Марина Тимашева: 5 апреля в Петербурге, в большом зале филармонии состоится мировая премьера 14-й симфонии Сергея Слонимского, посвященной памяти его старшего коллеги и близкого друга композитора Люциана Пригожина.
Татьяна Вольтская: Мне повезло - для меня мировая премьера 14-й симфонии Сергея Слонимского прошла, отчасти, по крайней мере, в его кабинете при посредстве рояля, пострадавшего, по словам композитора, от недавних домашних напастей.
Сергей Слонимский: Конечно, скромным даром памяти моего друга является это мое сочинение, которые не носит траурного характера, потому что Пригожин сам не был унылым, жалующимся человеком. Это был очень волевой, мужественный человек, полный энергии, полный такого добротворного деяния, и таковы были всегда финалы его крупных сочинений. Вот в таком характере выдержан и финал моей симфонии. Только его первая часть носит несколько трагедийный характер такого траурно-триумфального не шествия, но какого-то действа. И вот его мелодию я пытаюсь играть на рояле, который пострадал от того, что в единственной комнате, где я живу и работаю, в наших постсоветских условиях, это не удивительно, нас затопило сверху, благодаря такой работе рабочего класса, при которой трубы спаиваются кое-как. Поэтому некоторая такая детонация строя моего бедного фортепьяно. Есть там и медленная часть, в которой звучат сурово-задумчивые фразы, и финал волевого характера.
Татьяна Вольтская: Сергей Михайлович, вот эта симфония, фрагменты которой вы сейчас играете, она недавно написана?
Сергей Слонимский: Это 14-я симфония, она написана два с половиной года назад, в 2006 году, и еще не игралась, потому что приберегается для исполнения выдающимся дирижером Василием Синайским в Большом зале Филармонии. Люциан Пригожин – композитор, мой старший друг, памяти которого я посвятил это сочинение, для меня является большой, важной личностью. Этот композитор первым в Петербурге, еще в начале 50-х годов, писал музыку совсем новую, свежую, да, идущую от традиции Стравинского или Шостаковича, но не подражающую, идущую дольше, ищущую новое. И, наряду с этим, он проявил себя, в особенности, как благороднейший человек, который всем музыкантам шестидесятникам давал дорогу, поддерживал их на первых порах. Мне кажется, что добрые дела не только угодны богу, но и являются одним из веских доказательств его существования. Потому что есть много людей, которые всуе поминают имя Божье, хвалят начальников и знаменитостей, но избегают делать добрые дела людям. А вот Пригожин как раз многим конкретным людям делал много доброго. Прежде всего, мы стараемся, я и мои друзья музыканты-исполнители, такие как Чернушенко, музыковед, как многие музыканты исполнители, просто возродить его музыку. Вот прозвучала его оратория “Слово”, прозвучал его “ Непокоренный Прометей”, прозвучали его камерные симфонические сочинения. Вообще музыка самого Пригожина была суровой, жесткой, лишенной сентиментальности и притворной чувствительности. Вместе с тем, очень возвышенная, полная духовного глубокого чувства и выразительности. Поэтому, конечно, эту симфонию я писал с большим жаром душевным.
Татьяна Вольтская: А скажите, Сергей Михайлович, вот симфония посвящена вашему другу Люциану Пригожину. А как дружат композиторы - как обычные люди, или есть что-то особенное в этой дружбе? Вы сразу приходите и начинаете играть друг другу новые произведения, или как?
Сергей Слонимский: Вот это поколение конца 50-х - начала 60-х годов, там было немало людей, я был назвал Софью Губайдуллину, Альфреда Шнитке, Эдисона Денисова, москвичей, Романа Леденева, ныне здравствующего, и у нас, в Петербурге, старшие мои коллеги - как Борис Александрович Арапов - музыковед, Михаил Семенович Друзкин – музыковед, Александр Наумович Должанский, композитор Люциан Пригожин, Юрий Балкашин, Вадим Веселов. Некоторые из них всемирно известны, а некоторые, к сожалению, не известны. Но это не значит, что они хуже, они просто испытывали органическую потребность в общении, радовались всему новому, талантливому. Я вырос в этой атмосфере и привык вот так именно относиться. Поэтому некоторые более поздние поколения, среди которых много людей, охотно использующих нас, но очень скупых на отдачу этого добра. Если данный человек не является начальником или знаменитостью, то о нем можно и умалчивать. И вот эта фигура умолчания, по-моему, невыносима, потому что она ведет к забвению.
Татьяна Вольтская: А связывало вас что-то личное с Люцианом Пригожиным?
Сергей Слонимский: Он жил так же, как и я - очень стесненно, в какой-то коммуналке. Я приходил к нему часто, потому что он был старше, и вместе с его женой, ныне профессором Театрального института Ларисой Георгиевной Пригожиной, он, в общем, доброжелательно делился со мной, показывал мне свои сочинения - симфонии, оратории еще не исполненные, я ему играл свою первую симфонию, потом “Песни вольницы”, еще не исполненные. Мы как-то делились так, как в большом масштабе, вероятно, делились друг с другом композиторы, ученики Балакирева. Это было очень плодотворное дружеское общение, и мы друг друга, естественно, поддерживали. Скажем, в моей первой симфонии, собственно скерцо носило характер определенного рода фарса - там стилевые обрывки интонаций и ритмов советских массовых песен, маршей, частушек смешивались с фокстротом, с разного рода развлекательной музыкой танцулек, и все это носило характер такой сладкой жизни, которая подавляет трудную и честную жизнь одинокого человека. Это вызвало страшную бурую на секретариате Союза композиторов СССР, сочинение было запрещено года на четыре, и вот Люциан в это время очень меня поддерживал, наряду с теми музыкантами, о которых я говорил. И они добились исполнения. И так же было с некоторыми сочинениями Пригожина, скажем, с его второй симфонией. Когда она была сыграна, тогдашний председатель Союза композиторов сказал, что с такой симфонией мы в коммунизм не войдем. И тогда уже я выступал, мы учились как-то полемизировать публично.
