Виктор Ерофеев: Наши гости: поэт Татьяна Щербина; журналист «Эхо Москвы» Матвей Ганапольский; заместитель главного редактора радиостанции Сити-FM Игорь Зимаков. Тема нашей сегодняшней передачи - радио в нашей жизни. О том, за что мы любим радио или не любим, как оно пришло в нашу жизнь - об этом мы поговорим с вами, дорогие наши слушатели.
Радио в нашей жизни. Матвей, начнем с тебя. Скажи, пожалуйста, когда ты впервые услышал радио?
Матвей Ганапольский
Виктор Ерофеев: С одной программой.
Матвей Ганапольский: С одной программой и с одним движком громкости, который двигается вправо-влево. Он плохо работал, и поэтому радио говорило либо очень тихо, либо очень громко. Это были очень странные передачи. Что такое Украина, город Львов глухого советского времени? Это передачи про колхоз, это какие-то народные песни, что было, собственно, очень хорошо, но когда этого много – то это очень плохо. И это гимн. Тогда передавался гимн Советского Союза и гимн Украины. Радио заканчивало работать в 12 часов, начинало в 7 утра, не в 6, а в 7.
Еще с гимном у меня связано одно неприятное воспоминание. Однажды мама легла в больницу, я был совсем маленький, еще в школу не ходил, и отдала меня соседям и я у них спал. Они просыпались не по будильнику, а от гимна Советского Союза. И вот ровно в семь часов утра рявкал гимн Советского Союза. И я возненавидел это, то есть не гимн, а радио тогда. Ну а потом было совсем другое. Львов находится недалеко от Польши, и я стал слушать, во-первых, польскую радиостанцию, первую программу, которая была на длинных волнах, а после этого на коротких что-то стал слушать. На коротких наткнулся на всякие Свободы, ВВС, Голос Америки. После этого пытался отделить глушилки от самой станции. После этого передал сам приемник, меня поймут радиослушатели среднего и старшего поколения, чтобы радиоприемник принимал 19, 16 и 13 метров.
Виктор Ерофеев: Тоже была «Спидола», наверное, у тебя?
Матвей Ганапольский: У меня была не «Спидола», у меня были другие названия. Отверточкой я умел все это делать. И с того времени радио как что-то теплое, свое и родное, к которому даже в прямом смысле ты руки приложил – вот это у меня есть. И это дело не в том, что я работаю на «Эхо Москвы». Например, многие засыпают, слушая музыкальные радиостанции, я засыпаю уже много десятков лет под разговорные радиостанции, под шорох голоса.
Виктор Ерофеев: Кстати, миллионы людей так делают, потому что им кажется, что они одиноки, если не работает маленькая радиоточка.
Матвей Ганапольский: Ну а «Эхо Москвы» – это другая история. Если бы даже не было «Эхо Москвы», все равно не именно телевидение, а именно радио - это оказалась часть, твоя передача называется «Энциклопедия русской души», вот часть моей души, в ее энциклопедию я смело вношу радио.
Виктор Ерофеев: Хорошо. У нас Андрей из Одинцова. Андрей, радио в вашей жизни?
Слушатель: Здравствуйте, Виктор, здравствуйте, Матвей, очень уважаю вас и слушаю вашу станцию. Здравствуйте, Татьяна и Игорь. Я живу в Одинцово, у меня такая проблема: в УКВ диапазоне 73,82 «Эхо Москвы» вещает, на которой вы, Матвей, работаете, я постоянно вас слушаю. Но я не могу в течение двух лет слушать станцию. Почти каждый день в эфире на этой частоте ведутся неизвестные телефонные разговоры, мне приходится их слушать, а «Эхо Москвы» не работает. Возможно ли такое на госчастоте и куда мне обратиться?
Матвей Ганапольский: Не знаю, наверное, в ФСБ вам нужно обратиться. Вообще есть такая организация, которая занимается чистотой эфира. Просто у нас передача не об этом. Лучше позвонить вам без посредников на «Эхо Москвы». Мой совет вам такой: слушайте нас на 91,2, там посторонних разговоров нет.
Виктор Ерофеев: Таня, радио в твоей жизни такое же большое значение имело, как и у Матвея?
Татьяна Щербина
Виктор Ерофеев: А для поэтов и писателей это очень важно.
Татьяна Щербина: Но я его, надо сказать, не слушаю.
Виктор Ерофеев: Значит не сберегаешь.
Татьяна Щербина: Не сберегаю, но раньше сберегала.
Виктор Ерофеев: ты вообще никакое радио не слушаешь?
Татьяна Щербина: Я вообще никакое радио не слушаю.
Виктор Ерофеев: А когда в машине?
Татьяна Щербина: В машине только «Радио Классик», я извиняюсь, музыку классическую, больше ничего.
Матвей Ганапольский: Танечка точно попала на передачу.
Виктор Ерофеев: То есть она у нас будет как отрицатель радио в нашей жизни.
Татьяна Щербина: Дело в том, что наоборот.
Виктор Ерофеев: А раньше что-то вроде Свободы или Немецкой волны?
Татьяна Щербина: Я думаю, что я в своей жизни переслушала радио, потому что в советские времена, еще в горбачевские я никогда не смотрела телевизор и слушала только радио. А читать, как известно, было нечего в смысле прессы, поэтому радио было круглосуточно - и Свобода, и ВВС, что удавалось выслушать, не так это просто было. Ну и сама я, собственно, на Свободе работала, не в штате, писала на Радио Свобода в течение пяти лет, с 89 по 94 год.
Виктор Ерофеев: Значит отношение к радио и к Свободе имеешь. Давайте послушаем, что Юрий скажет про радио в его жизни.
Слушатель: Добрый вечер. Знаете, я хотел сказать, что для меня радио огромная часть моей жизни, можно сказать, я профессиональный слушатель. Я работаю дома и радио звучит постоянно, причем у меня есть график, что когда я слушаю. Вот утром «Эхо Москвы», когда идет…
Матвей Ганапольский: «Разворот».
Слушатель: Да, «Разворот». Потом прямые эфиры Свободы. Я слушал радио с детства, начиная с «Пионерской зорьки» - это буквально часть жизни. Просыпаешься перед школой, я не помню, какой кофе тогда был.
Виктор Ерофеев: Желудевый.
Слушатель: Бутерброд с колбасой. Обязательно какая-нибудь радиопостановка.
Виктор Ерофеев: Кстати говоря, некоторые были замечательные.
Слушатель: Это были великолепные постановки. Я потом покупал пластинки, где читали замечательные актеры книги. Даже потом, когда читал, я читал голосами тех актеров, которые слышал. А что касается юности и становления личности, то радио оказало колоссальное воздействие, потому что это и Немецкая волна, и ВВС, и Свобода. Свобода, начиная от политических передач до «Экслибриса» были – это практически становление личности, становление мировоззрения.
Виктор Ерофеев: То есть в какой-то мере радио могло заменить книги. У меня, прежде чем дать слово Игорю, хочу поделиться. Матвей вспомнил про гимн, у меня тоже есть история. У нас в университете в общежитии поселились вьетнамцы, которых все ненавидели, потому что они жарили рыбу - селедку. Сами представляете, какой был. И один человек, наш сокурсник, который их ненавидел за эту селедку, он решил с ними сыграть в страшную шутку. У нас гимн Советского Союза играл в шесть часов утра. И вот приемник включался в шесть часов утра, и он будил вьетнамца, своего соседа и говорил ему: «У нас полагается, когда играют гимн, стоять». И тот просыпался в шесть часов, и они у кровати в трусах стояли, слушали гимн Советского Союза. Прошел день, прошел второй, прошел третий и потом этому человеку, этому нашему сокурснику надоело в шесть часов, вставать под гимн. Тогда вьетнамец ему предупредил: «Ты не встаешь – это нехорошо. Полагается у вас вставать под гимн». Он его послал. Тогда тот пошел в деканат, нажаловался на него, и случился дикий скандал. Шутка шуткой, а у нас разбирали его, считали, что он был антисоветчиком. Наверное, так и было на самом деле.
Но смотрите: «Радиостанций много, но слушают только Ерофеева и «Эхо». Спасибо. Владимир Дмитров». Только непонятно: Владимир из Дмитрова или Дмитрий из Владимира.
Матвей Ганапольский: Нет, он болгарин Дмитров.
Виктор Ерофеев: У нас, по-моему, постоянный слушатель Александр из Санкт-Петербурга. Да, Александр?
Слушатель: Точно так. Добрый день.
Виктор Ерофеев: Вы тоже слушаете Ерофеева и «Эхо» только?
Слушатель: Да. Лучший афоризм для телевидения – жвачка для глаз. Про радио лучший афоризм Ильф придумал: радио уже есть, а счастья все нет. Это более обязывает. Почему люблю радио? Потому что пространство для воображения, вы говорили по поводу книг, пожалуй, сопоставимо с пространством для воображения. Потому что тотальный видеоряд, который на тебя давит, который из тебя делает только потребителя, высасывает. Вот, например, Матвей Юрьевич Ганапольский, если бы не было телевидения, я бы воображал человека с львиной гривой, в великолепном бархатном пиджаке, всегда такого вальяжного. А так я увидел Матвея Юрьевича, увидел кепочку знаменитую и бейсболочку, хотя тоже ничего, но мне больше в пиджаке бы понравилось. А вот если бы я слушал только по радио, я бы его таким и видел.
Виктор Ерофеев: То есть радио - это как книга, сам составляешь образ, а телевидение этот образ или развенчивает или каким-то образом этот образ становится уже не образом.
Игорь, теперь ваша очередь – радио в вашей жизни. И как вы дошли до такой жизни, что стали заместителем главного редактора одного из радио?
Игорь Зимаков
Виктор Ерофеев: Пусть решают радиослушатели, почему так случилось.
Игорь Зимаков: До этого мое обращение к радио было странным. Когда у нас было дома огромный ламповый приемник «Урал», по-моему, назывался, замечательный, там был индикатор классный, когда попадаешь в волну, он реагировал, похож на бабочку. И мои детские воспоминания связаны с этим приемником и с бесконечным ползаньем на коротких волнах. Там были короткие волны один, два, три. Это был такой способ послушать мир. Мне было лет 10, это было каждый вечер, это было очень интересно. Отец мой, будучи, как мне кажется, по состоянию души постоянным оппозиционером, он был тогда оппозиционером, он теперь оппозиционер, он тогда слушал все, что можно было слушать на коротких волнах.
И мое воспоминание детства о радио – это, я не помню точно, какая волна, но точно помню, что Солженицын сам читал о событиях 62 года в Новочеркасске. Это я очень хорошо запомнил. И потом мы долго с отцом пытались обсуждать, что же тогда было, но он как-то не очень верил. Потом я прочел сам. А повторное обращение к радио – это уже 90 годы, когда радио стало, скажем так, наиболее эффективным и очень быстрым источником информации и в силу профессии, в силу того, что я занимался общественно-политическими программами, я просто его слушал постоянно.
Виктор Ерофеев: Хотите маленькое радио-чудо? Вы сказал слово Новочеркасск. Сейчас будет звонить нам Борис Павлович из Новочеркасска.
Слушатель: Здравствуйте. В моей жизни радио играет очень большую роль. Я сам радиолюбитель и радиоинженер, мне 60 лет, я все равно регулярно слушаю. Приобщился к радио, я очень благодарен радио за то, что собрав еще в далекие 60 годы свой первый радиоприемник, я услышал по радио великолепную музыку, джазовую музыку. Потому что нигде достать нельзя было, я записывал на кассеты, на пленку, ребята приходили и слушали все эти музыкальные шедевры. Так же и с «Битлз», первые записи были у меня, а не на пластинках, пластинки приходили где-то через полгода. Так что я до сих пор слушаю радио, слушаю музыкальные программы и слушаю Радио Свобода.
Виктор Ерофеев: Борис Павлович, а первое радио в вашей жизни – это «Пионерская зорька»?
Слушатель: В моей жизни? Радио – это прежде всего музыка для меня. Я работаю дома, чиню радиоаппаратуру, работа, у меня дома мастерская. включаешь радио – и работаешь. А под телевизор работать невозможно.
Виктор Ерофеев: Спасибо вам большое. А вот господин Родионов из Санкт-Петербурга обращается к вам, Матвей, на самом деле он дает ценный совет: «Матвей, вам надо было слушателю посоветовать настроить резонансный контур подбором конденсаторов». Вот что предлагает. «А насчет ФСБ - это мне надо звонить, потому что мой телефон отключили от радиостанции «Эхо Москвы» и Радио Свобода». Загадочный человек.
Матвей Ганапольский: Он, наверное, имеет в виду, насчет резонансного контура я не знаю, насчет того, что отключили, имеется в виду, что он дозвониться не может. Мы честные, мы вас не обманываем, кто дозванивается, тот дозванивается.
Виктор Ерофеев: Кто дозванивается, тот дозванивается. У нас такая милая Маша Шабурова, которая сидит на телефоне, она всем разрешает говорить все, что люди хотят. Так что звоните, пожалуйста.
Матвей Ганапольский: Если мы говорим уже не о какой-то фактологии, что услышал первое. Да, для меня это было и «Радионяня», для это была и «Пионерская зорька» с крикливым «Слушайте «Пионерскую зорьку!». Дело в том, что жизнь была такая очень скучная и плохонькая. Я все понимаю, я понимаю про колбасу - это я все знаю. Но вот она была скучная и невыразительная. И вот радио-потрясение, если говорить, радио открывало пространство. Вдруг ты, живя в своем городе, не представляя себе, что когда-нибудь вся эта жизнь изменится, что рухнут границы, что у тебя будет зарубежный паспорт. Я ведь жил с ощущением очень долго, что я здесь буду всегда. И просто как-то мне было понятно, что меня никто никогда не выпустит, и я даже не задавал вопроса – почему, потому что так принято. И вот радио, оно вдруг…
Такой факт, например: я очень любил музыку с детства, а ведь в эти 60-70 года, например, в 70-е, когда оттепель уже уходила и опять начиналось бронзовое брежневское время, музыку нигде невозможно было послушать. И вдруг совершенно неожиданно я, крутя средние волны, а тут я хочу напомнить, что средние волны очень странно распространяются - днем они плохо работают, только местные станции ты слушаешь, а вечером и ночью, особенно вечером после 10 часов ты слушаешь невероятное, ты слушаешь всю Европу. Причем станции накладываются одна на другую - такое свойство некоторых слоев атмосферы. И вот я поймал знаменитую, я уверен, что содрогнутся сердца очень многих ребят нашего возраста, которые любят музыку, я наткнулся на «Радио Люксембург». «Радио Люксембург» – это не станция Люксембурга – это «Радио Люксембург», просто так называлась эта станция. Ее вели два ди-джея, их было больше, но два самых известных на средних волнах, если я не ошибаюсь, 213 метров, и там была музыка. И вы знаете, была музыка не чистой была как на FM,как сейчас мы включаем, и просто студийное качество, она как бы прорывалась. Она иногда заглушалась, иногда были то, что на радио называется демфинги, то есть уходила, затухала волна, и твое сердце билось вместе с этим уходом и приходом, и ты ощущал себя как будто открыли клетку, в которой ты сидишь. Вот такой апгрейт радио, который радио делало с человеком, вот это совершенно удивительная вещь. Ты начинал понимать, что существует мир, мир есть, он тебе недоступен.
Виктор Ерофеев: Матвей, я тебе скажу, что коллекционирование марок и радио – это были две вещи, которые расширяли горизонты.
Матвей Ганапольский: Красивые бабочки марок Сенегал, а все дети, я уверен, собираю.
Виктор Ерофеев: Особенно Мозамбик, акулы – это было замечательно.
Матвей Ганапольский: Это все расшатывало границы, объясняло человеку, что ты не один в этом мире, из тебя делают идиота. Послушай радио.
Виктор Ерофеев: Не труд, а радио сделало нас человека.
Вадим на даче в Купавне. Вадим, что на даче вам думается о радио?
Слушатель: Здравствуйте. Я немножко добавлю, как правильно надо было слушать в 70 годы радио. Это обязательно должны быть друзья, что-то на столе должно было быть. И вот я помню, «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева, Юлиан Панич, знаменитый его голос великолепный. Или «Москва 2042». Все это темно, все это на свежем воздухе. «Театр у микрофона» и в то же время это еще и в природе - это целый жанр, это искусство. Поэтому вам большое спасибо. Всего доброго.
Виктор Ерофеев: Спасибо, Вадим. У нас Юрий из Балашихи пишет: «Виктор, для меня радио тоже является особым. Я люблю больше слушать радио, чем смотреть ТВ. Радио является культурным обогащением души. Почему вы своей программе не называете почтового адреса вашей радиостанции? Исправьте эту несправедливость». Попрошу нашего продюсера Наташу, когда у нас будет сводка новостей, сказать почтовый адрес. Давайте попросим Алексея из Одинцово.
Слушатель: Добрый день. С большим трудом к вам прорвался. Я слушаю радио, считайте, лет 67 точно. Начал с черного репродуктора, год 43 гбыл. Помню все замечательные передачи, помимо военной тематики там были всякие интересные «Клуб знаменитых капитанов», радиопередачи для детей и взрослых. Это был мир такой, в который ты погружался и жил в волшебном счастье.
Виктор Ерофеев: Спасибо, Алексей. Назаров из Вильнюса нам пишет: «Радио тоже важнейшее из искусств». И в самом деле это так. Я хочу рассказать еще один свой жизненный анекдот, он абсолютно честный - это со мной случилось. В 1961 году мы снимали дачу в миговском поселке недалеко от Чкаловска, где готовились космонавты. И наша дача находилась в очень красивом таком месте, где шумели березы, все было прекрасно. И сосед по даче у нас, на соседней даче жил Молотов. Потому что папа мой стал подниматься, Молотов падал, и они пересеклись на даче. То есть у них были одинаковые дачи. Так вот Вячеслав Михайлович Молотов ходил всеми уже не признанный, все его боялись. Моя бабушка говорила: «Не здоровайся с ним - будут неприятности». Мне было 13 лет, и это было нехорошо. И представляете, тут родители завезли первый транзистор, 61 год, это был такой красный, почему-то норвежский огромный транзистор, который замечательно все брал. Местное население Чкаловского было настолько потрясено, все бегали и спрашивали, где же у него шнур и где штепсель, куда надо втыкать. Почему идешь по улице и он играет – было невероятно.
Видимо, такие же мысли приходили в голову Вячеславу Михайловичу. Тем не менее, он об этом меня никогда не спрашивал, но каждый вечер, Матвей, он приходил на скамеечку, которая недалеко находилась от входа на нашу дачу, садился на лавочку, и мы с ним вдвоем, я – пионер, он – пенсионер, мы слушали «Голос Америки» из Вашингтона по-русски. Он приходил каждый день, слушал только последние известия и ничего больше, комментарии, видимо, он мог сам себе составить. И так, представляете, я со вторым человеком сталинского государства провел весь август. Падали звезды, 9 часов, уже было темно, шумели березы, мы с Молотовым слушали. Однажды случилось неизбежное: по «Голосу Америки» таким хорошим басом сказали, что вчера студенты бейрутского университета бросали в полицию, в полицейских «коктейлем Молотова». Тут сидел этот самый автор коктейлей, политический бармен. Я обернулся к Молотову и сказал невинно, как ребенок, кем я и был, я сказал: «Дядя Слава, - обращаясь к вождю, - а что такое «коктейль Молотова»?». Он сидел в всегда прекрасном летнем костюме, даже, по-моему, в тройке, всегда с палочкой, очень красивой палочкой, всегда клал руки на палочку, и он посмотрел на меня и сказал: «Это пустяки». Вот эти «пустяки» запомнилось на всю жизнь. Конечно, было мучительно при Молотове настраивать «Голос Америки», Свободу он не хотел. А тогда можно было слушать до того, как они начинали говорить про нас. Они говорили: что-то случилось в Париже – пожалуйста, а как только про берлинскую стену или про нас - начинала выть глушилка. Я начинал ее исправлять. Все мы знаем, что были такие волны, можно было подлезть, в щелочку посмотреть, в замочную скважину взглянуть на этот радио-мир. И Молотов сидел совершенно непроницаемо, он сидел и ждал, когда я настрою. Я понимал еще тогда, что он и сам тот человек, который приказал делать глушилки и все прочее, но сейчас он считал, что может потерпеть, все нормально. И «Голосом Америки» обогащался этот человек. Это истинная история, мне кажется, что это одна из тех историй, как Назаров из Вильнюса говорит, радио - важнейшее из искусств.
Александр из Москвы, пожалуйста.
Слушатель: Добрый вечер, друзья. Кусочек с Мальты - воспоминание. Конечно, для меня радио – это трофейный телефон отца, ночью склонившегося и под завывание такое постоянно, прекрасные медленные артикулированные голоса, которые с трудом, но смыл доходил. Еще такое: сижу, журнал «Пионер», и вот я собираю приемник сам полностью, и сопротивление, и конденсаторы, самое главное - вырастить кристалл детекторный. Приемник назывался «Пионер». Мы летом путешествуем, Припять, мы останавливаемся на огромном стоге сена в полной тишине, я его включаю, и он работает и слышно. Это была Москва, великолепные концерты, я даже запомнил – музыка Чайковского. Это блестяще, ребята. Вообще говоря, перефразируя великого пролетарского писателя: радио – это бог свободного человека.
Виктор Ерофеев: Александр, здорово. Я думаю, что надо создать премию за лучший звонок. Я не знаю, как у вас на «Эхо Москвы», у меня еще желание только теоретическое. А что - дарить книжки. Кстати говоря, у Тани Щербины вышел первый роман. Я все представляю как поэта и замечательного поэта, а у Тани вышел роман «Запас прочности» в издательстве ОГИ. Кажется, что это роман каким-то образом по тематике пересекается с тем, что мне дорого, то, что я делал в «Хорошем Сталине». Это воспоминания о стране и воспоминания о семье. Я поздравляю. По-моему, роман вышел чуть ли не вчера.
А теперь давайте займемся серьезными делами. Матвей, скажи мне, пожалуйста, что такое идеальное радио, что такое идеальная радиостанция. Ты работаешь на идеальной радиостанции? Как можно ее сделать еще лучше? И вообще, что такое идеальное радио, что бы ты хотел получить?
Матвей Ганапольский: Я ничего, собственно, не хочу, потому что девизом «Эхо Москвы» существует такой слоган, который, наверное, должен быть девизом любой радиостанции. Так он случайно у нас родился - «Свободное радио для свободных людей». Я уверен, что этот слоган абсолютно спокойно ложится и на Свободу, и на Голос Америки, и на Немецкую волну, которую я очень люблю. Я очень часто езжу по городу и у меня, например, средние волны забиты соответственно на первой кнопке Свобода, после этого BBC,после этого Немецкая волна и после этого Голос Америки. Идеальное радио? По сути, что такое радио? Это микрофон, трибуна и человек, который сидит перед микрофоном. И собственно, качество радио определяет отнюдь не передатчик, а тот человек, та личность, которая сейчас в данный момент находится у микрофона или группа каких-то очень интересных людей. Поэтому в наше время сделать интересное радио, идеальное радио – это собрать наибольшее количество самых разных людей и сделать такую точку входа, сделать место-тусовку. Как встречаетесь в ГУМе, если вы потерялись. Если вы духовно, душевно потерялись, встречайтесь на этой частоте. Мы вам приведем сюда к микрофону самых разных людей, которые умных сделают еще умнее, умные будут говорить с умными, глупые будут говорить с простаками, романтики будут говорить с романтиками.
То есть по сути радио – это овеществленная точка встречи. И чем шире вот эти люди, чем шире зона этих людей, которые приходят, чем демократичнее радио, а в данном случае демократия, когда я говорю о демократии, я воспринимаю ее не в искаженном смысле, что демократия - это когда мы даем слово демократам, а демократия на радио - это давать слово всем, кроме фашистов, кроме каких-то национал-радикалов, и тогда к тебе народ потянется, будем так говорить. Вот, на мой взгляд, идеальное радио. Вот почему, часто, когда: «Все, Проханов всех достал, уже невозможно. Вы слышали, что он вчера сказал?». Мы понимаем, что есть такие люди, которым этот Проханов близок, он как брат им родной. И Проханов остается в эфире. Вот это борьба с собой за идеальное радио. Это знаете, как улыбка Джоконды, можно бесконечно пытаться понять, так все-таки она улыбается или она злится или что с ней происходит, но ты стремишься это понять. Вот так и идеальное радио - это оказывается процесс.
Виктор Ерофеев: Ты говорил, что может родиться во время передачи, вот родилась улыбка Джоконды сегодня. Здорово, поздравляю. Назаров по-прежнему нас атакуют из Вильнюса: «Сити-FM,на мой взгляд, довольно провинциальная станция. Жаль, что на Свободе больше нет программы Дмитрия Савицкого «49 минут джаза». Что вы, Игорь, на это скажете - провинциальное радио?
Игорь Зимаков: Насчет провинциальной станции? Мы так себя и позиционируем как провинциальная, как станция этого города. В Вильнюсе можно слышать только через «нет», как я понимаю. И мы совершенно не стремимся выходить за рамки города, в котором мы живем.
Виктор Ерофеев: Так значит Назарову и нечего слушать это радио.
Игорь Зимаков: Нет, слушать могут все, кто хотят, но мы не ставим перед собой такой задачи делать такое радио, которое бы, скажем, распространялось на всю страну.
Матвей Ганапольский: Я бы пожестче сказал, если можно. Откуда этот товарищ?
Виктор Ерофеев: Из Вильнюса.
Матвей Ганапольский: Вы знаете, Сити-FM не нуждается в вас как в радиослушателе. Дело в том, что вы просто не нужны этой радиостанции, потому что эта радиостанция для 12 миллионов москвичей, а вы слушайте свои станции.
Виктор Ерофеев: Ну вот, Назаров получил по мозгам. Но мы тоже получили, посмотрите, что мне написали. Юлия пишет: «Ерофеев не упускает случая похвастаться случайными возможностями где-то пересечься с высокими людьми. То он пишет роман в Париже, то в детстве беседует с Молотовым. Но мне кажется, что это мелкое хвастовство и не имеет отношения к передаче и к программе».
Матвей Ганапольский: Простите, если можно, моя «эховская» привычка, не могу не ответить. Вы абсолютно правы, Ерофеев был бы жалким и ничтожным человеком, если бы не одно обстоятельство: он действительно написал романы в Париже, и он действительно беседовал с Молотовым. И ничего по этому поводу поделать невозможно. Вот мы тут сидим, ей богу, огрел бы его чем-то по голове за эту наглость, но он с ним беседовал, а мы с Зимаковым нет. Понимаете, и что нам делать, трудно себе представить. Мы злимся, но простите.
Виктор Ерофеев: Наконец нам позвонила женщина. Лариса Дмитриевна из Москвы. Лариса Дмитриевна, радио в вашей жизни?
Слушательница: Добрый вечер. С детства до сих пор у меня хранится такая радиоточка, которую моя тетя купила после войны, даже работает. Но, конечно, я не слушаю - там всего одна программа. Но вообще я должна сказать, поэта Татьяну Щербину я помню по статьям в «Общей газете». Как хотите, у меня сейчас в душе страх, очень сильный страх.
Виктор Ерофеев: Почему, Лариса Дмитриевна?
Слушательница: Потому что если Светлану Бахмину, женщину, маму двоих детей можно держать в Матросской тишине, то мне уже больше ничего...
Виктор Ерофеев: А что делать, Лариса Дмитриевна?
Слушательница: Я стараюсь, хожу на митинги. Дети мои не ходят на митинги, но они проголосуют нормально.
Виктор Ерофеев: Спасибо. Наконец мне напомнил Виталий: «Виктор, вы обещали одному радиослушателю дать адрес радиостанции». С удовольствием даю: Радио Свобода 127006, Москва, Старопименовский переулок, дом 18. Пишете нам, пожалуйста, и также продолжайте звонить и писать. Алексей из Одинцова, но написано «другой Алексей», значит в Одинцово живут два Алексея. Послушаем второго.
Слушатель: Добрый день. Я думаю, живет больше. Я вот что хотел сказать: так же, как Матвей Ганапольский, я жил во Львове в 59 году и пытался слушать «Радио Люксембург». Великолепная музыка, но плохо было слышно. Гораздо лучше было слышно Уилисса Канновера, «Час джаза» - это великолепная передача, его завораживающий голос. И в связи с этим Дмитрия Савицкого из Парижа еще бы раз послушать хотя бы однажды. Это что касается ностальгических воспоминаний. Опять же, что касается Матвея Ганапольского и радио «Эхо Москвы», я с удовольствием слушаю и его, и Радзиховского, и других дикторов, но не могу слушать глубокие модуляции дикторш, которые предваряют рекламу - это неприятно довольно-таки, поэтому предпочитаю классическое радио – Радио Свобода.
Виктор Ерофеев: Понятно.
Матвей Ганапольский: Абсолютно с вами согласен, мы все предпочитаем Радио Свобода.
Виктор Ерофеев: У меня к тебе вопрос есть, Матвей. Ты сказал, что фашистов нельзя на «Эхо Москвы». А антисемиты? Проханов же антисемит.
Матвей Ганапольский: Понимаете, это очень тонкая грань, если говорить на самом деле - это очень тонкая грань. Он не любит евреев и любит арабов. Я сейчас не говорю о других его качествах, он государственник, человек имперский, он считает, что Россия должна иметь, я кратко об этом скажу, не время нам в такой обстановке и при такой прекрасной компании пускать сюда еще Проханова. Просто хочу сказать, чтобы было понятно и вообще, чего говорить об «Эхо», мы же на Радио Свобода. Понимаете, многие из нас не любят арабов, а многие из нас не любят чеченцев, и с этим ничего поделать нельзя. И есть такое. Если мы будем призывать их бить, то тогда вон с эфира. Но он не призывает.
Виктор Ерофеев: Светлана пишет так: «Мы считаем фашистами вас – Ганапольских, Новодворских и так далее. Вы занимаетесь подменой понятий. Перед революцией 17 года малый народ через СМИ дурачил и оболванивал православный народ, уводя от традиций».
Матвей Ганапольский: Я на это отвечаю простую вещь. Как зовут человека?
Виктор Ерофеев: Светлана.
Матвей Ганапольский: Светлана, вон отсюда. Это не ваше радио Радио Свобода. Зачем вы нас сейчас слушаете? А я знаю зачем – потому что слушать вам больше нечего.
Виктор Ерофеев: Может быть Светлана мазохистка, слушает то, что неприятно слушать.
Матвей Ганапольский: У меня предложение: давайте не тратить об этом, а говорить, например, о будущем радио.
Виктор Ерофеев: Хорошо, о будущем тоже. Игорь, у меня вот какой вопрос, касающийся, между прочим, всех этих сообщений: как вести себя с радиослушателями? Вот их надо презирать за то, что они не всегда умны, хотя, видите, на мою программу звонят замечательные люди и пишут замечательные вещи. Какой модус ввести – уважение, ирония, презрение? Ужас какой, такой огромный народ и мало среди них демократов, как бы сказала Лариса из Москвы. Как вы на Сити-FM построили политику в отношении радиослушателей?
Игорь Зимаков: Есть у нас определенный, слегка кодифицированный свод правил для людей, работающих в эфире, для корреспондентов и так далее. Но для нас важно, чтобы человек не ушел обиженным. Поэтому стиль общения с людьми, которые звонят, их очень много звонит в течение дня, огромное количество, он всегда легкий, ироничный, но никогда не обижающий. Поскольку мы для себя придумали целевого человека, мы назвали его Гаврилычем, как-то случилось - Андрей Гаврилович почему-то. Мы сделали в рост человека, в натуральную величину портрет, он стоит в студии.
Виктор Ерофеев: И обращаетесь к нему?
Игорь Зимаков: В общем, да, обращаемся к нему.
Виктор Ерофеев: И Гаврилыча не обижаете?
Игорь Зимаков: Нет.
Виктор Ерофеев: Таня, как надо относиться к радиослушателям? Как надо относиться к читателям? Как вообще надо относиться к тем, кто с большим удовольствием читает, слушает радио, но может быть не всегда во всем разбирается? Что с этими людьми надо делать?
Татьяна Щербина: Витя, я думаю, так же, как со всеми людьми: с кем-то ты общаешься, разговариваешь, тебе интересно, тебе есть о чем поговорить, а подойдет к тебе какой-нибудь человек и скажет: ты козел. Ну что? Ты можешь ему сказать: ты сам козел. Ты можешь ему сказать: пошел вон. Ты можешь сказать: извините, что я козел. Какая разница? Тебе не нужен этот человек, солидарна с тем, как сказал Матвей. Не о чем тут говорить. Но вообще я хочу сказать, что радио, о будущем радио - это будущее для меня настало, поэтому я его не слушаю. То есть, что значит не слушаю? Я не смотрю телевизор и не слушаю радио. Кстати, я узнала только что, что вы делали программу «Свобода слова», вот я ее смотрела по телевизору, а с тех пор уже не смотрю.
Виктор Ерофеев: Я даже туда приходил, один раз там устроил дикий скандал, когда читал из «Русской красавицы» матерные слова.
Татьяна Щербина: Витину смотрю «Апокриф» передачу.
Виктор Ерофеев: Не только смотрите, а участвуете.
Татьяна Щербина: Вообще для меня сейчас есть единственное место – это Интернет. Я не читаю никакой бумажной прессы, для меня единственное, что существует – это интернет. В этом смысле это неважно, на каком носителе, что происходит - это книжка, это журнал, это радио, это телевидение – это носители все. А есть реальное то, что содержательная сторона. И вот я открываю Интернет и там я захожу на сайт Радио Свобода или на сайт «Эхо Москвы», я его не слушаю, но я читаю, а могу послушать при желании, надеть наушники.
Виктор Ерофеев: А глазки?
Татьяна Щербина: Глазки болят. Очки, все плохо. Но, тем не менее, я, наверное, тоже мазохист.
Виктор Ерофеев: То есть будущее радио – это Интернет.
Татьяна Щербина: И радио входит в конкуренцию. Я могу прочитать какую-нибудь газету в электронном виде, бумажную газету, могу почитать сайт радио, могу почитать какие-то художественные тексты, могу почитать стихи. Я открыла, но я не буду сидеть круглосуточно, и вот она конкуренция - кто мне чего предложит. И в этом смысле радио, то есть для меня уже важно, тем оно отличается от остального - это именно тем, как бы сказать, что это диалог, это живой диалог, это люди, в прямом эфире находящиеся, это нечто неподготовленное, и это тоже интересно как жанр. Скажем, как жанр литературы, как жанр слова.
Виктор Ерофеев: Вот улыбка Джоконды, которая рождается в прямом эфире, она дорогого стоит. «Виктор, - пишет один из радиослушателей, - мой попугай научился говорить «Слушайте Радио Свобода. Комментарии излишни. Я вам хочу, что мой попугай говорит «Слушайте Радио Свобода». А еще он говорит «Хакамада – президент России». Но почему? Я его этому не учил, сам стал говорить».
Матвей Ганапольский: Если позволите, я хотел два слова сказать о будущем радио. Помните, мы с вами, друзья, слушали виниловые пластинки, а сейчас мы слушаем цифровые диски, компакт-диски. Вот сейчас, конечно, цифровые компакт-диски дают идеальный звук, но в них пропало шипение, то самое шипение, которое рождало воздух, атмосферу и сейчас многие возвращаются к виниловым дискам. Так вот, радио в традиционном виде, как оно сейчас существует, оно, конечно, умирает в том смысле, как птица Феникс, чтобы удариться и возродиться вновь. Вы знаете, что сейчас бурно развивается Интернет и появляются такие устройства, которые называются медиа-плейеры, то есть ему все равно, что играть. Он может телевизор показывать, он может Интернет показывать, и он может радио тебе играть. И вот качество звука становится все больше и больше и лучше и лучше, и вот мы уже слушаем Свободу на FM. А потом и FM будет не нужен. Эти все миллионы долларов, которые платятся за передатчики - это все будет бессмысленно. Сейчас появится так называемый Интернет-2, еще более скоростной, и мы будем носить маленькое портативное устройство, которое будет играть нам все.
Вот тут как бы можно поставить точку и закричать: ребята, как это все замечательно. Если бы не одно обстоятельство: выдающиеся искусствоведы говорят, что красота – это отклонение от идеального. Красив не идеальный человек, а красив этим отклонением, может у него бородавка небольшая, может у него нос чуть больше.
Виктор Ерофеев: И стиль - это отклонение от стиля.
Матвей Ганапольский: Я поймал себя на том, что я не могу слушать Свободу на УКВ, на FM,потому что я слышу чистые голоса без помех. А для меня Радио Свобода без помех - это как будто бы не то радио. Я привык трудиться, получая сигнал Радио Свобода, я привык отстраиваться, прислушиваться. А здесь идет чистый звук и ребята чистыми голосами просто что-то говорят. И пропадает та самая романтика твоей работы, твои усилия на то, чтобы это получить. Радио Свобода становится пакетированной, технологичной и так далее. Конечно, ничего не изменить и будут эти медиа-плейеры, и нажав на кнопку 268, я буду получать чистый, не искаженный сигнал Радио Свобода. Я его буду слушать с огромным удовольствием, и мне будет очень жаль, потому что в моей жизни исчезла эта помеха. Эта помеха, которая делала идеальное Радио Свобода.
Виктор Ерофеев: Кстати, одна из слушательниц говорит, что уже последние два месяца плохо слышно Радио Свобода. Может быть глушат? Нет, не глушат, просто плохо слышно. Сергей из Санкт-Петербурга.
Слушатель: Добрый день. Во-первых, то, что у нас остались нормальные люди в стране – это заслуга радио, радио-голосов. То, что какое-то лечебное воздействие явно оказывает, воздух чистит. Нам повезло, на Северо-западе у нас даже днем можно было слушать Финляндию, Швецию на средних волнах. И как-то люди понимали, что язык иностранный придумали взрослые не для того, чтобы испортить настроение детям, а надо было знать, что происходит.
Виктор Ерофеев: Спасибо. Вот Сергей тоже замечательно. Тут уже есть борьба по поводу Украины, но это не тема наша. Вообще огромное количество самых разнообразных сообщений. Тема затронула народ. И действительно, я возвращаюсь к началу, то, что сказал Игорь - эта бабочка, зеленый огонек, растяжка, написано «София», «Рига» - и это вход в тот большой мир. Мне кажется, что эти приемники сделали нас людьми.
