Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Сегодня в программе:

Арт-рынок и фаустовская культура – эссе Бориса Парамонова
Столетие Мессинского землетрясения отмечено международной конференцией
Переслушивая Свободу: 1955 год
И новые музыкальные записи. Что Вы принесли сегодня, Андрей?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, сегодня я принес и новую музыку, и старую музыку. Слушать мы будем фрагменты замечательного компакт-диска, который был записан Оркестром Московских композиторов и замечательной тувинской певицей Сайнхо Намчылак. Но кроме этого, я надеюсь, у нас будет время послушать музыку, исполняемую на инструменте, которому более 2000 лет. Это отдельная тема нашей сегодняшней беседы.

Иван Толстой: Перейдем к краткому обзору культурных новостей последней недели. Андрей, не могу удержаться и не начать с одной довольно забавной новости. День числа Пи отмечен в субботу 14 марта в США и по всему миру любителями математики и гиками. А гиками американцы называют ботаников. А ботаниками – людей, помешанных на компьютерах, шокирующих интересом к заумным вещам, а иногда и пренебрежением к внешнему виду. День числа Пи - это неофициальный, конечно, праздник. В 1987 году, 22 года назад, его придумал физик из Сан-Франциско Ларри Шоу. Он обнаружил, что дата 14 марта – 3.14 (американцы называют сперва месяц, а потом число), как известно, совпадает с первыми тремя цифрами числа Пи. Палата Представителей 11 марта одобрила резолюцию, в которой предлагается объявить 14 марта официальным днем Пи, а школьники, и студенты радостно, якобы, заинтересуются математикой. Прежде чем передать резолюцию в Парламент, под ней поставили подписи представители технологических и научных сообществ и компаний в США. Андрей, мне очень нравятся праздники такого рода, а вам?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, я, наконец-то, теперь понимаю, что в моем московском дворе делала вчера огромная компания людей, которая где-то с 9 утра уже оккупировала все детские площадки с флагами и бутылками с пивом и, почему-то, кагором. Честно говоря, я, в силу своей неграмотности, считал, что это собирающиеся в Лужники фанаты то ли “Спартака”, то ли “Зенита” - там были и те, и другие флаги. Но теперь я понимаю, что это было прикрытие. Просто напросто, пока число Пи в Москве еще не национальный праздник, они скрыли свою истинную приверженность этому событию под футбольным камуфляжем. Они действительно праздновали число Пи. Если бы я знал об этом раньше, я бы к ним, конечно, присоединился.

Иван Толстой: Они поэтому и пили пи-во и, конечно, у них были не бутылки кагора, а бутылки пи-пси-колы. Какие ваши новости?

Андрей Гаврилов: Почему-то сообщение о празднике числа Пи заставило меня вспомнить другую новость, вроде бы никак не связанную с этим главным событием, но что-то есть в этом общего. Пациент пожаловался доктору, что каждое утро после подъема с постели у него полчаса кружится голова. Врач посоветовал ему вставать на полчаса позже.
Я не знаю, кажется ли вам это смешным, Иван, или вы хмыкнули из вежливости, но это один из самых древних анекдотов, известных человечеству. Дело в том, что профессор из Кембриджа обнаружила древнейший сборник анекдотов. Мэри Берд, которая занимается исследованием книги "Philogelos" ("Любитель смеха"), пришла к выводу, что этот сборник шуток является древнейшим из ныне известных. Книга был написана на греческом языке во времена Римской империи, время ее создания датируется III веком нашей эры. В сборнике рассказывается, как спортсмена, проигравшего соревнования в честь конца тысячелетия, утешили словами: “Ничего, попытаешь счастье во время следующего миллениума”.
Я вижу с изумлением, что некоторые шутки абсолютно соответствуют тому, что сейчас доносится с экранов телевизора, что до нас доносит радио-эфир или печатают некоторые газеты и журналы. По крайней мере, за две тысячи лет, судя по всему, мир не очень изменился.

Иван Толстой: А вообще, Андрей, по-моему, нет ничего более скучного и унылого, какого-то угрюмого, чем сборник анекдотов. Один-два - это смешно, особенно, когда между ними что-то вклинивается не смешное. Но сборник - это нечто чудовищное. Как вам кажется?

Андрей Гаврилов: Я никогда не мог заставить себя искренне смеяться напечатанным анекдотам. Да, как вы справедливо заметили, один-два - может быть, но когда я вижу сборник “Шутки на каждый день”, “Лучшие анекдоты десятилетия” или даже “Известные шутки…”, а дальше идет фамилия какого-нибудь юмориста, почему-то даже вид этих томов навевает тоску.

Иван Толстой: Я с вами совершенно согласен. Одно исключение я для себя делаю, это совершенно индивидуально, как юмор каждого человека индивидуален, – “Анекдоты от Никулина”. Мне кажется, что это самый веселый сборник анекдотов.

Андрей Гаврилов: Может быть, это все индивидуально, тем не менее, я не очень верю в то, что вы периодически, Иван, садитесь и от корки до корки перечитываете эту книгу, хотя я, может быть, ошибаюсь.

Иван Толстой: Когда мне надоело читать “Анекдоты от Никулина”, я веселился тем, как реагирует на этот сборник мой сын. Он просто падал с дивана, когда был маленьким, в отличие от моего внука, который все смешные книжки читает с необычайно серьезной физиономией.

Андрей Гаврилов: А вы знаете, Иван, когда я прочел сообщение про этот сборник анекдотов, я вспомнил другую информацию, которая появилась не так давно, полгода, может быть, назад, о том, что ученые из Британского университета обнаружили самую древнюю шутку в мире. Это не сборник анекдотов, это не книга, это шутка, которая дошла до нас на клинописи. Это примерно 2000-й год до нашей эры. Я не буду ее сейчас приводить не только в силу некоторой ее смелости, скажем так, а просто потому, что нам она кажется абсолютно не смешной. Вот забавно, две тысячи лет прошло, а древнегреческие анекдоты, по крайней мере, хоть понятны, а шутка, которой четыре тысячи лет, вызывает только некоторое недоумение. Может быть, это разница не хронологическая, а, может, это разница культур. Но это ладно. Самое интересное, что все это было предусмотрено великим Айзеком Азимовым. Если мне не изменяет память, то у него есть рассказ про то, как ученый, изучая происхождение юмора, уходил все дальше и дальше в прошлое, пока не дошел до самого древнего анекдота, когда первобытный человек Пу говорит первобытному человеку Ву:
- Ву, ты знаешь, в пещеру к твоей теще забежал саблезубый тигр. Что же ты сидишь?
- А мне все равно, что будет с саблезубым тигром, - ответил первобытный человек Ву.
После этого ученый делает вывод, что юмор имеет неземное происхождение.


Иван Толстой: Или винное, то есть опять же происходит от духа, спиритус, как известно, - дух. Мне кажется, что греки пили веселое вино, поэтому были веселыми людьми, а кого вы там назвали, шумеры или хетты, может быть, они вина не пили или их напиток был какой-нибудь придающий угрюмость человеку.
Арт-рынок и фаустовская культура – так называл свое эссе наш нью-йоркский автор Борис Парамонов.

Борис Парамонов: По биографически-семейным причинам я с середины 90-х годов чуть ли не ежегодно, а то и два раза в год ездил в Англию. Естественно, бывал и в Лондоне, жил там подолгу. Жилье мое было в двух шагах от парка Кенсингтон Гарден, а пройдя по нему в западную сторону, выходишь в Гайд Парк, к самому серпантину, знаменитому озеру, вьющемуся как деревенская речка. Так однажды гуляя, я добрел до маленького павильончика неясного назначения, да и зашел туда за малой нуждой. Оказалось, что, кроме сортиров, там есть выставочный зальчик, куда пускали к тому же бесплатно. Осмотрел – и вот там впервые увидел, как теперь понимаю, Дамиена Хирста – корову, распиленную по продольной оси и погруженную в ванну с формальдегидом. Тогда я даже имени творца не запомнил, но сейчас ясно, что это он, наш гений 21-го столетия. Помню, что тогда куда больше этой коровы я глядел на другой экспонат – муляж человека, лежащего на полу, больше натуральных размеров и сделанный вроде бы из воска.
Должен сказать, что не испытываю никакой неловкости из-за того, что не был пронзен эстетическим восторгом, не засиделся, как тот персонаж Глеба Успенского перед луврской Венерой, которая его «выпрямила» (так и рассказ называется). Но Дамиен Хирст не дал себя забыть – это имя появляется ежедневно по всей медии. Больше всего прогремела недавняя его выдумка – бриллиантовый череп, пошедший за сто миллионов долларов.
1 марта в журнале “Нью-Йорк Таймс Мэгэзин” появилась статья Эрика Кёнигсберга о нью-йоркских арт-дилерах Муграби – отец Хозе и сыновья Альберто и Дэвид. Испанистые имена оттого, что они, выехав из Сирии, надолго поселились в Колумбии, где у Хозе и родились сыновья. Потом перебрались в Америку, и сейчас семейство – крупнейшие коллекционеры современного искусства. У них самая большая коллекция Уорхола – 800 работ. Хирста – 150 штук. Они не галерейщики, а именно коллекционеры, свои коллекции время от времени выставляющие на аукционы. Впрочем, делают это чуть ли не каждый день: за год бывают на ста аукционах.
В статье Эрика Кёнигсберга описан один из этих аукционов 15 сентября 2008 года в Лондоне у Сотби. Это тот самый знаменитый аукцион, на котором было выставлены 223 работы Хирста, принесшие 200 миллионов долларов. Для сравнения: в 1993 году на аукционе Пикассо, где шли 88 работ, выручка была 20 миллионов. Аукцион, о котором сейчас идет речь, тем еще интересен, что он состоялся в тот день, когда Братья Леман объявили банкротство. Вот этот «черный понедельник» и принес семейству 200 миллионов, а самому художнику – 71 миллион фунтов.
Об этом аукционе сообщили все СМИ.
Вопрос, поднятый статьей “Нью-Йорк Таймс Мэгэзин”, в самом деле интересен: сохранит ли арт-рынок свою коммерческую динамику, будет ли он по-прежнему идти вверх или начнет падать, как и вся нынешняя деловая активность? На том аукционе Альберто Муграби сказал: “Дамиена Хирста надо поставить во главе Братьев Леман”. Шутка богача, за которой таится намек: это нам бы возглавить эту фирму, небось не обанкротились бы. Как знать, как знать.
Немного статистики:

Диктор: “Данные на конец 2008 года. В ноябре на аукционах Нью-Йорка было выставлено 138 лотов, предполагаемая стоимость 227 миллионов, выручено 125 миллионов – две трети работ оказались не проданными.
В том же ноябре в Нью-Йорке на одном из аукционов было выставлено 30 лотов – и ни один не продан.
А вот данные на февраль этого года: “Сотби”, “Кристи” и “Филипс” сделали 43 миллиона фунтов; в феврале прошлого года их доход был 250 миллионов”.

Борис Парамонов: Так что и этот рынок начинает падать. Начинаешь сомневаться в словах Хозе Муграби, сказавшему автору статьи: Арт-рынок выгоднее и риэл-эстейта (торговля недвижимостью), и портфельных фондов. Неизвестно, удержал бы Дамиен Хирст наплаву Братьев Леман.
Вся эта хроника заставляет вспомнить об основах западного образа жизни, которые нынче проходят некое испытание, масштабы которого еще не совсем ясны. Прежде всего, вспоминается Шпенглер, давший впечатляющий анализ смысла денег в западной, фаустовской, как он говорил, культуре. Если в античности деньги – это монета, то в фаустовской культуре – чек и кредит. Операции с деньгами проводятся в некоем запредельном, воображаемом, сейчас бы сказали, виртуальном пространстве. Бумажки, то есть наличность, нал, как говорят в России, кэш, ликвидити, как говорят в Америке, лежат где им положено - в сейфах банков или под матрацем, а работают, крутятся воображаемые деньги, реален – кредит, то есть нечто нематериальное. И стоимость любого бизнеса растет в зависимости от размера кредита.
В бизнесе семейства Муграби явно выявляется природа современного искусства. Его ценность растет, потому что вокруг него крутятся деньги. Чтобы повысить репутацию и, следовательно, ценность художника, нужно как можно больше его скупить. Растет в цене то, что покупается, это закон биржи. То есть в современном искусстве действуют общие законы финансового капитала. О чисто эстетической ценности можно не говорить. Современные искусствоведы, толкующие о новой эстетике, наводят туман, раскидывают чернуху. Рынок работает и без них.
Несколько лет назад появился громадный, в сто печатных листов роман Максима Кантора “Уроки рисования”. Максим Кантор – художник, но интересуется еще и прозой, и не только прозой, но и политэкономией. Уместно привести следующее высказывание из его романа:

Диктор: “Развитие искусства авангарда совпало по времени с новой экономической стратегией современного мира, когда золотое обеспечение валюты перестало существовать и для нового экономического рывка потребовалось ввести тотальное кредитирование всех всеми. Он, подобно современной бирже, раздает векселя и акции – то есть просто настриженную бумагу, каковую бумагу объявляет непреходящей ценностью (…) Революция в отличие от авангарда – векселей и гарантий под будущее не выдает. Она ничего не обещает, она требует обещанное исполнить. Революция вменяет счет миру сегодняшнему и требует расчета тоже сегодня же, прямо сейчас, не отходя от кассы(…) В отличие от авангарда, существующего в рамках экономики кредитов и долгов, революция имеет дело с наличными. Революция – это сведение счетов”.

Борис Парамонов: Революции, понятное дело, не хочется, и ради того, чтобы сохранить статус кво, можно примириться и с нынешними жуликами рынка искусств – не только с семейством Муграби: они-то занимаются своим делом, а даже и с ловкачами типа Дамиена Хирста или, аллитеративно вспомнился, Христо – тем, который заворачивает здания в тряпочки.
Но вот представим себе, что революция действительно произошла, и народ явится сводить счеты к Муграби. И что же он найдет в его тайниках?
Да Хирста и найдет. Покупая очередной шедевр, не в гостиную же его ставить. Эти изделия, оказывается, держатся в подвале в холодильниках. А в гостиной на стене найдут разве что маленькое полотно с приклеенными к нему окурками. Это Альберто купил – как сувенир, на память о том аукционе, и задешево – 121тысяча 250 фунтов.
Не зря я в тот сортир заходил, где за стенкой Хирст. Символика места – большое дело.

Иван Толстой: Андрей, а что из последних культурных новостей было для вас тоже маслом по сердцу или, может быть, перцем на рану?

Андрей Гаврилов: Меня очень порадовало сообщение, которые пришло из Италии, о том, что итальянские ученые воссоздали звук музыкального инструмента, на котором в последний раз люди играли в древней Греции. Специалисты сумели определить, как звучал инструмент под названием эпигонион, и записать композицию в его исполнении. Эпигонион - это 40-струнный аналог арфы, его упоминал в своей работе еще древнегреческий ритор Афиней в 183 году до нашей эры. По мнению историков, инструмент изобрел или привез в Грецию музыкант Эпигон. Ученые до сих пор не знают точно, как он выглядел, однако с помощью различных источников сумели определить, как он звучал. Он, как ни странно, удивительно хорошо звучит сейчас в составе Ансамбля средневековой или барочной музыки. Он очень хорошо сочетается с различными струнными или духовыми инструментами. Я надеюсь, что мы сейчас сможем дать маленький фрагмент звучания этого инструмента. Это будет пьеса средневекового композитора Дюфаи, мы послушаем, и мы увидим, сколь современный звук до нас доносит инструмент под названием эпигонион.
Сейчас группа ученых намерена вернуть человечеству и другие древнегреческие инструменты – кифару, это лира, на которой играли еще при дворе римских и греческих правителей, и сальпинкс - это духовой инструмент, напоминающий трубу. Мысль о том, что можно высчитать, как звучали древние инструменты, появилась еще в 70-е годы, однако тогда мощности компьютеров не хватало, и теперь для того, чтобы воскресить звук эпигониона, исследователи смогли использовать компьютерную систему ГРИД, которая в дальнейшем будет обслуживать большой андронный коллайдер в Женеве. Пока коллайдер временно простаивает, а его мощности и были употреблены на то, чтобы воссоздать эти звуки. Можно и дальше говорить о том, какие инструменты потеряны, какие создаются, какие воссоздаются, какие воскрешаются. Я против того, чтобы эти инструменты заменили современность, заменили то, на чем привыкали играть наши с вами современники, Иван, но то, что до нас эти звуки донесут, это будет очень хорошо.
Я не знаю, замечали вы или нет, и замечали ли наши слушатели, но когда приезжаешь в любую страну, прежде всего, тебе предлагают в магазинах компакт-дисков так называемые диски для туристов. Это, как правило, фольклорные песни и пляски, это что-то, что у всех на слуху, самые популярные мелодии и так далее. В Греции один из таких дисков - это “Музыка древней Греции”. На удивление много сохранилось нот из древней Греции, и вот теперь мы сможем послушать эту музыку не только в исполнении современных инструментов, но и, наконец-то, услышать, как звучало то, что слушали древние греки.

Иван Толстой: «От известия к международной солидарности» - так называлась конференция, прошедшая в сицилианском городе Мессина. Город этот был почти стерт с лица земли в 1908 году во время страшного землетрясения. В свое время об этой катастрофе писали не только репортеры, но и поэты. Вот, например, отрывок из поэмы Александра Блока «Возмездие»:

Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер...
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне...
И черная, земная кровь.

Это – Блок. А вот – Иван Бунин:

На темном рейде струнный лад,
Огни и песни в Катанее...
В дни скорби любим мы нежнее,
Канцоны сладостней звучат.

И величаво-одинок
На звёздном небе конус Этны,
Где тает бледный, чуть заметный,
Чуть розовеющий венок.

На мессинской конференции побывал наш итальянский корреспондент Михаил Талалай.

Михаил Талалай: Представительная конференция на Сицилии была приурочена к 100-летию землетрясения в Мессине, случившегося 28 декабря 1908 года и унесшего около 80 тысяч жизней. Конференцию посвятили международной помощи пострадавшим: среди стран, пришедших на выручку, присутствовали Россия, Франция, Англия, США. Однако в местной народной памяти остались подвиги именно русских моряков, так как исключительно они показали примеры настоящего героизма, не без пренебрежения к собственной жизни (показательно, что только среди русских спасателей были жертвы – шесть моряков). Об этом на закрытии конференции говорил последний докладчик Франц Риккобоно. По его словам “героями были только русские, это видно и по фотографиям: оборванные и грязные униформы российских моряков, и чистенькие костюмчики английских”. Однако ценность нынешней конференции и состояла в предоставлении малоизвестных сведений об участии в спасительных операциях представителей других наций: бельгийцев, американцев, французов, мальтийцев, испанцев, англичан.
Напомним описание ужасной катастрофы одного из участников миссии, тогдашнего матроса, а затем и боцмана линкора “Слава” Ивана Васильевича Филиппова: “Зрелище, которое открылось нам, было ужасно. Вместо города остались одни развалины, во многих местах полыхали пожары. На берегу толпились тысячи обезумевших и израненных людей, среди которых было много женщин и детей. Из-под развалин доносились стоны и крики. Мы немедленно приступили к откапыванию засыпанных людей. Доставляли пострадавших на корабли, где в лазаретах были развернуты операционные. Наш линкор, взяв на борт 550 раненых женщин и детей, доставил их в Неаполь. В порту “Слава” была встречена восторженными рукоплесканиями. Всюду раздавались возгласы: “Да здравствуют русские моряки! Да здравствует Россия!”. Из Неаполя снова возвратились в Мессину, где продолжали спасательные работы”. Воспоминания и письма очевидцев трагедии предоставлены недавно в прекрасном сборнике “Русские моряки в Мессине”, под редакцией Р.-М. Палермо Ди Стефано, с представительным подбором иллюстраций.
Один из докладов конференции, предоставленный сотрудницей Мессинского университета Александрой Войтенко, был посвящен новейшей публикации (ею же подготовленной, совместно с мужем Джузеппе Йаннелло) – драматическим воспоминаниям о землетрясении известного деятеля Русского Зарубежья Сергея Степановича Чахотина (Стамбул, 1883 – Москва, 1973). Он оказался в те страшные дни 1908 года в Мессине как исследователь-зоолог, но записки свои, впервые сейчас изданные, писал уже в эмиграции в Германии. Расскажем чуть подробнее об этом авторе. Чахотин родился в Турции в семье российского дипломата, учился в Гейдельберге, участвовал в Февральской революции и Гражданской войне (на стороне “белых”), эмигрировал в Западную Европу, где в 1920-1940-х годах деятельно занимался наукой и политикой, проводя антифашистскую и зачастую просоветскую линию. В 1958 году репатриировался. Его книга “Под развалинами Мессины. Рассказ заживо погребенного в землетрясении 1908 года”, подготовленная к изданию в Берлине в 1928 году, тогда не вышла. Ныне, в 2008 году, ее опубликовало, на двух языках, мессинское издательство “Intilla Editore”. Большую роль в подготовке издания приняли авторы особого мессинского вебсайта, посвященного России, – www.russianecho.net. Фундаментальную роль сыграл сын автора, художник Петр Чахотин, живущий в Италии: именно он и предоставил к печати неопубликованную рукопись отца.
C докладами выступили другие сотрудники университета: Татьяна Остахова, она же одна из устроителей конференции, обобщила в целом сведения об акции русского флота; Кристина Шиманская рассказала об откликах на землетрясение Александра Блока и Ивана Бунина (и супруги последнего); Александра Парысевич – о мессинской книге Максима Горького, жившего тогда политэмигрантом на Капри.
Автор этих строк сообщил о мессинских реликвиях, находящихся в Петербурге, в собрании Военно-морского музея, в первую очередь – о модели памятника русским морякам-спасателям, изваянным Пьетро Кюфферле. Этот скульптор еще не удостоился написанной биографии, и поэтому напомним кратко ее вехи. Пьетро Кюфферле родился в Вероне в 1871 году в семействе с немецкими корнями. Уехав в конце XIX века в Россию, он женился там на обрусевшей литовке Анне Больдайтис. В Петербурге Кюфферле получил ряд крупных заказов, преподавал ваяние в Кадетском корпусе. Самая известная его работа, статуя Христа на могиле генеральши Вершининой на Новодевичьем кладбище, в последние годы – благодаря ее необыкновенной выразительности – стала объектом народного почитания. После революции ваятель репатриировался, увезя с собой и сына, Ринальдо Кюфферле (Петербург, 1903 – Милан, 1955), считавшего себя русским и ставшего в Италии одним из самых плодовитых переводчиков отечественной литературы. Скульптор Пьетро Кюфферле скончался в тосканском городке Понтедера в 1942 году, а его проект для памятника в Мессине так и остался невоплощенным.
На счету русских военных моряков немало незабываемых проявлений доблести, отваги и подлинного героизма во время военных операций на окружающих Россию морях. Да и в мирное время случались эпизоды действительно героические и славные. Сегодня уместно вспомнить об одном из них с участием экипажа броненосца по имени “Слава”.
Об участии русских военных моряков в спасательной операции после катастрофического Мессинского землетрясения на юге Италии в 1908 года я впервые узнал из короткой газетной заметки в 60-х годах прошлого века. В ней сообщалось, что один из ветеранов-моряков передал в местный музей (кажется, в Курске) полученную им почётную медаль за участие в спасении пострадавших в той катастрофе. Бывая и работая как сейсмолог в 80-90-х годах прошлого века в северо-восточной Сицилии, я, естественно, пытался найти следы, как самого выдающегося сейсмического события, так и русской спасательной акции. Первое удалось вполне, второе – увы! Памятные доски в Мессине есть, в том числе и русским, но напоминаний о масштабе катастрофы (едва ли не 100 тысяч погибших!) и размахе героических действий по спасению пострадавших обнаружить не удалось. А ведь слава русских спасателей после катастрофы была такова, что даже повлияла на смягчение напряженности в отношениях между Италией и Россией, а также последней – с ведущими европейскими державами. И законная доля славы принадлежала экипажу линкора “Слава”.

Как оказывается, о корабле и славных делах его экипажа известно далеко не всё. Да и вообще, многое и многим ли в нынешней России о том известно?
Линейный корабль “Слава” вошел в состав русского флота сразу после русско-японской войны 1904-1905 годов. Портом приписки стал Ревель на Балтийском море. Корабль имел 4 орудия 305 мм, 12 – 152 мм, 20 – 75 мм и другое вооружение. Его водоизмещение составляло 13516 т, скорость хода 32 км\чаc. Естественно, корабль активно участвовал в Первой мировой войне, которая и на Балтике была весьма жестокой. Многие страницы морских операций ныне полузабыты, может быть, ещё и потому, что тогдашнее “поле” деятельности Балтийских моряков теперь в чужих водах.
А что вспомнить, применительно к той же “Славе”, имеется. Ко времени войны корабль оказался по своему типу и боевым возможностям уже устаревшим, но в боевых операциях регулярно участвовал с середины 1915 года, сначала в Рижском, затем в Финском заливах. Немцы имели и более многочисленный флот, и более дальнобойные орудия, что давало им существенные преимущества. Немцы приказали уничтожить корабль. 17 августа “Слава” получила три попадания снарядов, но осталась в строю. 25 сентября уже в Финском заливе вражеский снаряд разорвался в боевой рубке, были убиты командир корабля капитан 1 ранга Вяземский, флагманский артиллерист капитан 2 ранга Свиньин и четыре матроса. Повреждения случались и в схватках с противником в 1916 года.
В середине октября 1917 года военные моряки на съезде в Гельсингфорсе приняли обращение. “Мы обязались твёрдо держать фронт и оберегать подступы к Петрограду, мы выполним своё обязательство… Мы исполняем верховное веление нашего революционного сознания”. Последний бой “Слава” выдержала 17 октября 1917 года. Он шел к югу от Моозундского архипелага. Ввиду явного превосходства противника, охранявшие Рижский залив русские корабли вынуждены были отойти к северу. В судно совершено было 7 попаданий, в том числе 2 ниже ватерлинии. Трюмы стали заливаться водой. Увеличилась осадка, и пройти проливом стало невозможно. В этих условиях командование приняло решение затопить корабль. После снятия команды миноносцы торпедами потопили корабль. Но и погибший, корабль участвовал в обороне: противник не смог проникнуть в Финский залив и отказался от этого намерения.

Но слава пришла к “Славе” много раньше.
“Ваше Превосходительство! Позвольте выразить Вам мое восхищение образцовым поведением одного из Ваших офицеров и его матросов. Речь идет о капитан-лейтенанте русского морского корпуса инженере-механике Берге с броненосца “Слава”, который вытащил из-под обломков дома женщину. Без его помощи она, без сомнения, погибла бы. Поведение его подчиненных моряков восхищает, они настоящие герои. Они по собственному побуждению откопали сотни людей. Положение ужасное, и его моряки обеспечили большую помощь, за которую население приносит им глубокую благодарность”. Aлекс Фoг, датский консул в Мессине. Это письмо появилось в русской газете в первых числах января 1909 года (и с тех пор не вспоминалось).
А вот ставшие лишь недавно известными воспоминания тогдашнего матроса, а затем и боцмана «Славы» Ивана Васильевича Филиппова:
«Зрелище, которое открылось нам, было ужасно. Вместо города остались одни развалины, во многих местах полыхали пожары. На берегу толпились тысячи обезумевших и израненных людей, среди которых было много женщин и детей. Из-под развалин доносились стоны и крики. Мы немедленно приступили к откапыванию засыпанных людей. Доставляли пострадавших на корабли, где в лазаретах были развернуты операционные. Наш линкор, взяв на борт 550 раненых женщин и детей, доставил их в Неаполь. В порту «Слава» была встречена восторженными рукоплесканиями. Всюду раздавались возгласы: «Да здравствуют русские моряки! Да здравствует Россия!». Из Неаполя снова возвратились в Мессину, где продолжали спасательные работы».
Позднее начальник Балтийского отряда контр-адмирал В.И. Литвинов в рапорте на Высочайшее имя сообщил о посещении “Славы” королевой Италии Еленой (русского происхождения). “Пробыв около 1\2 часа на линейном корабле “Слава” и обойдя со словами утешения всех раненых, Ея Величество также благодарила отряд за человеколюбивую помощь и, узнав о недостатке в перевязочных средствах, обещала снабдить ими суда”. Несколько иначе эпизод изложил свободный от официальности участник спасательной операции, будущий профессор и контр-адмирал флота Владимир Александрович Белли. Он свидетельствовал: она оживленно беседовала с командующим эскадрой, но вида покалеченных, раненых и безумных на палубе выдержать не смогла: “Закрыв лицо руками, рыдающая убежала на пароход, на котором приехала”. Понять её можно, если знать, что “у большинства раненых были разбиты головы, сломаны руки, ноги. У многих страшно изранены спины, у некоторых даже кости были обнажены. И всё это засорено, гноится и кровоточит”. Но, поняв королеву, тем более надо понять наших моряков, ибо “докторов и санитаров на кораблях не хватало, офицерам и матросам самим приходилось ухаживать за ранеными”, “рассказывали, как во время пути матросы нежно нянчились с грудными детьми, которых они отрыли в Мессине и сняли с груди мертвых матерей, как за неимением “молока на корабле они кормили младенцев с пальца сладким чаем”. Поняв, сможем и оценить.
Датский консул писал об одном офицере, об одной команде. Но таких команд и таких офицеров с русских кораблей в Мессине было много, по нескольку с каждого – “Адмирал Макаров”, “Цесаревич”, “Слава”, “Богатырь”. Многие газеты Италии, Франции, Германии, Англии тогда восторженно писали о самоотверженности и мужестве русских моряков при спасении пострадавших в катастрофе. К тому же морскому министру России итальянские врачи обратились так: “Мы не в силах описать Вашему Превосходительству более чем братские заботы, которыми нас окружили... Русские моряки начертали свои имена золотыми буквами для вечной благодарности всей Италии. Да здравствует Россия!!!”.
Сдержанный, не склонный к восторгам и преувеличениям британец, корреспондент газеты “Дейли телеграф” признавался в своей газете: “Англичане работали блестяще, как и итальянцы, но ни те, ни другие не могли сравниться с русскими, удивлявшими всех своей смелостью и ловкостью”. Вечером на третьи сутки ежедневной 12-14 часовой изнурительной работы команды корабля на суше “Слава” с 550 ранеными, женщинами и детьми на борту (мужчин не брали) взяла курс на Неаполь. Приказ командующего эскадрой гласил – закупив свежую провизию и лекарственные средства, немедленно возвращаться обратно. М. Горький так писал о прибытии судна в Неаполь: “первое [на самом деле сутками раньше в Неаполь отправился с ранеными крейсер “Адмирал Макаров”] судно прибыло в Неаполь – наша “Слава” – воистину команда этого судна оправдала его имя, как о том единодушно и горячо свидетельствовала пресса всей Италии. Воистину моряки нашей эскадры геройски работали в эти дни горя Италии… О подвигах матросов уже знали в Неаполе и Неаполь встретил русских восторженными рукоплесканиями
– Да здравствуют русские моряки!
– Да здравствует Россия!
Неаполитанцы, рыдая, обнимали, целовали моряков”.
Известная итальянская газета “Ла Стампа” отметила: “Весь мир теперь знает, что русские были первыми, которые поспешили нам на помощь и превзошли всех своей самоотверженностью при спасении несчастных жертв землетрясения”.
Около полудня 2-го января “Слава”, вернувшись из Неаполя, снова направила на берег спасательные отряды на помощь местным жителям. На следующий день по соглашению с итальянским командованием, посчитавшим, что оно теперь в состоянии справиться самостоятельно с бедствием, русские корабли стали покидать Мессину.
Русские морские команды вытащили из развалин 800-1000 человек, оказали первую помощь и перевезли на своих судах в безопасные города южной Италии 2000-2500 раненых и пострадавших. Жители и газеты разных (!) стран называли их настоящими героями, выделяя из спасателей других стран. Самоотверженные и героические дела русских моряков в разрушенной Мессине отражены во многих публикациях газет разных стран и отдельных воспоминаниях. К сожалению, до сих пор у нас нет книги, в которой были бы собранные все реальные эпизоды героических усилий спасателей по свидетельствам их собственным, периодической печати того времени, по воспоминаниям и откликам. Потомки не выполнили своего долга перед героями, да и перед самими собой. А в Италии, между тем подобная книга издана в 1978 году. В России и её не знают. Но, может быть, россияне очнутся от летаргии повседневных дел и вспомнят о героических предках, о своей “Славе” и славе. Во всяком случае, в год столетия одного из подвигов славных русских моряков. Они того заслужили. И дали нам высокие стандарты чести.
После 17-го года России было не до “Славы”. О ней забыли, наверное, как и о других погибших на Балтике судах. Но “Слава” снова “всплыла”, о чём у нас, похоже, не знают.
В 2006 году в Таллинне вышла книга известного эстонского моряка, капитана, археолога, писателя Вэлло Мясса. Естественно, на эстонском языке. Благо, у меня с ним хорошие контакты, так что с эстонского переводить не пришлось. Вот что он рассказал. В 30-е годы группе предприимчивых дельцов с острова Муху удалось с помощью динамита вырвать из корпуса затонувшего судна часть опалубки и снять вооружение. В качестве металлолома они были транспортированы в Ригу и проданы в разные страны Европы. Один из водолазов во время подводной операции обнаружил укрепленную доску-барельеф с надписью по-итальянски. Богато орнаментированная под серебро рама была тут же отделена и исчезла как источник дохода. Доска же никому не была нужна, и её взял себе один из эстонских морских офицеров. Останки корабля в виде скелета до сих пор бесславно покоятся на дне, возвышаясь над частично затянувшим их илом…
Это частное дело так бы незаметно и закончилось, как началось. Но на рубеже 21-го века о “доске” стало известно в Морском музее Таллинна, где работал В. Мясс. Оказалось, что доска хранилась в доме Софьи Васильевны Тынурист, вдовы тогдашнего министра окружающей среды. В молодости она коллекционировала произведения искусства и приобрела барельеф у вдовы первого её владельца. Как настоящий коллекционер Софья Васильевна проявляла интерес к истории и сведениям о событиях, связанных с приобретаемыми раритетами. И тут она собрала сообщения местной печати о Мессинской трагедии 1908 года, об участвовавших в спасательной операции русских кораблях и членах их экипажей. И вот по прошествии более полувека, оказавшись в обстоятельствах стесненных, решила предложить раритет местному музею.
Вэлло Мясс, ознакомившись с предметом продажи, понял, что это не просто доска, но массивный бронзовый барельеф размером 43х31 см, с эмблемой итальянской морской Лиги и рельефным текстом. Речь шла о настоящей реликвии. Он получил разрешение владелицы сфотографировать барельеф и занялся поиском специалиста, который смог бы точно перевести надпись. Это стало непростым делом, перевод удался далеко не с первой попытки. “Дело с доской” для музея оказалось “неподъемным”. Так барельеф и остался у владелицы. А вся история – вкратце в книге В. Мясса. Получив книгу, фотографию барельефа и разъяснения автора, я узнал, что хозяйка реликвии решила, что место барельефа в России. Это было за день до моего отъезда из Таллинна, я сразу же позвонил Софье Васильевне. Мы с ней очень хорошо, с доверием поговорили, и я взялся навести справки в Санкт-Петербурге в Военно-Морском музее. Там, как я знал, был уже раздел экспозиции, посвященный подвигу русских моряков, в том числе и со “Славы”, во время спасательной операции в декабре 1908 года Барельефа в экспозиции музея, как я помнил, не было. Представлялось, возникла исключительная возможность пополнить музейную коллекцию уникальным экспонатом русской славы. Мы договорились. Я порывался, не откладывая, познакомиться с самим барельефом, и Софья Васильевна любезно готова была меня принять, но накануне моего отъезда визит оказался невозможным. Вэлло, понимая ценность мемории, вполне поддержал вариант возвращения реликвии в Россию.
В апреле 2006 года, оказавшись в Петербурге, первым делом пошел в Военно-Морской музей. Моих прежних знакомых там не было. По внутреннему телефону от вахтера меня соединили с ученым секретарём музея и он, человек занятый чрезвычайно, после моих разъяснений согласился спуститься к входной двери «на пять минут». Мы обменялись визитками. Сергей Данилович Климовский очень спешил, я рассказал вкратце о предложении, пытался обосновать желательность с помощью музея организовать в городе мероприятия к столетию подвига русских моряков, связаться с властями Мессины, предложил свою посильную помощь. Он выразил сомнение в заинтересованности музея темой и экспонатом, сообщил, что музей всецело обеспокоен и занят предстоящей перелокализацией на другой конец Васильевского острова по решению городских властей. Адрес Софьи Васильевны все же согласился взять и навести справки. С тех пор никаких сведений о деле я не получал. Видимо, в этот раз, как и в 17 году, было не до русской “Славы”, да и не до славы российских моряков. Точно так же за пару лет до того российские инстанции в Таллинне и Москве не проявили никакого интереса к обнаружению (тем же В. Мяссом) затонувшего в Балтике русского броненосца “Русалка” со 178 членами экипажа на борту. Ныне посетители Морского музея в Таллинне, кстати, организованного во времена принадлежности Эстонии Российской империи, могут увидеть в его экспозиции фигуру двуглавого орла, венчавшую некогда нос славного корабля. Что от “Славы” увидят россияне у себя?
Остается только привести фотографию барельефа и перевод надписи на нем.
“Кораблям всех наций, которые оказали братскую помощь землям Калабрии и Сицилии в декабре 1908 года”. Автор барельефа скульптор из Неаполя В. Миранд.
Такие барельефы, грамоты, подарки вручались командирам всех принимавших в спасательной операции кораблям. За их получением для русских команд 1 марта 1911 г по приглашению Итальянского правительства в Мессину специально зашел крейсер “Аврора” (тот самый), после чего и “Слава” стала обладателем барельефа. В 1913 году из бывшего Мраморного дворца Великого князя Константина Николаевича в Морской музей Петербурга поступило большое собрание адресов и письменных благодарностей от итальянских организаций и отдельных лиц за самоотверженную помощь и смелость при спасении заваленных и пострадавших при землетрясении 1908 года.
Весьма сомнительно, что в близкое время россияне своими глазами смогут увидеть фондовые материалы и коллективно почтить героев в столетнюю годовщину подвига. Но если музей будет открыт, там можно увидеть памятную медаль и модель выразительного памятника русским спасателям работы итальянского скульптора П. Куфереле и литейщика К. Ночерди с выгравированной надписью: “Вам, великодушным сынам благородной земли, героизм которых войдет в историю, первым пришедшим на помощь тем многим, кому грозила верная смерть от ярости земной тверди...”. Сообщали, будто памятник установлен в одном из переулков Мессины. Мне его обнаружить ни самому, ни по расспросам не удалось. Потом выяснилось, что желаемое выдано за действительное.
Кстати говоря, в Мессине есть несколько улиц, названных в честь русских моряков. И по другим свидетельствам жители города чтут память героической акции россиян. В 2006 году выяснилось, что в школах города ученики на уроках узнают о днях катастрофы и помощи русских моряков. А мы что делаем в память наших героев? У великой России за сто лет не оказалось гордости и средств на воплощение памятника отважным сынам отечества. А разве не достойны мы иметь его в нашей северной столице, в морских воротах России. Ну, скажем, на улице Итальянской.
В свидетельствах очевидцев я несколько раз встречал упоминание об отважном моряке, спасшем женщину с ребенком, остававшимися в проёме третьего этажа чудом сохранившейся стены рухнувшего здания. Деталей, а тем более имени смельчака, не приводилось. И вот пять лет назад потомственный моряк из семьи Касатоновых принес в библиотеку города Бреста воспоминания своего деда, А.И. Игольникова, участника Мессинской эпопеи 1908 года. Дед в то время служил боцманом на одном из кораблей эскадры. Из его рассказа выясняется: это он, рискуя жизнью, залез на третий этаж вертикальной стены и снял с карниза женщину с грудным ребёнком. И буквально через пять минут, после порыва ветра, стена обвалилась на глазах изумлённых зрителей. Муж спасённой женщины, потрясённый благородным поступком моряка, снял со своей руки золотое кольцо с бриллиантом и вручил моему деду. Оказалось, это был хозяин богатого дома, землетрясение застало его жену в детской комнате на третьем этаже, много часов (уточним, не менее суток) она продержалась с ребенком на качающемся остове здания, пока не появился отчаянный русский и не спас его семью. Дед пытался отказаться от столь ценного подарка, но хозяин силой одел кольцо на палец и поцеловал богатырскую руку моряка. Стоящие вокруг люди аплодировали.
Алексей Иванович Игольников без вести пропал в 1941 году в Германии, куда был вывезен после захвата пригородов Ленинграда. Но в семье хранится его фотография. Вот что написал его внук капитан 1-го ранга В. А. Касатонов: “Нет могилы, куда можно было бы прийти и поклониться его праху. Но память о нём живёт в нашей семье. Он смотрит на своих внуков и правнуков с фотографии - молодой, сильный, красивый, открытое честное лицо. На груди боевая награда - крест, на котором написано "За Веру, Царя и Отечество". Он честно служил Царю и Отечеству. Он и сегодня даёт нам наказ: "Любите свою Родину, гордитесь, что вам доверяют послужить ей. Отечество у Вас - одно. Будьте достойны его. Берегите своё имя, чтобы Вы всегда с гордостью могли сказать "Честь имею!".
Честь имеем? Или мы, россияне – в который раз – обойдемся русской поговоркой об Иванах, не помнящих…? И удовлетворимся поговоркой латинской “так проходит земная слава”? Sic transit gloria mundi.

Иван Толстой: Конференция «От известия к международной солидарности» в рассказе нашего итальянского корреспондента Михаила Талалая.
Андрей, страшно подумать, но я предлагаю вам прокомментировать этот исторический рассказ нашего корреспондента.

Андрей Гаврилов: Иван, а вы когда-нибудь попадали в землетрясение?

Иван Толстой: Да. Как это ни смешно, рояль оказался в кустах.


Андрей Гаврилов: Где?

Иван Толстой: В Калифорнии полтора года назад я остался в доме, где меня любезно приютили хозяева, а сами улетели на Гавайи. Была суббота или воскресенье, архив был закрыт, и я сидел, что-то строчил на компьютере. Сидел на втором этаже. И вдруг мне показалось, что на первом этаже дома кто-то зачем-то с шелестом и грозным трепетом стал двигать буфет, наполненный посудой. Это странный такой перезвон, перзвяк, прегрох такой. Но этот буфет стали двигать как бы по всей квартире, причем сразу во всех ее концах. Дрожь проходила, между прочим, не горизонтально, а строго вертикально, через весь дом, то есть дом просто трепетал, как некий деревянный лист. Я немедленно, после того, как я был в полном ужасе от того, что, кто-то ворвался в дом (все-таки, знаете, Америка, старые советские мифы о страшной криминальной стране), кто-то ворвался в чужой дом, сейчас мне придется, как Д’Артаньяну, сверху лестницы ножками от табуретки от них обороняться, и вот в следующую секунду я понял, что это землетрясение. Я знал, что нужно встать в проеме дверей, чтобы косяк был над твоей головой. Все рухнет, а ты останешься жив, потому что поперечная балка стоит на двух стояках. Но я этого не сделал, я зачем-то отошел к окну, прекрасно помня, что окно будет в дребезги и тебя поранит. И, тем не менее, я в ужасе не мог сделать этих трех-четырех шагов по комнате, чтобы стать в этот проем. По-моему 30 или 40 секунд длилось это землетрясение. Я в оцепенении стоял и смотрел, как дрожит все и ходит ходуном. Какой-то листочек плавно так, по-набоковски, спланировал со стола и упал на пол. Но все кончилось. Я обошел дом, посмотрел, нет ли повреждений, сел за компьютер, начал что-то печатать и понял, что печатать я не могу. Надо сказать, что меня трясло потом до середины ночи, уже внутренне, мне все казалось, что землетрясение снова началось. Я никак не мог уснуть, меня куда-то раскачивало. Потом, на следующее утро, стали звонить друзья хозяев. Я дал им подробный отчет. На следующий день в Стэнфордском университете я взял на память себе студенческую газету с описанием землетрясения. Было, кажется, 4.5 балла. Мой внук в восторге был: дедушка попал под землетрясение и стойко пережил его.
А вы что, Андрей, переживали?

Андрей Гаврилов: Дважды. Первый раз это было в Москве, если вы помните, это московское землетрясение 70-х годов.

Иван Толстой: 77-го, кажется.

Андрей Гаврилов: Это было настолько экзотическое событие, что оно у всех в памяти. Я в этот момент сидел в кинотеатре, это был какой-то московский кинофестиваль или какая-то неделя фильмов. Короче говоря, это было нечто, когда смотришь кино с утра до вечера, и вдруг мне показалось, что экран поплыл в сторону. Я еще подумал, что нельзя столько смотреть кино, надо отдохнуть. Позже я узнал, что это было землетрясение.
А второй раз было значительно позже, относительно недавно, в Греции, на острове Левкас, на том самом острове, где населенные пункты, все города были практически уничтожены землетрясением за полвека до этого. Это было примерно в 8 утра. Там было не до того, чтобы смотреть в окно, землетрясение было больше 6 баллов, естественно, все мгновенно оказались на улице в том виде, в каком спали, кто как смог, кто как успел завернуться в простыню, кто-то не успел, и я помню вот эти первые толчки, они прошли, нас, постояльцев гостиницы, стоит человек 15-20, все молчат, кто-то тихо плачет от ужаса, вы понимаете это ощущение, и вдруг из утреннего тумана выходит вся в черном старуха, судя по ее возрасту, она не могла не помнить вот то предыдущее землетрясение за полвека до этих событий. Она идет, знаете, как в фильме ужасов, она медленно, беззвучно приближается к нашей толпе, у нее на глазах огромные слезы, она подходит и, не говоря ни слова, с расстояния двух трех шагов крестит всю толпу огромным крестом. Поворачивается и уходит в туман.
Там продолжалось землетрясение практически день, может быть, даже больше. На следующую ночь все уже спали на улице. Я с вами согласен, хотя, наверное, это для всех так, но это ощущение абсолютного ужаса перед этой силой природы, я его помню до сих пор. Я помню, что прошло несколько недель, мы вернулись в Москву, всем рассказывали, и я вдруг поймал себя на том, что я об этом рассказываю очень много, очень подробно. Пришлось чисто волевым усилием заставлять себя молчать, то есть это событие пережить, которое, конечно, интересно, но повторно пережить его совсем бы не хотелось.

Иван Толстой: Сознайтесь, Андрей, вы все придумали про эту старуху - слишком красиво. По-моему, это вам привиделось в ту страшную минуту, когда у вас поплыл экран в московском кинотеатре.

Переходим к нашей рубрике «Переслушивая Свободу». Сегодня – эфир 1955-го года. Вторая годовщина Воркутинского восстания отмечалась на волнах Радио Освобождение (наше название в те годы) многочисленными сюжетами: выступлениями вдовы американского президента Элеоноры Рузвельт, обращениями дочери Льва Толстого Александры Львовны, рассказами очевидцев. 16-го июля 55-го года наше радио передало небольшой рассказ «Посетитель из Воркуты», который читает диктор Екатерина Горина.


Диктор: «Это было зимой прошлого года в одном из западноевропейских городов. Нас было несколько человек - сотрудников радиостанции Освобождение. Мы пришли ужинать к одной из наших сослуживиц. В столовой, где мы сидели, было светло и тепло. За окном, в свете уличных фонарей, безостановочно падали мохнатые хлопья снега. Стол был накрыт тяжелой белой скатертью, на которой стояли приборы, вино, длинные овальные блюда с закусками. Ужин приготовила бабушка нашей хозяйки. Настоящий русский ужин. Мы сидели и разговаривали. Говорили о нашей работе, об ее ежедневных трудностях, радостях, шутили, смеялись. Мы жили в богатой и свободной стране. Но в недавнем прошлом почти каждого из нас были допросы, концлагеря, угроза медленной или мгновенной смерти. То, чего мы никогда не забывали. Мы все были в сборе, и только один из наших друзей опаздывал. Потом раздался звонок, отворили дверь, и он вошел. Но он был не один. Рядом с ним стоял старый человек с худым и небритым лицом, в меховой шапке, валенках и ватном жилете. Он поздоровался с нами. Он говорил по-русски с сильным кавказским акцентом. Его появление у нас можно было назвать чудом. Чудом, потому что еще несколько недель тому назад он был политзаключенным на Воркуте. Его судьбу решило то обстоятельство, что он был иностранным подданным, и вот после многих лет переговоров между консульством его страны и советской администрацией его, наконец, освободили и разрешили ему вернуться на родину. В советских концлагерях он провел около восемнадцати лет. Теперь он стоял здесь в своей меховой шапке, ватном жилете и валенках и нам всем показалось, что вдруг, в эту минуту, к нам неудержимо приблизился этот далекий ледяной ад, снежные пространства, колючая проволока и белесый призрак концлагерной смерти. Этот человек был живым напоминанием о том, чего мы не могли и не имели права забыть, и против чего мы вели ежедневную и упорную борьбу. Он посмотрел на нас своими далекими глазами, прислушался к нашей речи так, точно хотел удостовериться, что мы действительно говорим по-русски, и начал нам рассказывать о своей жизни. За окном по-прежнему шел снег и все казалось почти таким же, как и полчаса тому назад. Но что-то дрогнуло и изменилось в эти минуты. Мы знали всегда, что то, что мы делаем, это правильно и что это наш долг. В этом мы не могли ошибиться. Но этот старый усталый человек точно принес с собой и ледяное дыхание далекой Воркуты, и еще одно неопровержимое подтверждение того, что мы правы и в нашей борьбе, и в наших надеждах на освобождение нашего народа.

Иван Толстой: Радиорассказ «Посетитель из Воркуты» в чтении диктора Радио Освобождение Екатерины Гориной. Екатерина Васильевна, и сама бывшая заключенная, попала в Европу во годы Второй мировой войны. Переслушивая Свободу. Мы будем рады советам и предложениям наших слушателей: что из аудио-архива вы хотели бы услышать? Какая тема вас интересует больше всего? Наш адрес мы сообщим в конце этой программы.

А сейчас, Андрей, пришло время Вашей музыкальной рубрики. Надеемся, что вы во всех подробностях расскажете нам о сегодняшней музыке и ее исполнителях.

Андрей Гаврилов: Это всегда страшно звучит, Иван, когда вы говорите “во всех подробностях”. Музыку надо слушать, а вы знаете мою идею, что чем меньше знаешь про произведение искусства, тем непредсказуемее и непосредственнее твоя реакция. Поэтому, если можно, я буду говорить не очень подробно, а просто некоторые необходимые сведения.
Итак, Оркестр Московских композиторов и Сайнхо Намчылак, альбом под названием “Портрет идеалиста”. Оркестр Московских композиторов это объедение музыкантов, которое появилось вскоре после начала перестройки как возможность выехать на запад большой группе единомышленников, играющих современный или авангардный джаз, то есть то направление, которое, если и не активно, но давили до начала перестройки в СССР. А поскольку выехать в то время можно было только имея соответствующие документы, приглашения, визы и так далее, то появилась идея создать вот такой оркестр, который и выезжал скопом. Понятно, что его состав менялся, менялся инструментарий, даже менялись руководители. Идея оркестра принадлежала Андрею Соловьеву и Владимиру Миллеру, потом оркестр выступал то с одним, то с другим, в общем, это долгая и не очень, наверное, интересная история, но с самого начала у них начался творческий союз с замечательной тувинской или, как теперь говорят тувинско-московско-австрийской певицей Сайнхо Намчылак, пожалуй, одной из самых видных представительниц современного джазового и этнического пения. Один из организаторов оркестра был Николай Дмитриев, московский музыковед, организатор концертов, журналист, энтузиаст современного джаза, который совершенно неожиданно для всех, после очень короткой болезни, будучи очень молодым человеком, умер. Было несколько музыкальных проектов, посвященных его памяти, и вот Оркестр Московских композиторов и Сайнхо Намчылак, выступая на одном из фестивалей в Швейцарии, посвятили свое выступление памяти Николая Дмитриева. К счастью, в этот момент концерт записывался, запись была сделана на очень высоком уровне, и она легла в основу этого альбома. Название “Портрет идеалиста” как нельзя лучше подходит к характеристике Николая Дмитриева. Как я уже говорил, состав оркестра меняется, и в этой записи приняли участие, в общем, немногочисленные его члены. А именно Cайнхо Намчылак – голос, Владимир Миллер – фортепьяно. Мне еще нравится, как наши журналисты представляют Владимира Миллера «родившийся в Чили британский музыкант с российскими корнями». Владислав Макаров – виолончель, Алекс Колковски – скрипка, Владимир Волков – контрабас, Александр Александров - фагот, Юрий Парфенов - труба, Сергей Летов - саксофон и Владимир Тарасов - ударные. Оркестр Московских композиторов и Сайнхо Намчылак - «Портрет идеалиста».