Пока внимание кинематографического мира было приковано к «битве в Каннах», кинокритик Андрей Загданский отправился на совсем другой фестиваль, который проходил в далекой Перми. Здесь состоялся международный смотр документального кино «Флаэртиана», названный так по имени одного из двух основателей жанра, — американского режиссера Роберта Флаэрти.

Прежде чем перейти к обзору, я хочу представить этот не слишком известный широкой публике фестиваль, процитировав его организаторов: «Чем точнее соответствует жизни твое произведение, тем оно кажется лучше...» — эти слова Дюрера — лаконичное выражение эстетической концепции «Флаэртианы». Наш фестиваль посвящен фильмам, в которых герой проживает на экране часть своей жизни, сформулированную режиссером по законам драматургии. Первый фильм этого жанра «Нанук с Севера», снял американский режиссер Роберт Флаэрти в 1922 году. В отличие от своего советского коллеги Дзиги Вертова, который в то время экспериментировал с монтажом, разрабатывая тип экранного мышления, который мы сейчас называем клипом, Флаэрти сосредоточился на длительном наблюдении своих героев. Естественность поведения документального героя — главная задача режиссера, работающего в жанре, который открыл американский документалист. Практическим и теоретическим вопросам этого жанра документального кино и посвящается наш фестиваль. Сейчас я обращаюсь к Адрею Загданскому.

— Андрей, расскажите о том, что вы видели в Перми.
— В Перми существует своя школа кинематографистов, и относительно молодой человек Павел Печенкин — режиссер документального кино — в городе Перми решил лет семь-восемь назад создать такой собственный кинофестиваль. Вообще, это в какой-то степени любопытно, что Роберт Флаэрти пользуется такой популярностью в России, а Вертов - во Франции, в Европе. Нет пророка в своем отечестве. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что в Америке есть семинар Роберта Флаэрти, это ежегодное мероприятие, на котором собираются режиссеры и авторы документальных фильмов.

— Так что же было в Перми? Что интересного вы увидели?
— В Перми я видел много чего интересного. В частности, любопытно, что было много фильмов, посвященных Ираку. Был фильм американского режиссера Лоры Пойтрас «Моя страна, моя страна», о человеке, который баллотируется на местную выборную позицию в Ираке, несмотря на все ужасы, которые его окружают. И эта картина получила главный приз. Был очень любопытный фильм английского автора «Либераче из Багдада». Мне эта картина понравилась. О пианисте. Он не мусульманин, а христианин, живущий в Багдаде. По-видимому, очень богатый человек в свое время, поскольку он один из самых блестящих концертных исполнителей в Багдаде. И вот сейчас — война, разрушенный город. Жена его живет в Америке, а он с дочерью а Багдаде. Играет за несколько долларов в вечер, в гостинице. Это единственное место, где можно найти какую-то работу для пианиста. И он входит в контакт с автором фильма, с англичанином Шоном, и у них развиваются какие-то определенные отношения. Он наблюдает за его жизнью, за всеми этими ужасами, за ежедневным перемещением между гостиницей и домом, где каждый раз они проезжают места террористических актов, где лежат трупы, кто-то кого-то опознает, и все время горе, слезы и кровь. И в какой-то определенный момент ситуация меняется, потому что не столько автор фильма наблюдает главного героя, сколько главный герой чувствует свою ответственность за выживание автора, поскольку он, герой, может ориентироваться в этом городе куда увереннее, чем англичанин Шон, который, конечно же, себя чувствует далеко не в безопасности.

— Андрей, сегодня мы переживаем, я бы сказал, бурный взрыв интереса к документальному, неигровому кино. Как вы считаете, этот фестиваль показал, в каком состоянии находится это кино сегодня в мире?
— Вы знаете, трудно судить насколько он репрезентативен. Нужно объехать семь-восемь фестивалей в течение года, и представить себе, какой фестиваль более точно схватывает всю картину. Но, бесспорно, интерес к документальному кино, как мы, люди работающие в документальном кино, всегда говорим, растет и растет.

— Сейчас особые обстоятельства. Как мы знаем, фильм Майкла Мура заработал более 100 миллионов долларов.
— Я не думаю, что кому-либо предстоит в ближайшее время побить его рекорды или, хотя бы, подойти близко.

— Хорошо. «Марш пингвинов», который заработал тоже около 100 миллионов долларов в Америке.
— Но всегда существует какой-то эстетический баланс. Голливуд достиг такой степени совершенства со своими спецэффектами, что естественна потребность в реальном. Естественна потребность в некоторой противоположности тому, что мы видим на большом экране. Потому что документальное кино — это, как правило, маленький экран. И наблюдение за жизнью человека, то, что с ним происходит ежедневно, маленького, далекого от Голливуда далекого от гламура, бесспорно, является одной из наших потребностей. Мы хотим этого, мы хотим это видеть, мы хотим это знать. Хотим знать самые маленькие, самые второстепенные вещи. Вы, наверное, читали не так давно, что в Англии запретили охоту на лис. И вот я посмотрел картину английского режиссера о той драме, которая разворачивается в маленькой английской, очень благополучной деревне. Что происходит в связи с этим запертом. Как люди плачут, в последний раз выезжая на охоту на лис, какая это гигантская драма.

— Для всех, кроме лис.
— Нет, ситуация гораздо сложнее. Потому что они утверждают, что теперь, когда исчезнет охота, для лис будет еще хуже. Потому что они расплодятся, и их будут грызть животные, собаки. Всякое варварство последует за этим запретом. После того как красиво, элегантно выезжают английские фермеры на охоту с собаками, все это зрелище закрывается, а останется лишь варварское истребление хищника, которого они ставят приблизительно на уровне крыс. Интересно это? Да, интересно. Это другой мир, это другая цивилизация, которую я не знаю. Мне это интересно.

— Чего вы ждете от развития документального кино в ближайшие годы?
— Я далек от того, чтобы сказать, что я чего-то жду от развития кино, как жанра, в целом. Но я всегда буду ждать и с интересом смотреть картины своих коллег во всем мире, и глубоко убежден, что будут открытия. Какие — не знаю. Но открытия будут. Они всегда неожиданны.