Марина Тимашева: В первую неделю мая в Челябинске состоялась первая Международная театральная универсиада "UniFest", на которую съехались студенческие театральные коллективы из разных городов и стран. С подробностями – Александр Валиев.
(Фрагмент спектакля): «Леди и джентльмены, я представляю вашему вниманию нашу современную молодежь! Вот они – сама энергия, сама молодость! Воплощение очарования и трезвости!»
Александр Валиев: Это фрагмент спектакля «Калифорнийский душ» по мотивам романа американского писателя Хораса Маккоя «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Постановка Челябинского театра-студии «Манекен». На Южный Урал приехали театральные коллективы из Москвы, Перми, Ухты, Словакии, Германии, Швеции. Преимущественно, это были студенческие театры, созданные при не театральных вузах. Зачем и кому все это нужно? Говорит профессор Российской академии театрального искусства Михаил Чумаченко.
Михаил Чумаченко: Любительское театральное движение в России поразительно связано с профессиональным театром, потому что если мы начнем говорить, скажем, о Челябинске, о том театре, где мы сейчас находимся, театре «Манекен», то надо понять, что там, в конце 60-х годов, возник театр из абсолютных любителей, а сегодня это профессиональный коллектив. А если уж совсем всерьез говорить, поколение режиссуры, которым сейчас от 30 до 50 лет, практически все вышло из любительского движения. Начиная от Гришковца и кончая Серебренниковым. Последние 10-15 лет коммуникативные связи людей абсолютно разваливаются, мы перестаем уметь общаться. Поэтому в огромном количестве технических вузов на западе, в Европе, введено, как обязательный предмет, актерское мастерство. Тут и необходимость налаживать контакты, и вести диалог, и не срываться, и находить компромисс.
Александр Валиев: Программа фестиваля была довольно пестрой и разнообразной. Здесь и шекспировский «Гамлет» в постановке театра-студии « Zero » из Москвы, и дипломный спектакль студентов Челябинской академии культуры и искусств «Катерина К. и Ко» по мотивам Островского, и «Валентинов день» Вырыпаева в исполнении театра-студии «Фрески» из Ухты. Студенты из Швеции привезли пьесу современного драматурга Марии Блом « Sarskorpor », чье название в русском варианте звучит как «Раны заживают», в постановке их учителя, в прошлом социального психолога Кристера Торквиста. Пятеро студентов театральной школы играют за десятерых персонажей. Каждый из нас непременно, рано или поздно, познает ощущение внутреннего одиночества. Гротесковый спектакль шведов выглядит, как калейдоскоп болезненных крайностей, коими, в сущности, и являются герои пьесы. Вот, как прокомментировал шведскую постановку Михаил Чумаченко.
Михаил Чумаченко: Очень трудно воспринять, до конца разобраться. Порядка сорока минут режиссер рассказывал о пьесе, которую мы не знаем, перевода которой нет. Там существует 10 микроисторий про молодых людей. Мы существуем на уровне визуального ряда и синопсиса. Главный герой это ангел, все-таки, фея или бог. Кто это?
Александр Валиев: Первым спектаклем фестиваля была постановка старой пьесы Вадима Коростылева «Десять минут надежды» по мотивам «Маленького принца» Экзюпери. Первые зрители, увы, стали уходить уже через 20 минут, а после антракта, в лучшем случае, осталось пол зала. Немногие поняли, почему именно этот, довольно статичный и затянутый спектакль театральные мастерские МГУ привели на фестиваль.
Михаил Чумаченко: Производит впечатление достаточно среднее. Во-первых, от МГУ ждешь другого. С другой стороны, там возникает вопрос, брать ли, с точки зрения сегодняшнего дня, пьесу 30-летней давности Коростылева, посвященную жизни Антуана де Сент-Экзюпери или лучше взять, в данном случае, книги самого Экзюпери. Если уж экспериментировать, то экспериментировать на таком уровне. Происходит такое выпадение, не совпадение со временем.
Александр Валиев: Тем не менее, те, кто остался до финального поклона актеров, уверяли меня, что не пожалели потраченного времени и, даже, не заметили, как уходили их соседи по зрительному залу.
Зрительница: Когда я смотрела, я просто узнавала свои проблемы, взаимоотношения между мужчиной и женщиной.
Зритель: Кое-где слишком запутанно, но концовка мне очень понравилась. Надо задумываться, кого ты любишь, и какие у тебя с этим человеком или человечеством отношения.
Зрительница: Спектакль был о том, что человек вспоминает в течение этих 10 минут, когда он готовится к смерти. Спектакль был построен на воспоминаниях. Они все время прокручиваются с разной скоростью, в разных ракурсах. Что главное в жизни человека?
Александр Валиев: Пермский театр-студия «Арлекин» представил премьерный спектакль « Home made или дорога к дому» - своего рода размышления о родине. Своими впечатлениями от увиденного я попросил поделиться челябинскую студентку Татьяну, которая постаралась посетить как можно больше унифестовских событий.
Татьяна: Пермский мне понравился тем, что там довольно интересно обыгрываются все эти театральные условности. Там есть такая доля стёба, но довольно обоснованная, я бы сказала. И очень интересно обыгрывается история страны, как она понимается и видится молодыми. Забавные некоторые случаи, и сцены некоторые очень интересные.
Александр Валиев: Итак, несмотря на практическую безмолвность происходящего на сцене, даже не очень искушенные театральным опытом зрители, разглядели в спектакле « Home made » именно то, что хотели донести его создатели. О постановке говорит Юлия Ившина – актриса театра-студии «Арлекин».
Юлия Ившина: Идея его родилась во время поездки во Францию. Основная идея - о России, о нашей истории. Какие мы, русские, глазами Европы? Жанр – визуальный театр. Кто что увидит, кто что воспримет для себя.
Александр Валиев: Хрестоматийный классический материал сегодня на театральных подмостках может, как никакой другой, продемонстрировать способность к творчеству и самостоятельному осмыслению того, что все уже видели не по разу. Если «Гамлет» в исполнении театра-студии « Zero », на взгляд Михаила Чумаченко, был одним из аутсайдеров фестиваля…
Михаил Чумаченко: Здесь масса проблем.
Александр Валиев: …то постановку Челябинской академии культуры и искусств «Катерина К. и Ко», по мотивам произведений Островского, можно считать удачной находкой.
Михаил Чумаченко: Игра историй Островского, соединение трех пьес, демонстрирует просто очень хороший класс владения профессией. И, вдобавок ко всему, достаточно неожиданное, сегодняшнее, решение «Грозы».
Александр Валиев: Бесспорно, многое из того, что выдал фестиваль, заслуживает отдельного сюжета. Это и «Райские песни» театральной группы протестантской молодежи из Германии, и, так называемая, «Арт-кривая» – самостоятельная программа универсиады, демонстрировавшаяся по вечерам, и спектакли, признанные лучшими на фестивале - «Мурлин Мурло» по пьесе Коляды, в исполнении театра из Словакии, и «Калифорнийский душ» театра-студии «Манекен», с фрагмента из которого начался этот сюжет. А сам фестиваль, по словам организаторов, планируется сделать традиционным и проводить раз в два года.
Марина Тимашева: В Петербурге прошел Фестиваль Старинного Танца. Его придумала и проводит школа «Виланелла». Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Во всем мире есть молодые люди, увлекающиеся старинными танцами, фольклорной музыкой, реконструкцией культуры ушедших эпох. И такой, на чей-то взгляд, может быть, странной молодежи становится все больше. Есть она и в Петербурге. Есть, так называемые, «толкиенисты», воплощающие в жизнь заветы Толкиена, вернее, его миры, реконструкторы, счастье которых заключается в том, чтобы в мельчайших подробностях воссоздавать исторические сражения, а есть люди, танцующие так, как это делали в тавернах средневековой Италии или во дворцах Франции эпохи барокко. Откуда такой пристальный интерес к столь, в общем, далеким вещам? Об этом я спросила руководительницу Школы старинного танца петербургского университета «Виланелла» Настасью Белую.
Настасья Белая: Не так много возможности досуга для молодежи, которая не хочет пить, курить и шляться по подъездам. Те, кто занимались чем-то с детства и продолжают этим заниматься – с ними все понятно. А вот когда ребята приходят в университеты, через какое-то время они понимают, что жизнь не заканчивается сессиями, и что хочется чего-то еще. Танец - это одна из самых древнейших форм самовыражения. Это - музыка, пластика, костюм. А исторический танец интересен еще и тем, что он очень многогранен. Мы занимаемся европейскими танцами, начиная с эпохи 12 века и заканчивая началом 20-го века. Ты можешь на каждый период каждой страны выбрать какого-то себя, каким ты мог бы быть – галантным кавалером 16-го века, девушкой-жонглершей эпохи средневековья, важной персоной 19-го века, которая свысока бросает взгляды. К нам идут, в основном, студенты. Наверное, потому, что им хочется играть и хочется как-то выразить себя физически, в движениях. Очень многие приходят без специальной танцевальной подготовки. Мы не ставим себе задачу научить людей battement tendu и plie. Хочется рассказать именно об эпохе, о том, как люди двигались тогда, и как это может помочь сейчас.
Татьяна Вольтская: Я так понимаю, что ваша школа ставит себе задачу не только танца, а тянет за собой, как за веревочку, всю эпоху?
Настасья Белая: У нас два основных направления. Историко-бытовой танец, который влечет за собой манеру движений и историю костюма. Потому что невозможно исполнить реверанс 16-го века, не соображаясь с тем, что у тебя корсет, в котором ты ни вздохнуть, ни повернуться не можешь, вердюган, в котором тоже не очень удобно двигаться.
Татьяна Вольтская: А что такое вердюган?
Настасья Белая: Это валик вокруг бедер, который зрительно увеличивает бедра, поддерживает юбку, подчеркивает тонкую талию. Второе направление - история повседневности. Она сейчас тоже становится довольно популярной, потому что из многих эпох осталось множество упоминаний о таких банальных вещах, как, например, что люди ели, во сколько вставали, какие были отношения между людьми, сколько слуг было у короля, а сколько слуг было у простого фермера, как проводили праздники. Есть сейчас очень интересная серия, которую выпускают у нас, в России – книги по истории повседневности. «Повседневная жизнь короля Артура», «Повседневная жизнь эпохи Ренессанса»… Мы отчасти занимаемся именно этим. Потому что невозможно построить исторический бал, не пытаясь повторить то, как общались тогда люди. Иначе это все будет сводиться к современной дискотеке, а ребятам хочется именно пропускания истории через себя.
Татьяна Вольтская: Скажите, Настасья, вы такая молодая, а уже руководите школой. Как это случилось?
Настасья Белая: Совершенно случайно. Мы занимались в кружке танцев народов мира у преподавательницы, которая давала нам простые бранли и контрдансы. Так случилось, что у нее не сложилось с залом. Она, к тому времени, уже преподавала несколько лет и получила все, что она хотела от старинного танца. Она сказала, что не будет у нас больше преподавать. Мы очень огорчились, потому что у нас была хорошая группа. Нам только-только начинало это все нравиться, мы понимали, что за этим всем гораздо больше стоит, чем нам дают. По счастливой случайности, в те же дни, нас пригласили ребята из реконструкторского клуба преподавать у них старинные танцы. Они занимались реконструкцией Англии 12 века, и хотели включить это в программу своих занятий. Мы согласились, и так получилось, что в 2001 году мы набрали первую группу.
Татьяна Вольтская: Теперь уже у вас большая школа, три уровня.
Настасья Белая: Да, у нас сейчас существует три года обучения. Это все не официально, поскольку официального предмета в России нет, и в мире тоже достаточно проблематично с танцем, как гуманитарной дисциплиной.
Татьяна Вольтская: Насколько, все-таки, можно говорить об историчности этих танцев? Что сохранилось, откуда вы берете эти движения? Обычно, человек ходит в музеи, смотрит картины, репродукции старинных миниатюр, гравюр – вот и все, как мне кажется со стороны, что осталось от танца. Это не так?
Настасья Белая: Реконструкция танца несколько схожа с реконструкцией музыки. И от тех, и от других, остались письменные источники. В середине 15-го века после изобретения книгопечатания и в связи с возрождением интереса к своему телу и к искусству, люди начинают создавать танцы, имеющие определенные шаги, определенные фигуры. Это требуется записывать. Самый ранний известный нам манускрипт, это 1465 год. В середине 15 века в Италии начинают создаваться учебники танцев. По этим учебникам мы и занимаемся. Естественно, мы не имеем перед собой самих источников, поскольку они лежат в библиотеках, это архивные документы. Но у нас есть возможность работать с факсимиле, мы можем зайти на сайт любой библиотеки, нажать кнопочку, получить и, даже, распечатать факсимиле любой книжки со всеми закорючками.
Татьяна Вольтская: Закорючка, она понятна? Ведь надо же как-то обучиться понимать закорючки?
Настасья Белая: В чем-то это, конечно, вымыслы. Видя в бургундском манускрипте строчку над нотами, где написано, скажем, « SSSBRDB », мы, в принципе, знаем, что это шаги: двойной, простой, поклон, поворот... Но практически нигде не указывается манера. По крайней мере, в ранних источниках. Ноги идут вперед, влево, вправо – это понятно, а каким образом, с какой скоростью, приставляем ногу или нет, какая позиция – это все вещи, которые могут дать только вторичные источники. Что-то, все-таки, можно взять и фресок, и с картин. Основной источник по французским танцам это картины Питера Брейгеля. Часть вещей понятна из костюма. То есть, какие-то вещи просто невозможно сделать в этом костюме. Часть вещей понятна из этикета – задираются или не задираются руки, можно ли взять даму за руку, или только за пальчики, или просто ладошку подносить к ладошке. Есть историки, которые работают над таким сложным направлением. Берется пласт литературы какого-то периода, и оттуда выискиваются все упоминания. То, что она в танце «осмелилась поднять глаза на партнера», значит, что нельзя было смотреть на партнера.
Татьяна Вольтская: Бал 16-го века в Петербурге. Что это такое? Рассказывает один из его участников, или, скорее, зрителей, студент Петербургского университета, Иван – 18-летний ученик «Виланеллы».
Иван: Балы проходят очень красочно. Шьются костюмы. Например, на балу 16-го века необходимое требование - присутствовать только в костюмах. Делаются маски, костюмы для выступления конкретных персонажей. Например, единорог, состоящий из двух человек и огромной маски.
Татьяна Вольтская: А что делал этот единорог на балу?
Иван: Вывозил на своей спине хозяйку бала.
Татьяна Вольтская: Иван, а вы сами были в каком-то костюме?
Иван: Я играл роль Смерти на выступлении ансамбля « Persona Viva », посвященном средневековью. Смерть приглашает живых на пляску в ее честь. Идея танца в том, что все не вечно.
Татьяна Вольтская: Вам действительно важно, чтобы все костюмы и все детали были соблюдены с исторической точностью?
Иван: Только тогда балы получаются интересными. Когда люди играют, это всегда замечательно.
Татьяна Вольтская: То есть, это дух игры?
Иван: Да, именно это и делает наши балы такими привлекательными.
Марина Тимашева: Общественная жизнь окрашивается в коричневые тона, даже в интеллигентном обществе становится не стыдно заявлять себя националистом или просто черносотенцем. Персонажи из газеты «Завтра» стали на телеэкране (включая канал «Культура») разновидностью попсы. Тем временем серьёзная наука, от генетики и антропологии до истории искусств, с разных сторон приходит к пониманию ЕДИНСТВА человеческого рода. «Все мы одной крови». А Запад и Восток, вопреки Киплингу, довольно легко сходят с места. Исследование Галины Шебалдиной о шведах в Сибири опубликовано РГГУ и доставлено в студию Ильёй Смирновым.
Илья Смирнов:Полное название - «Шведские военнопленные в Сибири. Первая четверть 18-го века». Шведской державе тогда служили не только этнические шведы, но целый Евросоюз. В таёжные дебри подался он не по своей воле. Но Сибирь, вообще, обживалась не от хорошей жизни, начиная с первопоселенцев, которые отступали на северо-восток под натиском воинственных соседей. А в начале 18-го века счастье изменило королю Карлу. Он-то планировал кампанию применительно к рыхлой отсталости России до-петровской: север с Архангельском присоединим, что-то подарим польским союзникам, а что будет ненужное, порежем на уделы и оставим догнивать. И не заметил, что Россия меняется. «Северный метеор» разбился о «регулярное государство», внезапно выросшее на Востоке. А солдаты, «во главе с фельдмаршалом Реншельдом и… министром графом Карлом Пипером», прошли парадом по Москве. Только в процессии царя - победителя. С петровского триумфа Галина Викторовна Шебалдина начинает рассказ: «… слуги угощали всякого проходящего. Предлагали и несчастным пленникам – около каждой из семи арок стояло несколько бочек с вином. Вечером по всему городу зажглась иллюминация». Вряд ли она улучшила настроение тех, кому предстояла дорога в Тобольск и Тюмень, но ведь их, согласитесь, в чужую страну не звали. А набралось пленных более 20 тысяч.
Мы знаем: «Царь Пётр любил порядок почти как царь Иван». Бывал очень жесток. Но, читая книгу, задумываешься: как он обращался с подданными, которых обвинял в измене (часто имея для этого основания, чем и отличался от Ивана с Иосифом), и как - с иноземными врагами? По его собственным словам, несмотря на войну «с короной Шведскою, партикулярной противности к тому народу никакой не имеем». Пленных содержали как ссыльных, а не заключённых. Через свой Фельд – Комиссариат, во главе с вышеупомянутым графом Пипером, они получали деньги из Швеции (кстати, королевское правительство платило неохотно и нерегулярно). Занимались торговлей и ремеслами. Свободно совершали религиозные обряды. Пленных охотно брали на русскую службу, гражданскую и военную, даже с повышением в чине и с оговоркой, что «против шведского короля не будут посланы». Многие соглашались, женились на русских, некоторые и православие принимали. А если и терпели лишения, то положение победителей мало чем отличалось: капитан Петр Клочков жаловался, что из-за недофинансирования прогонными деньгами «умирает голодной смертью на Вологде» вместе с подопечными шведами. Тут уже русская бюрократия подсуетилась.
Переселение в Сибирь связывают с заговором 1711 года: пленники хотели взбунтовать драгунские полки и с ними пробиваться в Польшу. Кстати, наказания заговорщиков, по тем временам и по характеру Петра, просто несерьёзные. Но Галина Шебалдина подвергает сомнению причинно-следственную связь: высылка на Восток начинается раньше, и логичнее связать её с очередной войной – турецкой - угрожавшей вторжением в центральную Россию с юга, ну и со старой традицией – использовать военнопленных для освоения диких земель. Грамотные, искусные в науках и ремёслах шведы представляли идеальный контингент. Подчёркиваю: автор не пытается переписать историческую драму в пастораль. Уже после Ништадтского мира, когда пленные получили свободу, многих под разными предлогами удерживали, требуя доработки «урочных лет», разрушая смешанные семьи (православных жен и детей не пускали к иноверцам). Конфликты с местным населением – и ведь не столько из-за «менталитетов», сколько из-за того, что на это население возлагались дополнительные повинности по содержанию пленных. А жизнь была трудная и страшная для всех. В Тобольске большой пожар 1712 года вызвал беспорядки, жертвами толпы стали 6 шведов. Но порою и сами они были хороши. Карл Фолкерер заходит в церковь с собакой. Капитан Стакелберг русских солдат «не только бьёт кулаком, но и дерёт платье, а также на руках его из мытни в избу велит тащить». И, всё-таки, главное для истории – не эта криминальная хроника, а то, что в том же Тобольске, в 1715 году, драгунский капитан Курт фон Врех открыл школу для шведских и русских детей, позже там появились больница, аптека и – это для Вас, Марина – кукольный театр. Там же, в Тобольске, из шведов, перешедших на царскую службу, был сформирован драгунский эскадрон. Между прочим, когда пленных отпустили на родину, местные власти не просто переписали на себя школу и больницу, но выплатили за них 150 рублей (большие деньги). Филипп Страленберг составил карту Сибири, о которой, по его собственным словам, европейцы тогда знали не больше, чем ханты о Германии. Лоренц Ланг совершил 5 путешествий в Китай и дослужился в Иркутске до вице-губернатора. Таких примеров просветительской, геологоразведочной, кораблестроительной и прочей полезной деятельности подданных короля Карла в книге приводится много, так что и им причитается толика нашей сегодняшней благодарности за бюджет, который прирастает ресурсами Сибири.
Марина Тимашева: С 4 по 12 июня в Сочи проходил 17-й Открытый российский фестиваль «Кинотавр». Нынешние его владельцы – Александр Роднянский и Игорь Толстунов - выполнили обещание: программа была насыщенна до предела.
На финальной встрече с руководством фестиваля даже Игорь Толстунов признал, что перестарались и слишком уплотнили график.
Но, пойдем по порядку. Фестиваль открылся новым фильмом Павла Лунгина «Остров». Он не участвовал в соревновании за премии, но заявленная в нем тема звучала в других картинах конкурсной программы. Молитву « Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного» можно было услышать в трех фильмах, как минимум. Сюжет «Острова» таков: в годы войны советский солдат, подчинившись приказу нацистов, расстрелял своего командира. Всю оставшуюся жизнь он проводит на острове и заглаживает страшный грех истовым служением Богу. Раскаявшийся грешник становится праведником. Главную роль, святого-юродивого, даже не сыграл, а прожил Петр Мамонов. Он был лидером рок-группы «Звуки Му», и образ его жизни тогда никак нельзя было признать приличным. Сейчас он иногда показывает свои спектакли в драматическом театре, но большую часть времени проводит в деревне, в работе и молитвах. Петр Мамонов, сам по себе, человек-остров, как и герой фильма Павла Лунгина.
Петр Мамонов: Я много чего делал – бегал, прыгал. А потом Господь меня как бабахнул. Пошло все совсем по-другому. Если веришь, то надо все исполнять. Кому церковь не мать, тому Бог – не отец. Довольно все строго и просто. Трудно только делать. Потому что приходится все время идти против своего хочу. Что в фильме старичок мой делает? Он идет против своего хочу. «Хочу поудобнее, хочу нажать на кнопку, чтобы стекло поднялось». Да я ручкой покручу! На фига мне эта кнопка? Чтобы я лишние сто долларов отдал, что ли? Мы очень удобно и комфортно устроились. А это не есть хорошо, это не есть полезно. Нам тропинка протоптана, компас нам дан, пища дана, ботинки выданы, припасы есть, направление понятно, цель ясна. Иди! Не хочешь? Никто тебя за уши не тянет. Как я уперся своим щенячьим носом в 45 лет в пустоту, в потерю смысла всяческого существования. А к кино, к картине, я отношусь довольно-таки спокойно. Мне кажется, что это спокойный, простой, чистый, честный фильм.
Марина Тимашева: Павел Лунгин рассуждает примерно также.
Павел Лунгин: Эта картина перпендикулярна тому модному направлению, которое сейчас происходит в буржуазно-левом сознании, таком фальшивом, тому, как развивается так называемый западный авторский кинематограф. Для меня лично пришло время быть прозрачно очевидным и ясным. Простота - в житийности этой истории.
Марина Тимашева: Еще одно обращение к житию, а именно, к «Откровенным рассказам странника своему духовному отцу», мы обнаружили в фильме Сергея Карандашова «Странник».
Сергей Карандашов: Потрясающе интересно читается. Вальтер Скотт, на самом деле. Когда-то немножко голова поехала у Сэлинджера. Он сам признавался, что и его жизнь, и жизнь его семьи изменилась в результате того, что он прочел эту книгу. И был сценарий Сергея Сельянова и Михаила Коновальчука. Для того, чтобы понять, что такое современный странник, мы прошли Крестный ход. Он шел из Екатеринбурга в Дивеево. Люди, в течение двух месяцев, прошли пешком 2 тысячи километров. Многие судьбы и истории мы там почувствовали, поняли. И потом уже этот материал сложился в современную историю современного странника. По сути, это сказка. Фактически «Как Федор за чудом ходил». Другое дело, что это еще путешествие к самому себе. Вообще, человек такой заплутавшийся, человек, которого носит, как героя сказки, по волнам жизни, он сам не знает, куда приткнуться. Этот человек возгордился, взял на себя миссию некоего отшельника, а в итоге, пройдя через всяческие истории, понял, что он только орудие промысла. Вот и все.
Марина Тимашева: Снова, как и в «Острове» - скупая северная природа, только не Соловки, а Карелия. Снова в центре повествования человек, которого называют монахом-клоуном, и бабы ездят к нему за чудесами. Как и в фильме Лунгина, странному человеку покровительствует святой старец, и тоже детективный сюжет. Только у Лунгина развязка до обидного предсказуема, а Карандашов так запутал зрителей, что они вообще не поняли, кто, кого и зачем убил.
И еще раз священнослужитель оказывается одним из главных героев действия. Фильм называется «Живой», жюри наградило его за сценарий, а по мне, это, несомненно, лучший, не имеющий себе равных фильм конкурса – действительно живой, основанный не на умозрительных схемах, а на подлинном чувстве. И снова в фильме звучит вопрос: «Что делать человеку, который убил?» и опять в ответ следует: «Каяться». Сценарист Игорь Порублев и режиссер Александр Велединский рассказали историю солдата-контрактника, вернувшегося из Чечни без ноги и без малейшего шанса вписаться в мирную жизнь. Ангелы-хранители являются герою Андрея Чадова в образе старых боевых друзей – тех, что ценой своей жизни спасли его. Они по-прежнему в белых маскхалатах и с оружием в руках. Наверное, вы и без меня знаете, что ангелы приходят к человеку накануне смерти и решают, куда определить его душу. Борьба за нее и составляет внутренний, сложный сюжет фильма. Послушаем самого Александра Велединского.
Александр Велединский: Они как раз эти три дня и ходят с ним. В православии как раз два ангела сопровождают первые три дня. А потом исчезают, потому что он уже там. Они идут не в Рай, не в Ад, они идут на суд, более справедливый, чем здесь, на земле.
Это картина антивоенная, пацифистская, безусловно, для меня.
Я думал об этих мальчишках, я им сопереживал всегда. Меня всегда удивляло, как мальчик 20-ти лет идет на смерть, зная, что он погибнет, прикрывая другого. Наверное, молодые меньше боятся смерти. Мне скоро 50 лет, и мне все страшнее и страшнее смерти. Я привык жить. Для меня очень важно было для себя решить, как, почему они могут остаться за друга? Наверное, просто потому, что стыдно не остаться. И, кстати говоря, так поступает священник. Там есть эта рифма, что священник поступает так же, как ребята. Они спасли его тело, а он спасал его душу.
Марина Тимашева: И вот что говорили о картине кинокритики. Андрей Шемякин.
Андрей Шемякин: Эта картина идет абсолютно поперек течения. Она, с одной стороны, не устроит адептов нового государственного насилия именем непонятно какой родины (имея в виду фильм «Девятая рота»), либо же не устроит тех, кто считает, что империя еще не дораспалась, и лучше бы, чтобы она опять распалась, и только тогда всем будет хорошо. Главный мессидж этой картины, ненавидимый еще в советские годы, называется абстрактный гуманизм. Это, в высшем смысле слова, гуманистическая картина. Дай ей Бог удачи!
Марина Тимашева: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые» - возможно, фильм родился на свет, благодаря этим сточкам Владимира Высоцкого.
В последние годы религиозность выражала себя на экране в сусальных слащавых формах – что ни фильм, то на взгорке церковь, купола золотятся под солнечными лучами, свечи отбрасывают живописные отблески на иконы. Нынче - не то. Люди пробуют найти силу, которая может противостоять энтропии. И находят ее не на уровне ритуально-этнографическом, а на уровне сущностном. Героем оказывается грешник, способный к раскаянию. Это для российской кинематографии, действительно, нечто новое. В Екатеринбургском театре юного зрителя лет пять тому назад было поставлено «Житие святой мученицы Февронии». На фестивале «НЕТ» год назад был финский спектакль «Странник». И только что в Москве студия Сергея Женовача показала грандиозный спектакль по «Захудалому роду» Лескова, в котором, как и тех фильмах, о которых мы говорили, тоже рассматриваются проблемы истинной и мнимой веры.
Попробуем расслышать еще одну тему. Но сперва вспомним, что в конце 80-х годов в фильме Сергея Соловьева «Асса» Виктор Цой пел « Перемен, мы ждем перемен», и ему вторили миллионы. То было время надежд и упований. В фильме «Живой» тоже звучит голос Виктора Цоя. Он поет: «Мне не нравится то, что здесь было и не нравится то, что здесь есть». Эта тема объединяет все сколько-нибудь любопытные фильмы конкурсной программы: от «Живого» до комедии Юлия Гусмана «Парк советского периода». В ней модный телеведущий попадает в закрытый санаторий, советский Диснейленд, где за доллар дают 62 копейки и создают иллюзию счастливой советской жизни. Впрочем, она длится до тех пор, пока герой подчиняется правилам внутреннего распорядка, а когда он их нарушает, быстро превращается в диссидента со всеми вытекающими отсюда последствиями. Герой Александра Лазарева-младшего бежит из кошмарного прошлого в настоящее, и что же? На границе двух эпох его встречают братки на джипах, не уступающие кровожадностью массовику-затейнику из «Парка советского периода», полностью вжившемуся в образ палача с Лубянки. Страна и люди, по мысли Юлия Гусмана, оказались между старым советским молотом и наковальней бандитского капитализма.
Юлий Гусман: Мы находимся все время в плену мифов, из которых, прожив долгую часть жизни в новой системе, вообще не хотим и не можем выйти. Герб – из одной эпохи, знамя - из другой, гимн - из третьей. Мы все время переживаем свою историю, все время стоим между двух идей – капитализма и социализма. И никак не можем сделать шаг ни туда, ни туда. Да, конечно, все, что было - с нами. Но это должно остаться в легендах, в сказках, в преданиях, как мы пытались показать в фильме, но никак не в том, что в любую секунду можно приехать, взять билет и в эту эпоху снова нырнуть с головой. Мы просто придумали смесь Диснейленда и ВДНХ для того, чтобы создать модель советской власти. Но если бы мы создали ее по принципу Комара и Меламида, сделали бы ее карикатурной или сюрреалистической, никаких воспоминаний и эмоций эта картина бы не вызвала. Это был бы некий другой мир - сказочный. А это не сказка – в том-то и несчастье, что нам шагнуть в любую сторону, действительно, один шаг. Я все время хотел, чтобы эти качели качались. Чтобы ни в коем случае, если они качнутся в сторону антисоветчины…. Вот была такая власть, а сейчас… Это неправда. Баку, действительно, был город интернациональной дружбы. И я не отдам эту историю никому. Мой папа пришел с войны, уйдя младшим лейтенантом, капитаном первого ранга, он прошел круги ада. Как можно это отдать? Кстати, об этом и печется наша сегодняшняя идеология. Но что она делает? Она пытается в одну повозку впрячь коня, лань, поросенка, Гитлера. Все, вроде, вместе скакали и везли. Не будет этого.
Марина Тимашева: В финале картины на помощь герою приходят его друзья-актеры, переодетые в костюмы красной конницы, с шашками в руках. Завидев их, владельцы джипов оставляют поле боя.
Юлий Гусман: Это осознанное окончание сказки, где на помощь приходит чудо. А на кого ты можешь рассчитывать? Только на красную конницу. Вот назови мне сейчас организацию, куда ты пойдешь с неприятностями. Взяли менты, отметелили тебя, и куда ты пойдешь?
Марина Тимашева: Характерно, что герой «Живого» тоже бросается на омерзительного военного чиновника с купленной в подарок другу шашкой.
Вера в Бога, смирение и покаяние – с одной стороны, самосуд и шашки наголо – с другой. Ничего иного для спасения человечества кинематограф не предлагает. А в некоторых случаях, на его спасение даже не надеется. Это касается, в первую очередь, замечательного фильма Константина Лопушанского по мотивам романа братьев Стругацких «Гадкие лебеди» (награды удостоился только композитор Андрей Сигле). В городе появляются мокрецы, не то пришельцы, не то мутанты. Они несут миру новую мораль, и на их сторону переходят дети. Дети умненькие, но полагают, что «душа – отхожее место человеческой физиологии». Ученым предстоит решить, что делать со странными гостями и как спасти детей от их влияния.
Константин Лопушанский: Каждое новое поколение, естественно, производит свой суд над прошлым. Но что меня привлекает в Стругацких, это то, что они позволяют себе эту критику довести до очень высокого градуса жесткости высказывания. И это прекрасно, потому что сегодня, может быть, чтобы немножко мы все опомнились, нам бы следовало услышать о себе то, что мы есть на самом деле. Мне это кажется самым важным в этой вещи, самым болевым. И, конечно, вся история взаимоотношений отца и дочери, отцов и детей. Это связующая нить, которая позволяет нам существовать. Несмотря на все конфликты, все-таки, есть «папа, почитай что-нибудь» в минуту страха и опасности. Вот это то человеческое содержание, без которого наш фильм невозможен, человечество невозможно и все невозможно. Мы старались это максимально сохранить. Тема мокрецов, как пришельцев, категорически нас не устраивала изначально. Потому что она сразу выводила в жанр, понятно какой фантастики. Это некое на клеточном уровне изменение, метаморфоза организма. Это некое владение духом своим, духовной энергией. А вот как человечество расправляется с носителями духа, это уже второй вопрос. Это тема картины. А расправляется оно, как всегда. Духовная энергия это то, чем обладали апостолы, это то, чем обладали очень многие в мировой практике люди. Они, как и всякие носители духа, противостоят нашей меркантильной цивилизации. Но тут конфликт доведен до крайности через детей, которые принимают сторону «мокрецов», до крайних форм противостояния миру. Конфликт выведен в крайнюю точку противостояния, и только. Монашеский орден тоже противостоит нашей цивилизации и даже является ее врагом. Не хочется говорить о религиозном экстремизме, любое проявление которого кончается бомбардировками.
Марина Тимашева: Философская и жуткая притча Лопушанского ставит очень сложные вопросы и убеждает в том, что если ответ на них не будет в ближайшее время найден, нас ждет беда.
Герои едва ли не всех фильмов пробуют спастись бегством – в прошлое, в религию, в «свободное плавание». Так называется фильм, получившего приз «Кинотавра» за режиссуру, Бориса Хлебникова. По форме он напоминает документальное кино. Камера словно бы наблюдает жизнь маленького провинциального города, молодой герой пробует устроиться на одну работу тупее и бессмысленнее другой и, не найдя себе на места на суше, отправляется в плавание на ржавой посудине.
Борис Хлебников: Мы со сценаристом поехали собирать материал для сценария и попали в город Мышкин, в котором мы снимали. В нем мы зашли в военкомат. И первый идиотский московский вопрос: сколько у вас ребят не приходит на призывной пункт? Комендант даже не понял вопроса. Я переспросил. Он сказал, что мы с ума сошли, что у них, на самом деле, люди косят в другую сторону - скрывают свои болезни. Стало понятно, что для нас армия это страшно, а для ребят из таких маленьких городков это просто выход в другой мир, возможность уехать и возможность изменить свой мир. Это - про такой город и про такого человека. Расскажу простую маленькую историю про то, как придумывался этот сценарий. Я был в Мышкине, и мне нужно было все время ездить из деревни в город, а там паромные переправы. И нужно было ждать обратного парома два часа. И каждый раз ко мне кто-нибудь подходил с каким-нибудь интересным предложением. Например, купить корзину яблок за 10 рублей. Или икону, сделанную из янтаря, за 20 рублей. И вот такой вот идиотский москвич, я выслушивал чью-то исповедь, и все страшно жаловались на все, говорили, что нет работы, нет ничего, все ужасно. И я тоже думал, как же все ужасно. И так продолжалось 10 дней. И в один прекрасный день, как в фильме, проплывала мимо баржа. Я был немножко с бодуна и решил, что у меня какая-то галлюцинация. Я не понимал, что это такое – баржа, на ней стоит трактор, какие-то мартеновские колеса, и все это плывет к берегу, вращаясь, потому что там порвалась цепь. Баржа подплыла близко, на ней оказались два мужика, которые это все сделали. Они придумали себе цель в жизни, зарабатывают деньги, живут и абсолютно счастливы. И вот, честно говоря, в тот момент, на всех тех нытиков, которых я видел до этого 10 дней, я разозлился.
Марина Тимашева: В фильме «Свободное плавание» очень мало слов. Люди как будто и не умеют говорить, они обмениваются междометиями, а объяснение в любви больше напоминает мычание. Действие, между тем, происходит на улице Тургенева. Безъязыкая улица, вернее, степь, корчится и в картине Ивана Вырыпаева «Эйфория» (специальный диплом жюри Кинотавра»). «Слышь, че, короче, я даже не сплю. Че делать-то будем?» - спрашивает герой у своей возлюбленной. Иван Вырыпаев вытянул из «Тихого Дона» одну-единственную линию, старательно очистив ее ото всего, что делает роман выдающимся произведением. Он замахнулся на трагедию рока. Авантюра, по-моему, не удалась, за попытку – спасибо.
Иван Выпыряев: В фильме не обязательно нужно говорить про героев. Фильм, это же не герои, это то, что вы видите на полотне экрана. Это не психологический фильм. Главным героем фильма является человек, помещенный в природу, в живопись.
Марина Тимашева: Еще один герой, вернее, героиня, лишенная дара речи - в картине Алексея Балабанова «Мне не больно». Правда, ей помогает компания молодых людей, они переводят ее бессвязную речь на русский язык. Диалоги очень изящны и остроумны, но сама история невеселая, в духе фильма « Love Story » – о любви молодого человека и смертельно больной женщины. В этом, на первый взгляд, простом фильме есть глубокий, не так легко считываемый, смысл. Все персонажи выдают себя за тех, кем не являются. Богатый бандит – за сердобольного опекуна, юноши без определенного рода занятий – за дизайнеров интерьера, бедная сирота – за светскую львицу. Только беда освобождает лица от масок. Тут очень хороша работа актеров – Александра Яценко и Ренаты Литвиновой, они и стали обладателями призов «Кинотавра».
Увы, я не знаю, что можно сказать про вялотекущую мелодраму Дуни Смирновой «Связь» и комедию Тиграна Кеосаяна «Заяц над бездной». Меня расстроил Александр Рогожкин с совсем невнятным фильмом «Перегон». Не хватает времени, чтобы подробно рассказать о гипнотически-красивом фильме Валерия Рубинчика «Нанкинский пейзаж», сюжет и смысл которого расшифровать не удалось, кажется, никому. Мне не представляется нужным говорить о картине Юрия Мороза «Точка». Она повествует о жизни бедных проституток, составлена набором расхожих штампов и изобилует сценами насилия, которыми автор, как будто, любуется. Еще был фильм Екатерины Гроховской «Человек безвозвратный». Сперва показалось, что наконец-то снят фильм об обычной семье: мама – врач, папа-военный, их дети и друзья становятся героями повествования. А теперь - посмотрим: так ли они обычны. Одна дочь живет с мужем-гомосексуалистом, который предпочитает развлекаться с парой молоденьких мальчиков, сын ради денег живет с женщиной, вдвое старше его самого, его друг за те же деньги отдается старшему мужчине, в другой семье – малолетний сын-вор, есть еще попытка суицида, и так далее. Хотите видеть в этом российскую действительность – пожалуйста, а по мне – сплошные штампы так называемой современной драматургии и фестивального кино. К той же категории картин, на мой взгляд, принадлежит обладатель Гран-при «Кинотавра» - «Изображая жертву» Кирилла Серебренников. Сперва он поставил пьесу братьев Пресняковых на сцене МХТ, потом, несколько видоизменив, перенес ее на экран. Главный герой тяжело переживает смерть отца и не может простить матери любовной связи с дядей. Сам он исполняет роль жертвы на следственных экспериментах по делам об убийствах. Убийцы держатся уверенно, нисколько не раскаиваются в преступлениях и кажутся совершенно равнодушными к своей и чужой жизням. В финале ничуть не отличающийся от них герой расправится с матерью, отчимом и своей подружкой. Получается винегрет из шекспировского «Гамлета» и театра юного зрителя в его современной немецкой версии: «Маманю я зарезал, папаню зарубил, сестренку-гимназистку в клозете утопил».
Кирилл Серебренников: Вечное желание, чтобы была какая-то надежда. Но она не всегда оправдана. Если мы не поймем, что у нас внутри большие проблемы, вообще, у нас жизнь неправильно устроена, то света никогда не возникнет. А мы его все время где-то ищем. Так надо обратить глаза внутрь. Чернуха - это тоже выдуманный термин. Можно показать самые жуткие вещи, на этом построена культура. В храмах рисовали страшные картины Ада. Важно, что здесь показана распавшаяся связь в семье. Вот распалась связь времен. У всех этих подследственных, заметьте, нет никаких угрызений совести. Конечно, в пьесе и в сценарии это сгущено до некоего абсурда, концентрированного вида, но посмотрите вокруг. Надо сказать: мы больные, больная страна. Главный страх россиян сегодня, знаете какой? Страх жить.
Марина Тимашева: Я лично здорова, не боюсь жить, и фильм этот ничего не дает моему уму и сердцу. Взвинченной истеричностью тона он действует как простейший раздражитель и настаивает на том, что жизнь отвратительно-убога, люди уродливы, а психопатология - это норма. Такое мировоззрение оказалось близко членам жюри и многим критикам. Гуманистическому фильму Александра Велединского они предпочли очередную человеконенавистническую конструкцию. Возможно, их привлекла форма, но соединение игрового кино с анимацией давно уже новаторством не является, к тому же, из фильма без ущерба можно изъять практически любую сцену – каждая выглядит, как вставной номер. Ну да, Бог с ним.
Лучше я расскажу о том, что больше всего понравилось мне. То есть о фильме из внеконкурсной документальной программы. Он называется «СССР-Россия - транзит» и снят дебютантом Андреем Титовым. Место действия – российская глубинка. Время действия – наши дни. Герои – своего рода три богатыря. Средней руки предприниматель, фермер и разнорабочий. При этом один собирает коммунистические раритеты, другой - силой фантазии создает город-сад на месте пустоши, третий, вообще, выходит на связь с инопланетянами. Надо ли говорить, что реальность не имеет ничего общего с мирами, созданными в их воображении. Лица этих людей, их монологи на фоне разрушенных усадеб, сгоревших амбаров, покосившихся заборов, да еще нескладный вороненок, который пробует карабкаться наверх по стволу дерева и все время соскальзывает вниз – и вы видите образ России. Тот, которого режиссеры игрового кино в упор не видят. А как говорят эти люди! Думаете, матом или мычат, как теперь положено в кино и в театре? Нет. Позволю себе процитировать разнорабочего. Он делится с режиссером соображениями о Христе: «Вот если бы на тебя повесили строить царство Божие на земле, ведь ты бы с ума сошел». А вот фермер рассуждает о том, что такое свобода: « В монастыре тоже есть правила, но монастырь, как и мой дом, закрывается изнутри, я дверь сам могу открыть. Тяжело открывается - да, но ключ-то у меня в кармане. Вот это и есть свобода».
