Кристина Горелик: Государственные программы поддержки молодых семей (модная ныне тема) оборачиваются на деле нарушениями прав молодых мам. Не известно, увеличится ли рождаемость после заявлений российского президента о дополнительном финансировании, но если уже принятые программы финансирования роддомов, которые на самом деле призваны улучшить качество медицинской помощи будущим мамам, оказываются неэффективными, демографический кризис побороть такими способами в России точно не удастся.
Нашумевшая программа получения родовых сертификатов, которую рекламировали чиновники разных уровней, чуть не обернулась для молодой семьи из Липецка тяжелыми последствиями. Подробности – в репортаже Андрея Юдина.
Андрей Юдин: Александр Наконечный и его 28 летняя беременная супруга Инна получили от государства «Родовой сертификат», ценностью 7 тысяч рублей. Две тысячи перечисляются на счет женской консультации, и пять тысяч - тому родильному дому, где и будет обслуживаться молодая семья. Настало время, и «скорая помощь» доставила Инну по совету Александра в лучший областной перинатальный центр.
Александр Наконечный: Приехали в этот знаменитый на всю область роддом, большой и красивый, в 19-м микрорайоне. Обрадованные, все - сейчас положат, родим - все спокойно, нормально. По закону сказано, что с этими родовыми сертификатами нас примут везде, с распростертыми объятиями примут. Тихо, спокойно положат, дадут родить. Сестра из «скорой помощи» сказала, что она все, уже рожает. Сестра отвела ее на кресло, осмотрела, у нее уже на момент осмотра отошли воды. Врач исполняющий обязанности, похоже, заведующего, она вышла из себя, начала нервничать, кричать, ругаться по поводу того, что у них и так мест мало. «Либо на платные роды записывайтесь, мы вас тогда положим за деньги, либо езжайте куда хотите». По рассказам медсестры, «она говорила, что возят, как к себе домой, и так очередь, вы тут еще, спрашивать надо сначала, прежде чем привозить»
Андрей Юдин: Семья оказалась лишена права выбора и в критическую минуту была на грани риска. Как выяснилось, для решения проблемы нужно было заплатить еще 5 тысяч рублей либо доверится судьбе.
Рассказывают пациенты этого роддома.
Пациентка роддома: Нам, например, он ничего не дает, этот сертификат, только деньги поступают больнице.
Пациентка роддома: У нас в Лебедяни там никто не хочет рожать, потому, что там очень страшно, неквалифицированно, нет никакого оборудования. АТо здесь ты на 100 процентов уверен, что ни с тобой, ни с ребенком ничего не случится. Поэтому все едут сюда.
Андрей Юдин: Прояснить ситуацию я попросил заведующую родовым операционным отделением этого центра Татьяну Несветаеву.
Татьяна Несветаева: 120 человек. Скажите, пожалуйста, где мне размещать эту женщину?! У нас роддом на 100 коек. Вслед за Ивановой приезжает Петрова, через пятнадцать минут точно так же - отказ. Отказы в госпитализации - это единичные случаи.
Андрей Юдин: Как показал этот случай с семьей Наконечных, получение «Родового сертификата» не решает всех проблем молодой семьи. Эта история закончилась благополучно и Инна Наконечных через четыре часа родила девочку, но только в другом родильном доме.
Для Радио Свобода Андрей Юдин, Липецк
Кристина Горелик: Изменится ли отношение врачей к пациентам? Будет ли реализован национальный проект поддержки материнства? Как сегодня живется молодой семье? Хотят ли женщины рожать детей? Изменится ли демографическая ситуация? Эти вопросы я задаю сегодня врачу, демографу и маме троих детей.
Итак, давайте сначала послушаем мнение заместителя директора по научной работе Научного центра акушерства, гинекологии Российской Академии медицинских наук, в прошлом главного акушера-гинеколога России Владимира Серова.
Врачи, по крайней мере, мне очень хочется надеяться, что люди, которые идут работать врачами, идут туда для того, чтобы лечить людей, то есть это люди, которые любят людей, простите за тавтологию. Откуда же тогда появляется такое пренебрежительное отношение к людям?
Владимир Серов: Мы можем доказывать, что наши люди в России хуже, чем, допустим, в Европе. Это не так. Я думаю, что люди везде одинаковые. Представьте себе, европейский врач сидит на приеме в джинсах, курит, небритый, скажем, вчера выпил. К тому же нагрубит кому-то. Долго он так будет работать? Два-три приема и он вылетит безоговорочно. То есть, его поведение целиком определяется его успешность. Наш доктор, хирург, выпьет и пойдет на операцию, говорит, «да мне еще лучше, потому что я буду смелее и так далее». Вот это распущенность. К тому же наши врачи не заинтересованы в работе, в том, чтобы быть на этом месте, работать. Понимаете, мы же выпускаем очень много врачей, примерно процентов 40 из них не идут в медицину. Идут куда угодно, идут торговать. Поэтому я думаю, что человеческая сущность одинаковая, но условия работы, заинтересованность в работе, конечно, совершенно разная. Почему я говорю, что люди хорошие идут в медицину? Самая романтическая часть людей идет в медицину. Я много лет заведовал кафедрой и знаю. Но к третьему-четвертому курсу у них мотивация исчезает. Почему? Они знают, где они будут работать, что они за это будут получать, каким образом можно составить семью, что им предстоит с точки зрения отношения общества к ним – и у них теряется мотивация. Немецкий доктор не лучше нашего, но он обязан вести себя иначе, он даже на старой машине ездить не должен, у него для этого есть возможности. А наш с удовольствием бы поехал на новой машине, а едет на метро, у него возможности в ряде случаев скромные для того, чтобы выглядеть нормально каждый день.
Кристина Горелик: Тем не менее, все-таки мне казалось, что люди, которые идут учиться в медицинские университеты, институты, они приблизительно знают, на что они идут.
Владимир Серов: Конечно, знают. Но они-то предполагают быть Бурденками или Блохиными. А оказывается, что они не тянут, они довольно быстро понимают, в конце концов, да и невозможно всем быть Пироговыми. Поэтому немножко эти иллюзии теряются. А потом, когда оказываются один на один с жизнью, даже еще в стенах обучения, они понимают, что их ждет очень скромная жизнь. Какой-нибудь Альберт Швейцер, который служил вообще в Африке и ничего там не получал, но это отдельные личности.
Кристина Горелик: Почему мы говорим именно о врачах, что это большая проблема, потому что мастер на заводе, который не очень хорошо выполняет свою работу, в конце концов, гайка будет у него не так повернута. А тут от действий врачей зависит жизнь, станет ли человек инвалидом или нет.
Владимир Серов: Пример из нашей жизни. Говорят, в таком-то роддоме умерла женщина. Всех это очень тревожит, пугает. Что значит в роддоме? Кто-то же ей оказывал конкретно помощь! Ведь социалистическое общество, которое мы пытались строить, оно построено на общественной ответственности, на общественном труде, каждый человек представлял собой винтик. А капитализм – это все-таки индивидуально, это крайняя степень индивидуализма, индивидуальная личность. Там есть врач, к которому можно пойти, потому что он особый специалист.
Кристина Горелик: Есть индивидуальная ответственность.
Владимир Серов: Конечно. И у нас тоже есть, но она размазана. Понимаете, если женщина умерла, то кто-то ей оказывал помощь, не надо говорить,»в роддоме», а надо говорить, «Иванов допустил какие-то огрехи, ошибки» и так далее. А мы пытаемся коллективную ответственность использовать, потому что врач отвечать за свои действия не может. Что, в тюрьму сажать его? Невыгодно, общество только потеряет от этого.
Кристина Горелик: Нет, от плохого врача общество все-таки не потеряет, может быть, наоборот, сохранит больше жизней человеческих…
Владимир Серов: Его можно переместить из лечебной работы в санитарную.
Кристина Горелик: Но это не делается.
Владимир Серов: Тут важно, что именно персональная ответственность заставляет плохих врачей уходить. А когда речь идет о коллективной, он скрылся за обществом и все, он остается, он делает примерно то же самое. Потому что врач, если по его вине возникли какие-то трагические вещи, он сам уйдет. Но этого у нас почти не бывает, потому что у нас персональная ответственность очень низкая, мы все время пытаемся доказать, что это коллектив. Но это опять наше воспитание. А самое главное все-таки, мне кажется, что врач у нас не личность, а не личность, потому что в первую очередь он материально не обеспечен, он зависим. Бедный человек для того, чтобы иметь внутреннее самосознание и стать личностью, должен быть диссидентом. Вот это были личности, хорошие, плохие, я не знаю… Нельзя быть личностью, когда вы вынуждены зависеть от администратора, от зарплаты, причем от зарплаты буквально каждый месяц. В социалистическом обществе это было сделано специально.
Когда мы говорим, что Россия долгие годы находится в демографически сложном положении, это только лишний раз говорит о том, что выправиться быстро вряд ли удастся. Путин пытается сказать так, что это национальный проект, разъяснить, что будет из этого. Вот в «Аргументах и фактах» депутат Колесников, заместитель председателя думского комитета по науке и образованию, он врач… Он из Иркутска, очень хороший человек и врач хороший. И вот он пишет, у общества сейчас полно надежд, что национальный проект по здравоохранению может улучшить положение. А дальше он говорит: «Но, к сожалению, через некоторое время может выявиться, что ничего не изменится». Потому что, с его точки зрения, проект Минздравсоцразвития – это коммерческий проект, который позволяет направить деньги в эту область. Там он не говорит, что можно часть этих денег перенаправить, но там уже между строк это понимается. То есть это не для здравоохранения, это не для людей, а для здравоохранения вообще. А это мы уже много раз проходили. Все-таки любой проект по здравоохранению должен быть в первую очередь направлен на улучшение жизни людей, улучшение медицинской помощи непосредственно. Когда в свое время была Коммунистическая партия, профсоюзные организации, строгая система административная, нельзя было так, совершенно наглядно воровать и прочее. Хотя воровали, конечно, но хотя бы скрытно. Вот эту бесконтрольность и чиновничий беспредел, я думаю, остановить пока нельзя. Да это то же самое, что и коррупция.
Кристина Горелик: И вполне возможно, что все эти федеральные деньги…
Владимир Серов: Я боюсь, что они могут рассортироваться.
Кристина Горелик: Я напомню, что я беседовала с заместителем директора Научного центра акушерства и гинекологии Российской Академии медицинских наук Владимиром Серовым.
Рядом со мной Дарья Халтурина специалист по проблемам демографии, автор книги «Русский крест», вышедшей на днях, в соавторстве с известным демографом Андреем Коротаевым. На связи с нами по телефону из Тюмени Татьяна Саранчина, мать троих детей, двое из которых – приемные.
Татьяна Анатольевна, как живется мамам, вы, наверное, знаете не понаслышке. Помогут ли новые инициативы обеспечить молодую семью с детьми? Владимир Серов, в прошлом главный акушер-гинеколог России, опасается, что деньги, которые планируется потратить на поддержку материнства, их просто-напросто разворуют.
Татьяна Саранчина: Да, я тоже так думаю. Потому что у нас сейчас семьи в основном не живут, а существуют. Денег вообще не хватает, у нас в основном семьи малообеспеченные, квартплата очень высокая. Нужно, наверное, как-то все стабилизировать в общем, чтобы хотя бы люди жили нормально. После того, как все стабилизируется, люди, естественно, будут рожать. Дело в том, что сейчас даже семьи, которые нормально живут (относительно нормально в наше время), если ребенок рождается третий, четвертый, они оставляют его в детском доме. Это вообще кошмар творится в стране. Я не знаю, дальше уже, наверное, некуда катиться. До чего мы докатимся, не известно.
Уже ничему не веришь в основном, только слушаешь и думаешь, Господи, когда это все будет на самом деле.
Кристина Горелик: Какая у вас есть поддержка? Сколько денег вы получаете, сколько тратите?
Татьяна Саранчина: В данный момент мы, допустим, получаем 3600. Но, допустим, книжку ту же купить ребенку, она стоит очень прилично, игрушку – тоже все прилично, помимо того, что ребенка нужно накормить и одеть нормально. Сейчас не поведешь ребенка, допустим, в кирзовых сапогах, сапоги стоят очень дорого, что на взрослого, что на маленького, цены практически одинаковые. Так что очень сложно жить.
Кристина Горелик: Вы слышали репортаж их Липецка Андрея Юдина. С каким отношением вы сами сталкиваетесь, когда приходите в детскую поликлинику или во взрослую, или беременная когда вы ходили, когда рожали?
Татьяна Саранчина: По-разному. Когда я рожала, отношение было халатное младшего медицинского персонала. Я сама бывший медик, медсестра, я была в шоке. У меня в карточке, допустим, написано, что у меня резус отрицательный, кровь, мне ребенка на кормление нельзя носить двое суток. Мне его приносят. Ладно, я знаю. А кто не знает? И последствия из этого! Вообще, какое-то халатное отношение ко всему. В коммунистические времена нас учили очень хорошо и строго спрашивали. Я не знаю, чем это вызвано в данный момент.
Кристина Горелик: Наверное, тоже своих проблем хватало в советское время. Сейчас, наверное, это вызвано и безответственностью, и безнаказанностью, но гадать не будем, а лучше послушаем экспертов, мнение некоторых из них нам уже известно, однако специалиста по демографии мы еще не слышали.
Дарья, вообще это правильный путь – стимулировать рождаемость подобными мерами для того, чтобы выйти именно из демографического кризиса?
Дарья Халтурина: Возможно, эти меры и нужны, но, тем не менее, они явно недостаточны. Что такое демографический кризис в России? Это огромное превышение смертности над рождаемостью. Тем не менее, существует масса стран, где такая же низкая рождаемость сосуществует с небольшой, по нашим меркам, смертностью. А что же у нас со смертностью?
Кристина Горелик: А смертность у нас одна из самых высоких.
Дарья Халтурина: То есть Россия настолько аномальна, это просто гуманитарная катастрофа. У нас умирает 16 человек на тысячу в год, такой уровень смертности встречается только в ВИЧ-инфицированных странах Африки, если мы говорим о показателе. Существует масса гораздо более бедных стран, где смертность заметно ниже, то есть раза в полтора ниже. Большая часть смертности в России предотвратима. Вопрос, какой ценой. Значительная часть смертности предотвратима достаточно дешево, поскольку огромную часть смертности в России составляет алкогольная смертность. Вообще, главный фактор смертности в России – от алкоголя. Не все знают, что эта неуклюжая антиалкогольная кампания 1985 года, горбачевская, принесла колоссальный демографический успех.
Кристина Горелик: Как ни странно… То есть люди не травились самодельной водой?
Дарья Халтурина: Люди травились самодельной водкой, но они стали настолько меньше травиться водкой обычной. Ведь отравиться обычной водкой достаточно просто. Если мы с вами выпьем по литру водки, то уже есть вероятность, что не откачают. Резко пошла вниз тогда смертность от алкоголя, алкогольных отравлений, убийств, самоубийств, сердечно-сосудистая смертность. Кстати, на 40 процентов сократилась смертность от пневмонии, что говорит о том, что большинство пневмоний в России оттого, что человек замерз по пьянке или, например, стал бомжем, из-за алкоголизма подхватил.
Кристина Горелик: Наверное, множество болезней сердечно-сосудистых, не могу утверждать, все или большинство, наверняка многие из этих заболеваний сердечно-сосудистой системы тоже связаны с алкоголизмом…
Дарья Халтурина: Конечно же, это и аритмия, и кардимиопатия, и ишемический инсульт. Действительно во время этой кампании заметно упала смертность сердечно-сосудистых причин. Потом в результате финансового кризиса состоялся отход от этой кампании, а за этим следовала и вовсе отмена госмонополии, цены на алкоголь резко упали, и наше общество, к сожалению, спилось. Это совпало с социально-экономическим кризисом. Но в целом смертность выросла, прежде всего, за счет алкогольных причин, вверх пошли те же самые убийства, самоубийства, количество алкогольных отравлений выросло в 40 раз!
Кристина Горелик: А что касается детской смертности? Ведь врачи говорят о том, что у нас один из самых высоких показателей именно детской смертности. Может, тут тоже какая-то проблема? Или именно за счет только больных алкоголизмом возникают такие страшные показатели смертности в России?
Дарья Халтурина: У нас она не самая, конечно же, высокая, она у нас высокая по сравнению со странами Запада. Но если вы сравните с теми же странами хотя бы Центральной Азии…
Кристина Горелик: Хочется все-таки сравнивать с европейскими странами.
Дарья Халтурина: Не так давно я была на конференции по предотвратимой преждевременной смертности, замечательной конференции. Там врачи из Кирова жаловались, что они уже больше практически не могут снижать смертность, поскольку они посмотрели смертность младенческую, в каких семьях умирали, большинство – это семьи алкоголиков. Практически все, кого они нашли, семьи алкоголиков.
Кристина Горелик: То есть все-таки опять мы возвращаемся к этой теме.
Дарья Халтурина: Получается, что алкогольная смертность захватывает и младенческую, и детскую. Плюс детская инвалидность. Большая часть детской инвалидности, умственно отсталые дети – это просто последствия алкоголизма родителей.
Кристина Горелик: Что получается: возвращаться к горбачевскому запрету алкогольных напитков, вырубать виноградники в Грузии? (Сейчас уже и не в Грузии, наверное, и не совсем виноградники, но, тем не менее.)
Дарья Халтурина: Это последнее, что надо делать. Мало кто знает, но горбачевские меры впервые были внедрены в Швеции еще в 1919 году, это была так система, когда алкоголь выдавался по талонам. Система просуществовала до 1950 года, потом была отменена, шведы начали спиваться. В 70-е годы там была внедрена государственная монополия на розничную торговлю.
В общем и целом существуют сейчас уже гораздо более современные методы, которые сохраняют выбор для человека, не просто запрещают, а ставят его в другие условия. Эти меры хорошо известны, вы можете почитать их на русском языке в документах Всемирной организации здравоохранения, их надо внедрять.
Мы говорим о рождаемости. Неужели мы думаем, что алкоголизм и алкогольная смертность, та же наркотическая смертность не влияет на рождаемость? Ведь, как известно, самый сильный фактор рождаемости – наличие партнера, с которым можно было бы растить детей. Давайте представим, если у нас умирает мужчина молодой, трудоспособного возраста. А ведь он же кому-то не достался! То есть не состоялась семья. Или, например, он просто попал в тюрьму. У нас 37 процентов преступлений совершаются в нетрезвом состоянии, больше 60 процентов убийств.
Кристина Горелик: Тогда получается нужно не стимулировать рождаемость определенными методами, финансированием, условно говоря, а сначала сделать нацию здоровой и освободиться от алкоголизма и наркомании, а потом только уже заниматься стимулированием рождаемости.
Дарья Халтурина: Пожалуй, делать это надо одновременно, поскольку до конца побороть алкогольные и наркотические проблемы, даже если мы сейчас возьмемся, получиться через пару десятилетий. Но дело в том, что алкогольная и наркополитика разумная будет гораздо дешевле.
Кристина Горелик: Татьяна Анатольевна, вы мне говорили как-то: как же молодой маме не спиться? Когда сюда она пойдет, туда пойдет, попытается она получить детские пособия или какую-то дополнительную помощь, везде наталкивается либо на безразличие чиновников, либо на страшные очереди, либо еще на какие-то проблемы.
Татьяна Саранчина: В семье всякое бывает. Остается мама одна с ребенком, папа уходит, допустим. Мама начинает проблемы какие-то решать и идет в какое-то учреждение со своей просьбой. Она не просто идет оттого, что ей делать нечего, а от безысходности, и она ходит по замкнутому кругу. Я на себе уже испытала. Если бы я действительно пила, я бы точно начала пить. Потому что ходишь-ходишь по кругу, конца этого круга не видно. И вот женщина, рядом с ней появляется вторая, которая уже пьет, знаете, если раз выпила, залила, так сказать, душу, никаких проблем – и начинается. И вот так мамы у нас уходят в мир иной, а дети остаются сиротами.
Кристина Горелик: Как сегодня живется молодой семье, я беседовала с Дарьей Халтуриной, доцентом Российской Академии государственной службы при российском президенте, также матерью троих детей, двое из которых приемные, Татьяной Саранчиной.
Врачебная практика и права человека. В каких случаях виновен врач, а когда объективные обстоятельства не позволили врачу помочь пациенту? Тема настолько сложная, что я специально пригласила человека, который со знанием дела сможет говорить об этих вещах. Это Александр Подрабинек, правозащитник, в прошлом – врач «скорой помощи». Надеюсь, что с вашей помощью мы разберемся в разных историях, которые нам расскажут региональные корреспонденты Радио Свобода.
Итак, первый репортаж о том, как по вине врачей женщина стала инвалидом. Рассказывает Екатерина Рычкина, город Орел. Давайте послушаем.
Екатерина Рычкина: Когда орловчанка Валентина Голованова давала согласие на плановую операцию по удалению доброкачественной опухоли на яичнике в Орловском городском роддоме, она не представляла, что после работы хирургов очнется только через сутки в областной клинической больнице. Что станет инвалидом второй группы с потерей трудоспособности на 80 процентов. И что врачи, вместо признания собственной халатности, во всем обвинят ее саму.
Шесть лет назад, когда в женской консультации ей советовали лечь на операционный стол, врач уверил Валентину, что хирургическое вмешательство будет недолгим – всего 15-20 минут, так как подобные операции в Орле поставлены на поток и считаются несложными. Прогнозы бы оправдались, если бы врачи городского роддома Звягина и Балаянц не перерезали женщине мочеточники.
Рассказывает адвокат Валентины Головановой Владимир Сучков.
Владимир Сучков: Почки перестали функционировать, они заблокировались, моча перестала от них уходить. Произошло отравление, токсикация почек, одной и второй. Кроме того, моча попала в брюшину. Объявили аврал, один врач вырвал ей часть мочевого пузыря вместе с треугольником, в дальнейшем был приглашен еще один специалист, который проткнул почку. Больная стала фактически терять кровь, пришлось немедленно удалить почку.
Екатерина Рычкина: В общей сложности операция длилась не 20минут, а 13 часов. Поначалу гинекологи роддома пытались исправить собственные ошибки, потом этим занялись урологи городской больницы, затем орловский горздравотдел прислал на помощь специалистов областной больницы. Дочери Валентины Головановой Елене Гуржий сказали, что ее мама, скорее всего, умрет к утру, на жизнь медики давали всего 3 процента из ста. Но женщина выжила.
После выписки стало очевидно, что и возможность работать, и здоровье потеряны навсегда, а дорогие лекарства станут нормой жизни. Сейчас урологи вновь советуют ей прооперироваться, так как расходятся швы на мочевом пузыре, но кардиологи уверяют, что отныне наркоз для ее сердца смертельно опасен.
Говорит Елена Гуржий.
Елена Гуржий: Нужно делать трансплантацию почки. 100 процентов, что вторая почка чужая, она не приживется. В данном случае дай Бог поддерживать то состояние, в котором она сейчас находится, чтобы было так стабильно, как говорят врачи. Вылечиться уже невозможно.
Екатерина Рычкина: Тогда же в 2000 году Елена убедила маму обратиться в суд с иском к городскому роддому. Каково же было удивление ставшей по вине врачей инвалидом женщины, когда врач Звягина заявила, что перерезание мочеточников – плановый аспект любой операции…
После пяти лет разбирательств медицинской ошибки судья Заводского районного суда города Орла Дмитровская обязала роддом выплатить Головановой 50 тысяч рублей компенсации морального вреда, почти 165 тысяч за утрату трудоспособности и выплачивать ежемесячно по 6 тысяч рублей до очередного освидетельствования потери трудоспособности.
К сожалению, врачи отказались прокомментировать данное судебное решение.
Да и сами выплаты начались лишь в этом году, так как в смете роддома расходы на покалеченную пациентку не были предусмотрены. Положенную сумму Валентина пока еще не получила. При этом оказалось, что выиграть суд – это еще не все. Врачебная комиссия в нынешнем году крайне неохотно подтвердила Головановой инвалидность, при том, что ходить в туалет ей приходится с помощью нефростомы – пластиковой трубки.
По словам адвоката, Валентине Головановой повезло: случаи, когда суды становятся на сторону пациентов, а не врачей, весьма редки. И дело не только в том, что медики, как правило, отрицают все и вся, но и в том, что на их сторону зачастую становятся и специалисты экспертных учреждений, и сами судьи.
Владимир Сучков: Государство всеми способами противодействует нам. У нас должна быть независимая экспертиза, но в настоящее время существуют только государственные учреждения, которые подчиняются непосредственно управлению здравоохранения субъекта Федерации. Независимых экспертов в учреждении не существуют. Естественно, первое - они своего брата-врача ни за что не выдадут, второе – просто вышестоящее руководство не позволит это сделать. Не хотят судьи рассматривать подобные дела и пытаются замять такие дела, потому что дела громкие, дела говорят о том, что медицина в данной, отдельно взятой области не на высоте. Все это роняет тень на органы власти.
Екатерина Рычкина: Сегодня Елена Гуржий думает о том, чтобы обратиться в правоохранительные органы с заявлением о возбуждении уголовного дела в отношении врачей за халатность.
Елена Гуржий: Мне, как родному человеку, как дочери, которая переживает, мне бы очень хотелось. Потому что сейчас эти люди продолжают оперировать, продолжают работать.
Для Радио Свобода Екатерина Рычкина, Орел
Кристина Горелик: Напомню, что рядом со мной, правозащитник, в прошлом врач «скорой помощи» Александр Подрабинек.
С точки зрения защиты прав человека, история довольно ясная, простая. Однако сколько человеку пришлось доказывать в суде свое право на денежную компенсацию, и потом, только спустя несколько лет, она начала получать эти деньги! Кстати, а уголовная ответственность в этих случаях врачам грозит?
Александр Подрабинек: В принципе, уголовная ответственность грозит, если врачи допустили халатность неустранимую. Это как раз именно такой случай. Это какая-то халатность, может быть, недобросовестность, непрофессионализм.
Кристина Горелик: Но это нужно будет доказывать. Насколько сложно будет доказать, что это именно была халатность?
Александр Подрабинек: Чтобы квалифицированно судить об этом, надо смотреть медицинскую документацию, надо смотреть историю болезни, опрашивать свидетелей, врачей, которые делали операцию, средний медицинский персонал.
Кристина Горелик: Но врачи, как вы понимаете, не заинтересованы в том, чтобы говорить объективно в таких ситуациях.
Александр Подрабинек: Может быть, они не заинтересованы в объективности в данном случае, но есть определенная технология, медицина это не просто вещь, в которой можно сделать что угодно. То есть, если, например, больному поставлен определенный диагноз, то назначается определенное лечение. Оно не может быть каким угодно, оно должно соответствовать апробированным способам лечения, будь это консервативное лечение или хирургическое.
Поэтому история, если все так обстоит, как сообщал ваш корреспондент, то ситуация, когда при гинекологической операции разрезали мочеточник, а потом еще и повредили почку, она мне кажется какой-то немножко дикой.
Кристина Горелик: Вы говорите, если будет доказана халатность, то врачам может в этом случае грозить уголовная ответственность. А в каких случаях не будет грозить уголовная ответственность? Например, врачи допустили ряд ошибок или нет, или они просто не смогли что-то предотвратить?
Александр Подрабинек: Бывают сложные ситуации, особенно в хирургии, когда врач делает все профессионально, делает добросовестно, но ситуация такова, что вывести больного трудно. Бывают какие-то неожиданности, бывают объективные сложности. Поставить правильный диагноз и провести правильное лечение – это не совсем то же самое, что правильно выточить болванку на токарном станке. Это сложно, здесь пересекаются значительные интересы обеих сторон, все это очень конфликтно.
Кристина Горелик: Давайте перейдем к истории, которая, может быть, вам даже ближе, поскольку все-таки ваш коллега непосредственно, врач «скорой помощи», - главный герой репортажа из Ижевска. Рассказывает Надежда Гладыш.
Надежда Гладыш : Четвертый месяц в Ленинском суде Ижевска слушается уголовное дело, в котором прокуратура обвиняет врача «скорой помощи» Сергея Чекалкина в халатности, повлекшей смерть пациента.
Эпизод, легший в основу обвинения, произошел в ночь с 4 на 5 марта прошлого, 2005 года. Житель дома по улице Гагарина, выйдя ночью покурить, обнаружил на лестничной площадке полуголого мужчину, на вид бездомного, которого он принял за сильно пьяного. Не добившись от неизвестного внятных ответов, гражданин позвонил в «скорую».
По вызову приехала бригада номер 10 с Чекалкиным во главе. Это специальный реанимационно-травматологический экипаж. Он выезжает на сложные и тяжелые случаи, часто связанные с криминалом. Высокий уровень квалификации доктора Чекалкина не подвергается сомнению со стороны руководства станции «скорой помощи» даже в связи со столь серьезными обвинениями и многомесячным следствием, в которое было вовлечено множество коллег Чекалкина. Сам он работает здесь со студенческой скамьи, с должности санитара, вот уже десять лет.
Осмотрев полураздетого человека на лестничной площадке, Чекалкин предлагает ему госпитализацию. Тот, жестикулируя, отказывается. Не согласился он и поставить свою подпись под отказом. Характер же травм на теле гражданина позволил Чекалкину сделать вывод о том, что над ним, возможно, было совершено насилие сексуального характера. Доктор звонит в отделение милиции, через 10 минут медики передают милиции пострадавшего. При этом врач сообщает подъехавшим сотрудникам милиции о своих подозрениях. Милиция без вопросов принимает неизвестного. А примерно час спустя другой, обычный экипаж «скорой» был вызван в Ленинский РОВД, чтобы констатировать смерть неизвестного гражданина, которая наступила прямо в вестибюле РОВД.
До конца июля «межведомственный труп» никому не мешал жить, но прошедшая летом проверка федералами удмуртского МВД привела к тому, что много дел возвратили следователям или возбудили вновь. 4 августа Чекалкина вызывают в Ленинский РОВД и в течение пяти часов допрашивают, угрожают сломать хребет, отправить в СИЗО, требуют признательных показаний.
Версия следствия, которую сейчас бестрепетно поддерживает гособвинитель, выглядит так: врач не осмотрел больного, поставил неправильный диагноз, не выполнил должностную инструкцию, вследствие чего больной скончался. Однако не все концы сходятся с концами. Говорит адвокат подсудимого Татьяна Жидкова.
Татьяна Жидкова: Чем больше исследуются доказательства, представленные обвинением, тем больше возникает сомнений в том, что обнаруженный доктором Чекалкиным в подъезде неизвестный мужчина и умерший в Ленинском РОВД человек – одно и то же лицо. Показания, которые дают свидетели о характере поведения, деталях одежды, физическом и психическом состоянии неизвестного, слишком разнятся между собой.
Надежда Гладыш: Складывается впечатление, что бригада «скорой помощи» видела ночью в подъезде одного человека, а на столе у прозектора находился другой. У живого была гематома в области затылка, а у трупа - синяки на лице. Врач осматривает человека в легкой светлой рубашке, а на умершем - спортивная темная куртка. В акте вскрытия написано «произведено фотографирование», однако фотографии в деле нет. Зато появились отпечатки пальцев. И это далеко не все. Я попросила гособвинителя, прокурора Наталью Мизян прокомментировать противоречия, имеющиеся в деле. Вот ее ответ.
Наталья Мизян: Я не вправе сейчас вам давать пояснения, что я вижу, что я не вижу.
Надежда Гладыш: Хотя не так давно она охотно комментировала это дело на одном из местных телеканалов, излагая версию следствия и не подвергая ее сомнению.
Между тем, доктор Чекалкин, продолжая работать в экстремальной медицине, обратил внимание на ряд схожих происшествий (в том числе и случай на улице Гагарина), которые позволяют с большой долей вероятности подозревать действия серийного маньяка.
Сергей Чекалкин: Полуголые, с травмами головы и с травмами конечностей, а также грудной клетки. До этого случая у меня было два таких, первый – женщина средних лет, второй – мужчина, который от полученных травм скончался до приезда «скорой помощи» и сотрудников милиции. После данного случая на улице Гагарина эти случаи по моей реанимационной бригаде проходят и дальше. Последний такой случай был утром 15 апреля на пересечении улицы Областной и Июльской. Кстати, в том же Ленинском районе, недалеко от улицы Гагарина, в 300 метрах.
Надежда Гладыш: Должной реакции на слова врача со стороны органов милиции до сих пор не последовало. Его выводы игнорируются, чтобы не портить статистики. А самому доктору создали такие условия, когда ему не до того, чтобы помогать милиции выйти на след маньяка. Впору спасать самого себя.
Для Радио Свобода Надежда Гладыш, Ижевск
Кристина Горелик: Я продолжаю беседовать с Александром Подрабинеком, правозащитником, в прошлом врачом «скорой помощи».
Правильно ли поступил врач, когда вызвал милицию и потом удалился? Наверное, существуют какие-то четкие инструкции, что нужно делать в данной конкретной ситуации.
Александр Подрабинек: Это вообще не его функция. Он не был социально опасен, это не криминальный случай. Почему он вызывал милицию, я не понимаю. Бывает так, что бродяги, бомжи, приезжает к ним «скорая помощь», никакой патологии, которая оправдывала бы госпитализацию, нет. Но оставлять человека на улице тоже невозможно, особенно зимой. Некоторые везут в больницу их. Это нарушение правил.
Кристина Горелик: Тут врачи просто проявляют человеколюбие, которое в принципе им по профессии показано…
Александр Подрабинек: Хотя больницу тоже можно понять. Это человеколюбие за счет других, потому что он занимает койку.
Кристина Горелик: А мест не хватает.
Александр Подрабинек: Мест всегда не хватало. Поэтому иногда везут в милицию, просто чтобы человек где-то был.
Кристина Горелик: Вы говорите, что это не функция врача вызывать милицию. Если у врача, допустим, подозрение, что над человеком было совершено насилие. Тут ситуация, что врач видел несколько похожих случаев, ему показалось, что эти случаи объединены между собой, что люди подвергались сексуальному насилию, и он справедливо полагал, что в данном случае действует или группа, или один преступник. Поэтому он вызывает милицию с тем, чтобы милиция осмотрела место происшествия и сделала какие-то выводы.
Александр Подрабинек: Если предполагается, что его пациент был жертвой сексуального насилия…
Кристина Горелик: Или любого другого.
Александр Подрабинек: Может быть, да. Вообще, функция врача состоит в том, чтобы человека лечить, прежде всего.
Кристина Горелик: А если приехали люди с огнестрельными ранениями, допустим.
Александр Подрабинек: Когда очевидно, что это криминальный случай, например, огнестрельное ранение, то врачей, по крайней мере, в то время, когда я работал, обязывали сообщать об этом в правоохранительные органы.
Кристина Горелик: Что касается жертв насилия? Допустим, девушка, которая была изнасилована, например, по каким-то причинам, по своим личным, не хочет заявлять в правоохранительные органы.
Александр Подрабинек: Если человек не хочет, чтобы в его дела влезала милиция, следователи, я лично никогда не принуждал его к этому. Я встречался со случаями изнасилований, в некоторых случаях пациентки, это были в основном женщины, действительно требовали возбуждения уголовного дела, и это было освидетельствование. Но бывали случаи, когда просили не сообщать, ничего не делать. Я в этих случаях был на стороне пациента. Это его ответственность.
Кристина Горелик: Давайте перейдем к третьей истории, которую мы еще не обсуждали, трагедии, пожаре в больнице. Слово Игорь Телину, Саранск.
Игорь Телин: Пожар в наркологическом отделении начался в первом часу ночи. В это время в специализированной палате № 3 находились пациенты - Николай Юрченков и Сергей Букин. Оба больных, страдающих алкоголизмом, были привязаны к койкам. К таким способам медики прибегают в случаях, когда у пациентов развивается белая горячка - чтобы они не смогли нанести вред себе, врачам, медсестрам и другим больным. Таким образом, они полностью зависят от медицинского персонала. Сейчас следствие пытается восстановить события той ночи. Спасал пациентов палаты № 3 не только дежурный персонал больницы, но и другие больные.
Пациент больницы: Запах пошел сначала, как будто молоко подгорело, потом дым повалил оттуда. Паника, естественно, в больнице такое дело. Никто и не думал об этом. Народ выводить стали. Крик в палате, «хроники» там были. Побежал, от дыма лицо закрывал рукавом. Попытался освободить одного, развязал, еще один парень подбежал, помог. А со вторым я не знаю, что.
Игорь Телин: Николай Юрченков так и сгорел, привязанный к своей кровати, освободить от пут его никто не смог.
Для врачебной практики это вполне обычное дело – привязывать к кровати пациентов наркологического отделения, страдающих алкогольным психозом, бредом и галлюцинациями. По крайней мере, сами медики не видят в этом ничего необычного. Вот что говорит врач Вера Ромашова, отвечая на вопрос о том, насколько этично связывать пациентов.
Вера Ромашова: Я думаю, что этично, в общем-то. Потому что здесь создается угроза для окружающих, не только для врача, но и для других пациентов. Здесь, в общем-то, идет нарушение психики, поэтому здесь уже об этике разговор не ведется.
Игорь Телин: А вот мнение саранского юриста Алексея Четвергова.
Алексей Четвергов: Вопрос, конечно, встает о том, что за людьми в таком состоянии нужен особый уход. Когда речь заходит о таких формах лечения, они должны сопровождаться усиленным режимом, в том числе и усиленными дежурствами, связанными вообще с безопасностью как таковой.
Игорь Телин: Действительно, безопасность пациентов наркологического отделения в больнице обеспечить не смогли. Погиб человек, еще один получил 80 процентов ожогов тела и находится в очень тяжелом состоянии. При пожаре в больнице немногие пациенты имеют шанс спастись. Говорит врач Вера Ромашова.
Вера Ромашова: Это могло бы случиться везде. В реанимации больной лежал бы не привязанный, он бы тоже никуда не убежал. Дети тоже не могли бы выбраться, любой тяжелый больной просто после операции лежал бы, он бы тоже не смог убежать.
Игорь Телин: По информации МЧС, причиной трагедии могла стать зажженная лампада, принесенная в больницу кем-то из родственников больных для того, чтобы с Божьей помощью пациенты быстрее исцелились, ведь страдающим белой горячкой часто видится всякая нечистая сила. Еще одна версия - курение в постели кого-то из пациентов. Как они умудрялись это делать со связанными руками, остается загадкой, но за батареями была обнаружена пачка сигарет. И – вопрос: если они курили, то почему на это не реагировала медсестра, которая согласно инструкции должна проверять столь специфичных больных каждые 15 минут. Делала ли она эти проверки? Впрочем, скорее всего, именно дежурившую той ночью медсестру и объявят главной виновницей трагедии.
Вера Ромашова: Суть в том, что она не смогла просто-напросто сорвать пломбу, выдернуть чеку и нажать на кнопку. То есть она все время давила на рычаги, при этом она не сорвала пломбу, то есть она не знала элементарных вещей. Я не знаю, почему она не могла прочитать, когда на баллоне все написано было.
Игорь Телин: В ходе тушения спасено 17 человек, находившихся в других палатах. Пожарные не допустили распространения огня на соседние помещения. Расследованием дела, возбужденного по факту пожара, сейчас занимается прокуратура. И, как это обычно бывает – началось махание кулаками после драки: во всех без исключения больницах и поликлиниках Мордовии стали проводить еженедельные занятия по противопожарной безопасности. Ну, по крайней мере, стали учить тому, как пользоваться огнетушителем.
Для Радио Свобода Игорь Телин, Саранск
Кристина Горелик: Это просто трагедия произошла?
Александр Подрабинек: Это очень закономерная трагедия, для России, по крайней мере. В основе ее лежит очень большое пренебрежение к социально уязвимым людям. Подобные ситуации складываются не только в наркологических больницах. Это и в психиатрических больницах, и в детских домах, и в армии. Люди, которые не вполне могут за себя постоять, как полноценные граждане, они уязвимы практически от любого, вообще в окружающей жизни. Но когда они попадают в такие специализированные учреждения, они еще становятся уязвимыми и от администрации этих учреждений. В любой больнице врачи, медицинский персонал, администрация больницы несет ответственность за жизнь своих пациентов, в таких заведениях, как наркологические или психиатрические, та же администрация несет двойную ответственность, потому что это люди, которые не способны действовать самостоятельно, не способны отдавать отчет своим действиям. И они несут тройную или даже десятикратную ответственность, когда они применяют к этим людям меры фиксации. Потому что, если бы этот человек не был привязан, он бы мог освободиться сам. Там медик из этого наркодиспансера говорил, что: бывают же в реанимации, бывают дети, они тоже не могут спастись. Это все правильно, да, они не могут спастись. Но этот человек мог бы спастись, если бы был развязан. У нас к людям, как я уже говорил, социально уязвимым, относятся пренебрежительно.
Кристина Горелик: С чем это связано?
Александр Подрабинек: Это связано с ужасающей организацией нашего здравоохранения, прежде всего. Врачам, вообще медицинскому персоналу зачастую просто не дают внимательно относиться к больным. Наша система здравоохранения просто не позволяет во многих случаях врачам быть профессионалами. Такая постепенная деградация, особенно когда люди работают много лет, десятки лет, она приводит к тому, что врачи начинают выбирать больных: бомж, ну что его лечить, вкладывать силы свои. Для врачей, которые перестали быть профессионалами, у которых все поставлено на поток, для них это просто не интересный материал. Есть врачи, я знаю таких, их довольно много, которые лечат независимо от того, каково благосостояние его пациента.
Кристина Горелик: Напомню, что я беседовала с правозащитником, а если быть более точной, руководителем правозащитного агентства «Прима-ньюс», в прошлом врачом «скорой помощи» Александром Подрабинеком.
Критиковать структуру Министерства здравоохранения склонен и человек, долгое время проработавший в этом ведомстве. Я снова даю слово в прошлом главному акушеру-гинекологу Минздрава России, сегодня заместителю директора Научного центра акушерства, гинекологии и перинатологии Российской Академии медицинских наук Владимиру Серову.
Владимир Серов: Все-таки любой проект по здравоохранению должен быть в первую очередь направлен на улучшение жизни людей, улучшение медицинской помощи непосредственно. Давыдов пишет, президент Академик медицинских наук: дали повышение содержания жизни участковым врачам. Это правильно. Участковым врачам, медицинским работникам, которые с ними работают. Вот он говорит, 16 медицинских сестер, хорошо подготовленных, операционных сестер, из Онкологического центра ушли в поликлиники. Чтобы не остановить тысячекоечный центр онкологический, он вынужден ставить на место операционных сестер клинических ординаторов, которые абсолютно не подготовлены! Просто большой риск – делать операцию с такими помощниками. Вот он и говорит, что это: хорошо это или плохо? Да, вроде повышение зарплаты участковым врачам - хорошо, но такое неравенство создает такое положение. У нас тоже операционные сестры хотят уходить. Работа трудная, ответственность тоже есть, а пошли в поликлинику, будут получать больше.
Мы объявили, что общество у нас вроде как бы демократичное. Но, взять нашу медицинскую среду. Главный врач почти любой больницы считает, что это его собственное учреждение. Поэтому он, предположим, заключает какие-то договора на поставки медикаментов, оборудования, и даже никому в голову не придет, что он не имеет возможности получить свой процент. С какой стати, откуда, почему, какой процент? Но это уже укоренилось. Понимаете, это уже как бы узаконенная ситуация. Доктор, который получает 3 тысячи рублей, вдруг к нему приходят и платят тысячу рублей. Он с удовольствием берет. Значит, получается такая почва для всеобщей коррупции. Поэтому трудно предполагать, что вдруг кто-то от этого сразу откажется. Это вроде считается обыденным, доктору заплатить, и потом, кто его обвинит, когда у него такая низкая зарплата. Так что это всеобщая ситуация, поэтому с ней бороться трудно. С одной стороны, деньги, с другой стороны, это ужасно, когда у ребенка врожденный порок сердца, а матери говорят: «Заплатишь три тысячи долларов, тогда будем оперировать. Нет – значит, нет».
Раньше мы об этом говорили, что это в капиталистических странах. Там тоже, наверное, есть…
Кристина Горелик: Там система страхования.
Владимир Серов: Да, система страхования и просто люди богаче, есть целый ряд фондов, которые помогут. У нас же создаются фонды, но это отдельные попытки. Конечно, общество к этому должно идти, это правильно, но оно бедное. Конечно, в Америке, во-первых, страховка.
Я вам приведу простой пример. Есть сейчас такой препарат седьмого фактора свертывания крови. Почти решается проблема женских кровотечений, практически решается. Но для того, чтобы вести женщину, нужно иметь хотя бы две ампулы. По стоимости это как маленький автомобиль. И женщина будет жива и здорова. Невозможно эти, так сказать, простые рекомендации распространить, потому что нет денег. Насколько я знаю, может быть, это не совсем точно, в американской армии это входит как обязательный компонент в аптечку, потому что при ранении это тоже прекрасно помогает: не надо человеку жгуты накладывать, нет риска того, что он останется без руки или без ноги. Это объясняется тем, что общество совершенно на другом уровне с точки зрения материальной. А материальное и моральное переплетаются. Бедный человек - не добрый, он вынужден заботиться о близких, о себе, в конце концов. Это не означает, что богатый добрый, конечно, нет.
Кристина Горелик: Но у него больше шансов стать добрым, наверное.
Владимир Серов: Больше шансов, совершенно точно.
Кристина Горелик: Замдиректора Научного центра акушерства, гинекологии и перинатологии Российской Академии медицинских наук Владимир Серов.
На очереди – рубрика Олега Панфилова «Власть и пресса».
Олег Панфилов: Российская пресса на распутье – первая ассоциация, возникающая во время анализа мониторинга нарушений прав журналистов. Многочисленные конфликты, преследования журналистов по статьям Уголовного кодекса, первые осужденные по статьям о клевете и оскорбления за последние полтора года – это только часть проблем, которые отмечаются в российской прессе, переживающей последние 5 лет результаты изменения государственной политики в области средств массовой информации. Ассоциация независимых региональных издателей одна из немногочисленных неправительственных организаций, которая может помочь и уже помогает региональной прессе. Мы говорим о работе ассоциации с ее исполнительным директором Дмитрием Мережко.
Дмитрий, какие сейчас проблемы вы видите в развитии региональной прессы?
Дмитрий Мережко: У меня есть две аналогии, которые в процессе наших долгих дискуссий родились. Я начну, пожалуй, с первой, поскольку достаточно долгое время я работал в той сфере, которая называется таким корявым словом « Media systems », это организация, которая способствует развитию прессы. Я хочу провести такую аналогию, пользуясь своим медицинским образованием. В начале 90-х наша пресса была такой как бы зародившейся, очень свежей. Ее, как любого маленького ребенка, в 1996 году, я считаю, ее постигло достаточно тяжелое заболевание, это заболевание усугублялось, усугублялось. Я говорю про печатные СМИ, не про медиа в целом, а про news-media , то есть про организации, производящие новости. Я считаю, что где-то в период с 2000-го по 2001 год этот больной впал в кому. Он находится в этой коме некоторое время, и ситуация такая, что он кушает, он может глотать, у него работает сердце, работают легкие, работают органы выделения, а такое ощущение, что мозг у него не работает. Сейчас, мне кажется, что ситуация такова, что родственники, врачи, адвокаты, нотариусы стоят и не знают, отключить его сейчас от системы поддержания жизни, чтобы он уже совсем умер, или все-таки он выживет.
Олег Панфилов: Если поддержать вашу ассоциацию, то есть ассоциацию с медицинским заболеванием, то значит ли, что и изменение государственной политики – это тот вирус, который сейчас поразил российскую региональную прессу? В каком она сейчас состоянии, чтобы выбрать? Или все-таки она будет стагнировать так долго?
Дмитрий Мережко: Я не выделял бы прессу из контекста общественной жизни, потому что вообще массовые коммуникации – это одно из проявлений общественной жизни. Какая общественная жизнь - такая коммуникация. В общем-то, какая у нас общественная жизнь, мы все прекрасно видим, как она менялась последние 5 лет. Соответственно, коммуникации меняются точно так же.
Олег Панфилов: Согласитесь ли вы со мной, что на самом деле российская журналистика состоит из двух частей: из московской прессы, которая достаточно обеспечена, у нее есть возможности развиваться и даже иметь защиту, когда происходит что-либо, а региональная пресса – это другая часть российской журналистики, которая живет сама по себе? Что вы считаете главным в поддержании жизнеспособности региональной прессы - развитие медиа-бизнеса, развитие профессионализма? Что?
Дмитрий Мережко: Это несколько вопросов, поэтому я на них отвечу поэтапно. Первое, является ли система региональных СМИ чем-то отличным от системы московских СМИ. Нет, не является. С некоторым запозданием на рынке медиа в регионах происходит примерно то же, что происходит на московском рынке, со своими особенностями, отклонениями, в чем-то опережениями даже, какие-то ноу-хау иногда бывают, в чем-то с замедлениями. Но в принципе рынки повторяют Москву, если мы говорим о бизнесе. То есть, с этой точки зрения, я могу сказать, что, если мы назовем прессой то, что вообще печатается на бумаге, то, в общем-то, все не так плохо. Недавно я читал отчет одного из крупных издательских домов, занимающихся в частности изданием региональных журналов. Они говорят, что средний миллионник, это не Москва и не Санкт-Петербург, имеет около 40 собственных глянцевых журналов. То есть миллионный российский провинциальный город – Ростов, Самара или Новосибирск. Стало быть, есть огромные рынки рекламы, которые это поддерживают, это дорогое дело – журналы издавать. Вместе с этим в этих же городах практически бумажные новостные медиа, то есть городских газетах миллионного города я, например, не знаю, частных, независимых. Я не беру органы администрации и так далее.
Если мы уйдем с глянцевого рынка на рынок немножко более дешевый, прекрасно повторяется регионами московская тенденция. В России самым тиражным изданием в прошлом году стала сеть «Антенна телесемь», в Москве одно из самых тиражных изданий - телегид «Семь дней», в регионах (опять же, возьмем крупные города) в Екатеринбурге совокупный тираж телегидов составляет порядка 350 тысяч на сегодняшний день, в других миллионниках он варьируется от 150 до 200 тысяч. То есть, в принципе, тенденция повторяется.
Другое дело, что происходит. Происходит то, что часто московский бизнес потом приходит в эту разработанную нишу или покупает, или создает конкурента, который просто за счет своей мощи отнимает рынки и так далее. Это первое.
Второе. Что касается развития медиа-бизнеса и прочих вещей. Я бы выделил, может быть, в этой системе такого медиа-бизнеса, который сложился, отдельную группу. Я бы сказал, что есть единицы очень небольших компаний, которые работают в очень небольших городах, которые действительно являются, на мой взгляд, ньюс-медиа. Я знаю две – газету «Парма-новости» из города Кудамкаш и газету «Эхо недели» из города Железногорск.
Олег Панфилов: Простите, я не ослышался, вы говорите о газетах, которые работают в маленьких городах.
Дмитрий Мережко: Да, крошечных городах. Я процитирую, правда, не из своего разговора, одного из издателей этих газет, не буду говорить, кого из них, который просто говорит, что он делает честно новостную газету, которая работает на жителей его города. Вот это его жизнь, ему нечего терять. С моей точки зрения, проработав 10 лет под флагом развития СМИ, как бизнеса, я считаю, что это был очень важный этап в нашей жизни. На сегодняшний день этот лозунг себя исчерпал. Тому есть несколько причин. Сейчас бизнес в медиа, он не в ньюс-медиа. То есть, развитие медиа-бизнеса ни в коем случае не приводит к появлению независимой новостной прессы.
Олег Панфилов: Дмитрий, вы, наверное, слышали о результатах мониторинга телекомпаний и знаете о том, что телекомпании сейчас практически представляют из себя советское телевидение. Что происходит в региональной российской прессе, в печатной прессе? Значит ли, что через два года, когда начнутся выборы в Государственную Думу, а потом президента, эти газеты смогут участвовать в политической жизни, смогут рассказывать избирателям, что из себя представляют политики?
Дмитрий Мережко: Хороший вопрос. На сегодняшний день мне известен только один пример из всех газет, с которыми мне довелось общаться, газеты, которая в преддверии выборов в 2000 году в своем регионе (не случайно дату называю) сделала то, чего, на моей памяти, никто не делал. Она принципиально отказались от публикации заказных предвыборных материалов с тем, чтобы иметь моральную возможность рассказывать людям о том, кто реально действует в политическом спектре, что это реально за люди, что реально происходит в предвыборных кампаниях.
Олег Панфилов: Спасибо.
Кристина Горелик: Это была рубрика Олега Панфилова «Власть и пресса».
На этом мы завершаем программу, посвященную сегодня врачебной практике, властным амбициям и… правам человека.
