Чужие поэты нужны лишь тогда, когда мы не можем заменить их своими. Поскольку автор участвует в создании стихотворения наравне с родным языком, то всякий перевод лишает нас половины удовольствия.
Уистен Оден размышлял об этом в эссе, предваряющем английское издание греческого поэта Кавафиса:
Читать стихи, написанные на неизвестном читателю языке, стоит лишь тогда, когда точка зрения поэта на мир уникальна. Если эта перспектива и впрямь неповторима, то ее не скроют звуки чужого языка.
Проще говоря, стихи в переводе следует читать в исключительных случаях. Собрать — эти самые исключительные случаи — и изучить их на особой конференции взялся (с помощью своего молодого коллеги Михаила Гронаса) Лев Лосев, известный поэт, лауреат Григорьевской — академической — премии, профессор Дартмутского колледжа, одного из лучших и самых престижных университетов страны.
Я бы сказал, что конференция «Американская поэзия в русских переводах» была и задумана и проведена как акт гурманского общения. В старинной новоанглийской гостинице собрались русские и американские поэты, переводчики и филологи (иногда все три ипостаси соединялись в одном лице). Прерываемый лишь трапезами и коктейлями, разговор шел без посторонних. Думаю, поэтому пристрастная беседа, когда перевод единственного прилагательного мог вызвать получасовую дискуссию, помогла создать коллективной портрет американской поэзии в российских декорациях.
Историческим прологом конференции послужил доклад московского поэта, прозаика и сотрудника «Иностранной литературы» Сергея Гандлевского, который проследил за публикациями американских поэтов в своем журнале, начиная с 1955 года. Характерно, что первым журнал опубликовал мрачное стихотворение об Америке Арчибальда Маклиша «Черные дни». По этому поводу Гандлевский заметил: «Это все равно, что предложить американцам для первого знакомства с русской лирикой стихи Лермонтова "Прощай, немытая Россия"».
Выступление Татьяны Венедиктовой, молодой и ученой специалистки по дискурсу (чтобы это ни значило) из МГУ, перенесло нас поближе к настоящему, если не к будущему. Речь шла о поэзии Эмили Дикинсон, которая в самых разных — профессиональных и любительских — переводах стала любимицей русского Интернета. Как сказала Венедиктова, проводившая и полевые исследования, Дикинсон идеально вписывается в сетевую культуру: «Молодежь находит у американской отшельницы то, что ценят читатели и авторы "Живого журнала". Стихи Дикинсон, — пишут они в своих отзывах, — "подобны поляроидным снимкам или речной гальке, они парадоксальны и несовершенны, непритязательны и искусны"».
Пока поэты (Михаил Еремин, Григорий Кружков, Белла Мизрахи, Ян Пробштейн, Катя Капович, Филипп Николаев, Антон Нестеров) делились своим опытом перевода, американские профессора Барри Шер и Джон Коппер сравнивали восприятие поэтов Нового Света в России и дома.
Доктор Коппер говорил: «Роберта Фроста, например, принято считать любимым дедушкой Америки, но в России его воспринимают поэтом мрачной демонической мощи, ведущим трагический диалог души с природой».
Все это, однако, было подготовкой к главному «блюду» конференции: обширному докладу нашего хозяина Льва Лосева об американских корнях в творчестве Бродского.
В северной ссылке, — рассказывал Лосев, — Бродский учился англоязычной поэзии, как Петр — кораблестроению: на практике. Переводя с помощью словаря первую и последнюю строчку стихотворения, поэт сам заполнял пробелы, восстанавливая чужие стихи своими.
Результатом этой бесценной школы, — говорит Лосев, — стал переворот в русской поэзии ХХ века:
Вся великая модернистская поэзия России, начиная с Маяковского, у которого Бродский многому научился, была построена от первого лица и представляла собой поэзию заразительного лирического самовыражения. Следуя за американскими образцами, в первую очередь — за Фростом, Бродский вернулся к фабульной поэзии, став писать «стихи о других».
Цитируя письмо еще молодого поэта, Лосев приводит важное высказывание:
Главное в стихотворение — что за чем идет, композиция (метафора — уже композиция) и драматургия: тут важнее скорее Островский, чем Байрон.
Собственно переводов из американских поэтов Бродский оставил немного, но те, что есть, — замечательны, — сказал Лосев и привел в пример стихи, которые Бродский за один день перевел в 1994-м году, посмотрев английский фильм «Четыре свадьбы и похороны», где звучало траурное стихотворение Одена:
Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг,
Слова и их мотив, местоимений сплав.
Любви, считал я, нет конца. Я был не прав.
В заключение конференции, с трудом найдя паузу между заседаниями и банкетами, я поговорил с Львом Лосевым о встрече, соединившей две, возможно самые плодотворные для литературы ХХ столетия поэтические традиции.
— Лев Владимирович, в нашей конференции есть даты 1856-2006. Что означают эти цифры?
— Это цифры довольно произвольные. 1856 год — это самые ранние переводы из Лонгфелло, появившиеся в русских журналах. Лонгфелло ведь долгое время был единственным американским поэтом, которого знали в России. Строго говоря, вся вторая половина XIX века — это Лонгфелло и Эдгар По.
— Как, по-вашему, насколько хорошо представлена американская поэзия в современной русской литературе? Насколько удачно справились с переводом русские переводчики?
— Сейчас, как мы узнали из сегодняшних докладов, существует уже огромный диапазон различных переводов. Различных и по качеству, и по творческому методу. И есть интересные переводы одного и того же автора. Например, множество переводов Эмили Дикинсон, о которых сегодня говорилось. Так что, насколько, вообще, поэтический перевод возможен, настолько американская поэзия представлена в современной русской культуре. Собственно говоря, все знают, что полного «адеквата» иноязычному тексту на другом языке создать нельзя. Поэтому, может быть, как раз разнообразие перевода одних и тех же стихов, одних и тех же авторов, создает какой-то стереоскопический эффект, более приближает нас к оригиналу, чем один какой-то очень хороший перевод. Что касается присутствия американской поэзии в современной русской литературе, то это как раз тот вопрос, который меня больше всего интересует. И как один из инициаторов этой конференции, я с самого начала хотел услышать мнение моих досточтимых коллег по этому поводу. Мне кажется, что мне лично даже не так дороги отдельные переводы отдельных американских стихов, как то органическое вращение американской ментальности, специфического американского поэтического видения в русскую литературу и в русскую культуру, которое произошло благодаря знакомству с американской поэзией.
— А если мы сравним американскую прозу и американскую поэзию? Жизнь и того и другого в русской литературе?
— Мне трудно делать большие обобщения, но, на вскидку, я могу сказать, что мне кажется, что едва ли не в равной мере на литературу 1960-х или, скорее, после 1960-х годов, на русскую прозу повлияли как романы Фолкнера, так и очень близкие к ним по духу стихи Роберта Фроста.
— А если мы сравним присутствие русской поэзии в Америке и американской поэзии в России, то что у нас получится?
— Когда-то я, отвечая на сходный вопрос, набрел, по-моему, на очень удачную метафору, поэтому я позволю себе ее повторить. Мне всегда представлялось, что между этими двумя поэзиями, русской и американской, русской и англоязычной, вернее, существует нечто вроде клапана, который пропускает в одну сторону и не пропускает в другую. И вот, в силу природы русского языка, начиная с чисто технических моментов, переводы англоязычной поэзии на русский труднодостижимы, но возможны. И иногда они удаются просто блестяще, как переводы безвременно погибшего Андрея Сергеева. А вот в обратном направлении, я не думаю, что русская поэзия, несмотря на большое количество изданий, репрезентативно представлена в американской литературе. Есть отдельные большие удачи, но это именно отдельные стихотворения как, например, несколько переводов из русских поэтов второй половины XX-го века, сделанные виртуозным американским поэтом Ричардом Уилбером. В частности, его перевод стихотворения Бродского «Похороны Бобо», а также и совсем других поэтов. Например, он также прекрасно переводил Вознесенского. Он виртуоз поэтической техники, человек уже очень преклонного возраста, ему под девяносто, и я боюсь, что таких уже больше не будет.
— А вас когда-нибудь удачно переводили?
— Большое количество моих стихов перевел на английский мой друг, очень хороший английский славист Джеральд Смит. Мне его переводы нравятся по очень простой причине — потому что они близки к тексту и по содержанию, и по ритмическим качествам, и так далее. Но судить трудно. Большинство их них еще не опубликованы.
— А какого поэта больше всего не хватает из американцев в русской литературе? Какого еще мы не знаем?
— В результате наших сегодняшних дискуссий, я скажу, что Уоллеса Стивенса.
— Как вы считаете, чему американский поэт может научить русского?
— Интересный вопрос, и мне хочется на него ответить так. Я как-то ехал в машине, слушал радио, и там шло интервью с одним известным американским поэтом, который сказал: «Проблема с поэзией, с поэтом, состоит в том, а что делать остальные 23 с половиной часа в сутки?». Тогда как в Советской России, в какой-то степени эта инерция остается и сейчас, человек может представить себя как поэта, как если бы он сказал, что он доктор или водопроводчик. То, что поэзия — это не профессия, это очень глубоко укоренено в сознании американских поэтов. Даже тех, кто, в общем, мало чем, кроме поэзии, занимались, как Фрост. Тем не менее, во время его известной встречи с Ахматовой он отделывался общими вежливым местами на ее попытки заговорить о поэзии, но пытался всерьез поговорить с ней о сортах деревьев, растущих за окнами ее дачи.
