала интуитивно воспринимал реальное время романа как конец 19-го века, но потом подумал, что и это неверно, потому что культурные метафоры преимущественно дохристианские, либо, может быть, постхристианские. То же самое и в “Побеге куманики”. Это языческий мир, мир множества богов, героев, демонов. Лена, давайте поговорим о времени ваших романов, как вы его определяете и в какой эпохе сами живете?
Лена Элтанг: Давайте, но после вашего вступления, после прелюдии, я в таком смущении, что мне нужно время, чтобы прийти в себя. Спасибо за добрые слова. По поводу времени. Я думаю, что оба героя - и Саша Сонли и Морас из “Побега куманики” живут в своем собственном времени. Да, это на поверхности, это читателю становится понятно очень быстро. Но если говорить о секретах авторских, то есть о тайниках авторской души, то, скорее всего, они оба принадлежат к Серебряному веку русской поэзии, потому что и тот, и другой, конечно, русские душой и, конечно же, поэты, что ясно видно из текстов, которые они производят. И мне кажется, что и тот, и другой для меня, скорее, начало 20-го века все-таки: манера выражать себя, экспрессия, темперамент и та отчужденность и прохлада, которая, несмотря на темперамент, присутствует, для меня это, скорее, признаки поэзии Серебряного века, хотя, может быть, читателю они кажутся более древними, как вам, например.
Дмитрий Волчек: Вы сравнили Сашу Сонли и Мораса, а мне показалось, что Морас и Луэллин (другой персонаж “Каменных кленов”) - один и тот же человек, потому что у них одна и та же интонация и та же психическая история.
Лена Элтанг: Вы хотите, чтобы я вам открыла самый главный секрет сразу, в начале интервью. Но я могу, я перед вами устоять не в силах. Я скажу вам, что я вложила в эту пару - Луэллин и Саша Сонли.: это, скорее всего, два ядрышка одного ореха. Знаете, такие бывают орешки, в которых два ядра. Открываешь, а там такой сюрприз неожиданный. Для меня и Саша, и Луэллин - это две сущности, две стороны одного и того же человека, две половинки, если хотите античную аллюзию, которые стремятся друг к другу и так же взаимно отталкиваются, не понимая, что они уже принадлежат к одному и тому же плоду и под одной и той же скорлупой находятся. А Морас - существо текучее, в нем очень много различных «я», в нем много различных сущностей, и всех их перебрать достаточно сложно за то время, которое у нас для разговора отведено, поэтому говорить о том, что Луэллин -продолжение Мораса я бы не решилась. Скорее, оба - Луэллин и Саша - в какой-то мере части того «я», которое я начала описывать, придумав персонаж Морас. Вот так можно сказать.
Дмитрий Волчек: Я думаю, мы должны рассказать слушателям как мы с вами когда-то заочно познакомились в интернете, когда вы вели блог от имени Мораса, героя романа “Побег куманики”.
Лена Элтанг: Да, было такое дело. Когда я начала блог от имени Мораса, у меня была цель не столько, как говорят сейчас, «обкатать» текст, то есть показать его читателю и посмотреть, что будет, сколько потребность в общении с людьми, которые вообще этот текст способны воспринять. Не сочтите за проявление писательского снобизма, но, в общем, это текст и литература такого рода, который не каждым человеком воспринимается адекватно. И мне хотелось посмотреть, будут ли читатели у этого текста, и какие это будут люди. То есть, хотя виртуальная действительность не совсем позволяет разглядеть читателя, но что-то почувствовать можно. И когда я получила первые отзывы, и, в том числе, помнится, от вас некий комментарий, это меня очень ободрило, я поняла, что Морас уже сейчас, находящийся в таком зачаточном состоянии, находит достойных читателей, значит, с ним все будет хорошо.
Дмитрий Волчек: Роман вышел больше двух лет назад, а дневник продолжался; более того, сейчас выходит новое издание романа, дополненное, и дневник существует. Как роман дописывает сам себя?
Лена Элтанг: Да, я не в силах остановить этот блог. Хотя это, конечно, бессовестное поведение писательское - дописывать какие-то вещи, когда книга вышла, но, во-первых, я совершенно четко представляла себе, каким будет второе издание “Куманики” и продолжала писать ее, поэтому сейчас второе издание выходит дополненное, в нем где-то на 20 страниц больше, и кое-что оттуда ушло, как обычно бывает. А самое забавное, что в этом блоге есть несколько отрывков, которые вошли в “Каменные клены”, и мне ни капельки не стыдно, я думаю, что здесь было какое-то общее течение чувства и мысли, из которого я потом отщипнула немножко для “Каменных кленов” и там кое-где появляются такие интонации знакомые, кусочки, которые можно в блоге Мораса найти. Но сейчас я уже этот блог не веду, хотя не могу сказать точно, что к нему не вернусь, может быть, еще это и произойдет. Ведь третья книга тоже существует.
Дмитрий Волчек: О ней поговорим чуть позже. Мы начали разговор со времени ваших романов, и я хотел бы поговорить о месте. Я видел в одной рецензии ужасное слово «евророман», это наподобие евроремонта что-то, смысла в этом определении нет никакого, кроме того, что ваши герои живут в Европе и вы сами живете в Европе - в Вильнюсе. В “Побеге куманики” это Испания и Мальта, в “Каменных кленах” - Уэльс, отчасти Лондон. Вы родились и выросли в Ленинграде, так что это Европа приобретенная, открытая. Как Европа открывалась вам, расскажите, пожалуйста?
Лена Элтанг: Как Европа открывалась мне - это долгая история, но я могу ответить на часть этого вопроса, если угодно, почему оба этих персонажа в Европе и каким образом они там оказались. С Морасом было очень просто. Я поняла, что он будет жить не в Литве и не в Ленинграде, это мне стало понятно довольно быстро, хотя сначала герой не имел четкого места жительства, но потом он стал диктовать условия, как любой правильный персонаж рано или поздно начинает делать. Я поняла, что он живет в каком-то из европейских городов, и совершенно автоматически вписала Барселону, потому что это мой любимый город, для меня это лучший город на земле. И я подарила его Морасу со всеми декорациями и реквизитом, и он там чудесно обжился и не представляет себе другого города теперь. С Уэльсом было немного сложнее. Когда я искала место для жительства Саши Сонли, думала, где ее поселить, я приехала в Уэльс почему-то, предчувствуя, что что-то там такое найдется, и попала в город, который называется Фишгард. В романе он Вишгард - там понятная игра слов. Совершенно мистические вещи со мной происходили в этом городе. То есть через три дня после того, как я прошла через цепь каких-то невероятных совпадений, о которых рассказывать можно долго, но я, может быть, упомяну потом несколько, и поняла, что это только в этом городе может происходить и деваться мне оттуда уже некуда, я свою поездку прекратила, осталась там. А потом выяснилось, что я поселилась в гостинице, в которой жила съемочная группа фильма по пьесе Дилана Томаса, знаменитый фильм с Тейлор и Бартоном “Under Milk Wood”, и они жили в том же пансионе, в котором я поселилась совершенно случайно, и снимали этот великолепный фильм. И эпиграфом к роману, конечно, стоит текст Дилана Томаса, что совершенно понятно, и стилистика романа во многом восходит к Дилану Томасу, который один из моих любимых писателей до сих пор.
Дмитрий Волчек: Вы сказали, что ваши герои живут в русском Серебряном веке, но России в вашем мире нет. В “Каменных кленах” есть только русская книга, «Лицевой травник» 18-го века, во втором романе нет Литвы, а в первом она чуть-чуть была, как тень прошлого. Не знаю про Литву, но отсутствие России это важный знак, и я его интерпретирую как знак вытеснения травмы - вы не говорите, поскольку это слишком сложный опыт. Так?
Лена Элтанг: Это провокационный вопрос. Я могу вам рассказывать о том, что связывает меня сейчас с Ленинградом, с Петербургом, и какие там происходили истории, безусловно показанные и описанные в романе “Побег куманики”. И для меня “Побег куманики” связан намертво с Ленинградом, потому что персонаж является, если не рефлексией, если не отражением, то контуром реального человека. Прототип - это ленинградский художник, которого я знала, когда была совсем еще юной и жила еще дома, на Малом проспекте. Поэтому внутренне это для меня, безусловно, связано с Ленинградом какой-то тяжелейшей цепью, которую порвать невозможно. А, скажем, отсутствие русских декораций и описаний в тексте - да, может быть, это была попытка эту связь скрыть, каким-то образом от нее отрешиться, но не думаю, что это мне удалось. Я думаю, что там просвечивает много русских реалий - может, зашифрованных, не совсем понятных сразу, может быть, один только автор их и видит. Но этого вполне достаточно для меня.
Дмитрий Волчек: Вот теперь я думаю, пришла пора объяснить нашим слушателям, почему я считаю ваши романы важнейшими текстами русской литературы этого десятилетия. Это сложный разговор и длинный, но я постараюсь очень коротко. Что произошло в 90-е годы? Столкнувшись с постмодернизмом, вообще с мировой литературой, русский роман испугался, отступил далеко назад, в 19-й век. И вот мне кажется, величайшая ваша смелость, Лена, что вы написали книги, которые перепрыгнули этот камень постмодернизма, давно лежащий на дороге русского романа, показали, что после того, как все написано и все сказано, можно написать и сказать новое. Вот ваша героиня, Саша Сонли, говорит о своем дневнике, что это книга, «способная стать удивлением». И ваша книга способна стать удивлением в контексте неудивительной русской прозы. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, и что вообще думаете о сегодняшней русской литературе и своем месте в ней.
Лена Элтанг: Я думаю сейчас, что хорошо, что мы с вами все-таки на радио, а не на телевидении, потому что все бы увидели, как я покраснела от удовольствия, слыша такую оценку от человека, чье мнение для меня важно. Возвращаясь к вопросу о своем месте в русской литературе, это, безусловно, время покажет и мне трудно это увидеть изнутри, но я думаю, что та дорога, на которую я встала, ведет, конечно, от постмодернизма. Не знаю, удалось ли мне его перепрыгнуть, потому что я, как все авторы нашего времени, конечно, его не переварила, это достаточно долгая и заразная болезнь, и выдирать из себя постмодернизм, как репейник из одежды, придется еще долго. И вот это, скорее, была попытка, особенно в “Побеге куманики”, показать, что постмодернизм, в общем, не закрывает, не перекрывает дорогу, это не есть некий тупик, это, скажем, такой сад из множества тропинок. По некоторым можно пойти и прийти совершенно в другое место. Можно обнаружить в постмодернизме возможность вернуться к языку, который был утерян русской литературой, простите меня за смелость, в течение 40-50 лет мы находимся в поисках этого утраченного языка. И, может быть, именно постмодернизм, как тяжелая болезнь, после которой человек, наконец, очнется и увидит, что все еще светит солнце и можно разговаривать на русском языке, ему покажется, что все легко и свободно может продолжаться. Может быть, это некая болезнь, после которой наступит резкое выздоровление. Простите за резкость, особенно прошу прощение у авторов, которые до сих пор еще пребывают в постмодернистском тумане. Надеюсь, что у них тоже все будет хорошо.
Дмитрий Волчек: Или еще не вступили в этот туман.
Лена Элтанг: Да, или у них еще все впереди, совершенно верно.
Дмитрий Волчек: Комментарии и к первому, и ко второму роману очень интересно читать, это часть текста, раскрывающая некоторые его измерения. Тут и “Мабиногион”, и “Портрет художника в юности”, и Вирджиния Вулф, и “Тибетская Книга Мертвых”, и мир египетских мифов. Я представил, что будет, если сделать подробнейший комментарий, раскрывающий все скрытые цитаты и намеки - на каждой странице их десятки - это будет вторая, третья, четвертая книга.
Лена Элтанг: Да, это то, что называется гипертекстом, если я не ошибаюсь. То есть множество аллюзий и ссылок, которые заставляют читателя встрепенуться или, наоборот, озадаченно помотать головой и сказать: «Боже, о чем все это? Я не понимаю половину слов». Таких читателей у меня тоже довольно много, и я не думаю, что они много теряют, если не способны пройти по этой виртуальной ссылке и легко сказать, что, да, конечно, это валлийская мифология или “Тибетская книга”, знаю, читал. Мне кажется, что эти ссылки и отражения существуют, как существует в комнате, где очень много зеркал, разные варианты увидеть себя. Можно стоять, смотреть в одно зеркало, и, в общем, там то же самое лицо отражается, а можно умудриться как-то повернуться и увидеть массу разных ракурсов и, прежде всего, свою спину, плечи и локти - то, что обычно не видишь. Но вот эти вот множественные зеркала, дробления на различные миры, различные действительности, некоторым они мешают. Я видела рецензии, где люди жаловались на то, что у них просто начинает разрываться мозг, они перестают следить за сюжетом, потому что очень много намешано и очень плотный текст, который требует знаний. Может быть, и так, может быть, это затрудняет чтение, но без этого я не могу, к сожалению, так вот уж устроен мой мир и мое ремесло.
Дмитрий Волчек: Вы упомянули валлийские мифы, и я хотел спросить вас об этом мире. Кстати, я обратил внимание на то, что в конце “Каменных кленов” стоит упоминание о том, что книга была написана в Вильнюсе и Флоренции, не в Уэльсе. Вы писали книгу об Уэльсе с указанием на то, что она написана во Флоренции. Это какой-то намек для читателя?
Лена Элтанг: Да. Дело в том, что в Уэльсе я ее не писала, в Уэльсе я ее прожила, простите за излишний пафос, но именно так и было. Когда, я как уже говорила, приехала в Фишгард и почувствовала, как со мной разговаривают все местные духи и у меня совершенно перемешалось все в голове, я поняла, что ничего другого я писать не хочу, этот человек будет жить здесь, и вся вязкая, туманная валлийская жизнь, этот дилантомасовский хаос, в который погружаешься, как в болото, на дно отчуждения уходишь и чувствуешь то, чего не чувствуешь нигде, я поняла, что в мире есть места, где, может быть, древние духи просто скопились и пытаются сохранить эти места в том же виде, в каком они были в древности. То есть некие аквариумы для всяких сущностей мифологических, где им будет удобно, комфортно и они новую жизнь туда не допускают. Вот Уэльс мне показался как раз таким. Писать там невозможно, работать там невозможно, там можно только ходить по берегу Ирландского моря, шуршать галькой, смотреть куда-то вдаль на ирландский берег, что-то такое думать, но не писать. То есть писать мне там не удалось. Мне пришлось уехать во Флоренцию, чтобы все это с себя как-то снять, из состояния транса выйти и уже начать работу. Для этого мне нужна была солнечная Флоренция, итальянский Ренессанс, в общем, такие прозрачные, яркие вещи. Тогда уже текст начался. Это была чистая правда – Флоренция, Вильнюс. Так оно и было.
Дмитрий Волчек: Да, ваши валлийские герои - суконщик, плотник, трактирщик - говорят, так как будто они живут во времена «Мабиногиона», в пещерах.
Лена Элтанг: На самом деле эти герои – существа, как вы, наверное, догадались, достаточно загадочные. Это в каком-то смысле души умерших, и когда они разговаривают с реально живущим человеком, естественно, что текст их несколько отличается, и способность возвращаться в прошлое у них очень большая, по сравнению с обыкновенным человеком. А Луэллин и Саша, конечно, обыкновенные люди, такие же, как мы, они, конечно, должны отличаться. Я не знаю, удалось ли, но я пыталась это показать.
Дмитрий Волчек: Лена, у меня есть отчего-то подозрение, что третий роман будет о Португалии, но, может быть, я ошибаюсь?
Лена Элтанг: Нет, я думаю, что, по крайней мере, по тем эскизам, которые у меня сейчас есть, этот роман, скорее, связан с Литвой. То есть у меня уже какое-то ощущение в последнее время, что я хочу писать о тех людях, которые вокруг меня, о тех реалиях, которые я здесь наблюдаю. Мне кажется, что я для этого созрела. В Португалию я уезжаю для того, чтобы начать работать. Просто у меня есть такая традиция и привычка куда-то удирать на месяц-два, при любой возможности, чтобы отрешиться от ежедневной рутины и именно начать писать реальный текст. Сейчас я пока только думаю и рисую, а в Португалии, я надеюсь, я начну, наконец, писать первую главу, которая уже стучится во все двери, кричит и хочет выйти вон.
Дмитрий Волчек: Лена, если можно, несколько слов о стихах. Вы говорили о Серебряном веке, в вашем романе есть цитаты из Введенского, Вагинова, Сергея Петрова.
Лена Элтанг: Это вопрос для долгой беседы, но я могу сказать, что ни одного, ни другого романа, конечно, не было бы без русской поэзии, с которой я выросла, с которой до сих пор живу и, смею надеяться, застолбила в ней местечко и для себя. И мне хотелось вернуть читателя к этой поэзии, вернуть его к восприятию языка, как мы уже говорили, во многом утерянного, и заставить его прочитать эти строки. То есть мне, скажем, эти ссылки на поэзию нужны были не столько для декоративного эффекта, чтобы что-то подчеркнуть, а именно для того, чтобы напомнить читателю, что русская поэзия - это основа всего и это, безусловно, основа русской прозы, как бы со мной ни спорили. И я думаю, что и в третьем романе будет очень много поэзии, как русской, так и западной, может быть, даже будут мои собственные стихи, если они будут писаться к тому времени.
Дмитрий Волчек: Лена, я захотел бы завершить эту передачу вашим стихотворением, если не возражаете. Я даже выбрал одно, самое последнее, которое появилось два дня назад в вашем блоге. Вы согласитесь его прочитать?
Лена Элтанг: Сейчас я попробую. Хорошо, что я как раз возле своего компьютера, потому что я не помню своих тестов.
“Rien de rien” оно называется, что можно перевести с французского как “Шаром покати”.
плотва стоит под ветлами в невидимой воде
жара такая плотная что чешется везде
и я стою по ниточке в сиреневом трико -
дитя своих кибиточных вдова своих клико
слабо перед учителем на шаре устоять
пока июль мучительный вращает рукоять
шарманщиком ли иродом каликой ли рябым -
все розовым периодом а может голубым
закончится и сразу же возьмется вдругорядь
музыкою заразною дурить и охмурять
учитель! умираю я с нерусским языком
но шар перебираю я недаром босиком
стою - но дело делаю и все стоят со мной:
сурок и лошадь белая и пустошь за спиной
