Иван Толстой: В 1971 году франкфуртское издательство «Посев» выпустило книгу Александра Варди «Подконвойный мир». Воспроизведенная на обложке скульптура – Раб в наручниках – как символ отчаяния передавала содержание автобиографической повести.
Диктор:
«Во двор Таганской уголовной тюрьмы въехал арестантский автомобиль. Трое сидевших в нем пассажиров увидели через дверную решетку, как подвели к машине человек двадцать пять, не обремененных ручным багажом. Из центра этой группы раздался вдруг блатной, бесшабашный фальцет запевалы:
Приехал черный ворон –
Тюремное такси,
Садитесь, педерасты,
Бандиты и воры.
Ай, ай, накачивай, да наворачивай,
Вещички фраеров быстрей заначивай.
Иван Толстой: Александр Варди сидел дважды – первый срок он получил в 1936-м за то, что прочел лекцию об Альберте Эйнштейне, второй, в качестве «повторника» - в 50-м. Между первым и вторым сроком в чине лейтенанта прошел всю войну от начала до конца, закончив ее в столице Болгарии Софии. Перед самой войной успел закончить техникум, что после войны пригодилось – вывезла инженерная специальность. Когда после сталинской смерти пошла амнистия политическим, Варди был освобожден досрочно за «выдающееся техническое новаторство».
В 57-м году ему удалось выехать в Польшу вместе с семьей – его жена Софья родилась перед войной не территории, входившей в Польшу. Несколько лет Варди прожил в Израиле, потом был принят в Мюнхене на Радио Свобода. У нашего микрофона Александр Маркович вел передачи по истории философии, по экономике, давал обозрения западных книжных новинок, обсуждал некоторые советские публикации. Главной собственной книгой он считал записки о лагерях – не только за приводимые факты из жизни уголовников и политических, но и за язык, за фольклор, за феню, тщательно им записанную и воспроизведенную в «Подконвойном мире».
Диктор:
- Кончай базар! - скомандовал начальник конвоя. – За бузу оставлю в кондее. Приелась камерная пайка, на фраерах попастись охота? Чтоб порядок был: стой и не дыши! Установочные данные отвечай залпом!
- Товарищ старшина, - осклабился поджарый рябоватый парень, одетый в застиранные и залатанные лагерные одежки, - подсади к фраерам. Весь бутор - вам, жратва – нам. Порядок обычный, законный.
- Какой я тебе товарищ! - огрызнулся старшина. Медведь в тайге тебе товарищ. Кончай гармидр!
- Закругляй холодную войну, старшина, - раздался задиристый альт недавнего запевалы. – Мы загрызли старосту, не боялись аресту - загрызем и старшину, соблюдая тишину. Правильно Черепеня ботает - сажай к фраерам, иначе не поедем.
- Я-те загрызу, сявка, - вскипел старшина. - По Лубянке скучаешь?! Враз загремишь с твоим Черепеней. А ну, разберись по два! Московский конвой шутить не любит: шаг влево или вправо, вперед или назад - стреляю без предупреждения! Руки назад! Трофимов! Два шага вперед!
Шагнул вперед пожилой кряжистый темнолицый человек, с глазами, спрятанными под выпуклыми надбровными дугами.
- Сидор Поликарпыч, 1914 года, 59-3, 25 лет, начало срока 14-го апреля 1952 года.
- Залазь в машину, бандит!
- Гарькавый! Два шага вперед!
- Семен Фомич, - выскочил тщедушный паренек с испитым бледно-синим лицом. Голосок недавнего запевалы привычно частил: - 1934 года, указ 4.6.47 – 20 лет, начало срока 11 июня 1952 года.
- Смотри у меня, ширмач! – пригрозил старшина, - такому рифмачу в горло сальную свечу, чтоб голова не качалась.
- Есть… под мышкой шерсть! – козырнул Гарькавый и полез в черное нутро машины.
Через миг оттуда его негодующий бабий фальцет:
- Опять чекистская вонь! Мутит! Обблююсь! Все нутро выворачивает! У…у…! Фараоны!
- Зато не убежишь, ловчило, - отозвался солдат, стоявший у машины. – Так тебя пропитает насквозь, что пес и через неделю в любой толпе разыщет.
- Федоров!
Никто не отозвался.
- Федоров, выходи! – угрожающе повторил старшина.
- Чего ждешь, темнила! – вмешался один из надзирателей, обращаясь к кому-то из заключенных.
- Товарищ старшина, это – вон тот, рыжий, с веснушками-коноплюшками, курносый, вон глаз желтый косит. У него голая баба на груди татуирована с загнутыми салазками; да и весь он в три цвета расписан. Его в детском доме записали Хрущевым и он только на эту фамилию отзывается. Тут ему другую дали – так кобенится. Говорит: «Нам в детдоме целой группе фамилии дали в честь вождей». Все эти атлеты сейчас по тюрьмам и лагерям.
- И все по настоящей фамилии хлябают, - прервал надзирателя Федоров-Хрущев, - никто не ссучился. Есть тигры с фамилиями Сталин, Калинин, Каганович, Буденный…
- Прекрати Федоров! – Заревел старшина. – Пятьдесят восьмую – хочешь!? Враз вляпаем! Бегом в машину!
- Зови по родной фамилии! – закричал Хрущев, и многоэтажная вязкая терпкая ругань потоком хлынула из разинутого перекошенного рта. – Зови как хрещен, а то – убей – не пойду, пузо вспорю, жилы перережу, руку отрублю! Сосатели! Кровопийцы! Людоеды!
Все тело его дрожало, подергивалось; ошалелые, чуть раскосые желтые кошачьи глаза вылезли из красных орбит.
Надрывный истошный крик вызвал цепную реакцию общей истерики.
- Полундра! Хипеж! Фараоны! Расстрельщики! – кричали воры.
- Пытатели! Кромсалы! Паразиты! – выкрикивал из машины пронзительным рыдающим бабьим голосом Гарькавый. – Веди назад! Не поедем! Всю кровь выпили! Сиротами оставили!
- Братцы! – кричал, задрав голову вверх в направлении окон тюрьмы рябой лядащий Черепеня. – Братцы! Воров тиранят! «Золотого» перекрестили! Ломай стекла, братцы! Хипеж на всю Таганку!
Где-то вверху зазвенели стекла, через мгновение еще и еще, и вся серая махина тюремного корпуса заполнилась низким звериным воем, звоном, грохотом, стуком.
Старшина поднял обе руки:
- Тихо! Хрущев, тихо! Нет времени с вами валандаться. Хрущев – заходи!
Воры успокоились. Один за одним, не сообщая больше свои «установочные данные», взбирались они в машину и исчезали в ее черном зловонном чреве.
Иван Толстой: Александр Варди увез в эмиграцию большое собрание уголовных песен, и в 76-м году ему удалось выпустить диск с некоторыми из них в издательстве «Международной амнистии». Песни эти были напеты сотрудниками Радио Свобода. Когда-нибудь мы познакомим вас с ними. А сейчас представим самого Варди-лирика. Песня «Зосенька» (это, конечно, по-польски, Сонечка, Софья, любимая жена Александра Марковича).
Повстречались мы с тобой
пред войной,
Ты загадкою была
из страны другой,
В тьме полярной над тайгой,
Всюду вижу образ твой,
Зосенька, Зосенька,
ты одна на свете Зосенька.
Александр Варди. Забытое имя. «Подконвойный мир». Забытая книга о России.
