Марина Тимашева: В Петербурге, в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме - сразу три выставки: "Пушкина нет дома" Юрия Роста, "Домино Матренина" и "Красное и черное" Игоря Лебедева. На всех трех выставках была одна Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Дверь закрыта, просто так не пускают. Хочешь войти - возьми свечку и входи с нею зажженной, плотно притворив за собой дверь. Но когда войдешь, непременно потревожишь невидимые колокольчики, которые возвестят о твоем прибытии. В небольшом темном зале - медленные созвездия огоньков. Они кружатся в середине и плавно движутся вдоль стен, и каждому огоньку дано очень много - вызывать из тьмы прибывавшие там миры и снова с сожалением отпускать их во тьму. Каждая пушкинская фотография Юрия Роста - такай мир, творимый заново каждым, кто на него смотрит. Все миры незримо связаны между собой, будь-то статуя молодого сидящего Пушкина, закрытая оберточной бумагой во время ремонта, или рукописи на столе. Фотографии такие тихие, тихие, особенно когда выплывают из тьмы. Трубка Пушкина на столе, книги в кабинете на Мойке 12, коридоры, неприбранные комнаты, мебель в чехлах, вид из окна - фигура широкими шагами летящая на мостовой.
Юрий Рост: Сама фотография это некое воровство изображения, потому что оно нам не принадлежит, это принадлежит либо природе, либо другому человеку, и поэтому я решил, что вот как ночной такой посетитель незваный, в темноте, с этими свечами, мы можем рассмотреть что-то, что нужно рассмотреть. Никакой связи с храмом нет, это просто для того, чтобы вы могли остаться наедине с изображением и сами его рассматривать по частям. Поэтому - свечи. Мне кажется, что в этом есть какая-то интимность и возможность посмотреть эту квартиру так, как увидел ее я. Там еще колокольчики висят, но это как бы напоминание, может быть, о поддужных колокольчиках, которые слышал Пушкин.
Татьяна Вольтская: Казалось бы, свечка, пустяк, но подносишь ее к фотографии, где заснеженный дворик, кот распушился на перилах и понимаешь: да, Пушкина точно нет дома, вышел ненадолго, и улыбаешься. Подносишь к той, где люстра, только что снятая, лежит на столе и думаешь: нет, может, и надолго уехал, и тревожно как-то становится. Подносишь к той, на которой жилет Пушкина, тот самый, который был на нем в день дуэли - и ком в горле.
Юрий Рост: То есть, уважение, восторг, одновременно сожаление, хотя ты понимаешь, что ни при каких обстоятельствах Пушкин не дожил бы до этого времени. Но его право жить было таким трагическим образом нарушено. Конечно, помнишь об этом.
Татьяна Вольтская: Вы оказались рядом, так близко, и в такой интимной обстановкой.
Юрий Рост: Любой человек, который входит в чужую квартиру, даже если это квартира Пушкина, он оказывается рядом с его жизнью. Но ощущение такой несправедливости жизни, скорее всего. Так мало он прожил, так много успел.
Татьяна Вольтская: Цветаева - черный Пушкин, белый снег… Жгучая обида.
Юрий Рост: Это у каждого человека русского такая обида есть, потому что думаешь: зачем тот не промахнулся, зачем Пушкин не выстрелил первым.
Татьяна Вольтская: Выставка уникальна в прямом смысле, потому что все негативы утрачены. Фотографии существуют в единственном экземпляре, и когда знаешь об этом, они кажутся еще более драгоценными.
Юрий Рост: Можно поползать по этому дому, по этим фотографиям, выбирая то, что тебе нравится, что тебя трогает. Тут, по существу, так жизнь разворачивается после жизни, потому что видите, раз Пушкина нет дома, там есть пейзажи, кстати, очень для меня даже старые, тех мест, где он мог бы гулять в этом своем боливаре. Как будто прижизненные фотографии. Они обрываются на фотографии берез. Это место дуэли Пушкина. А дальше начинается опустение дома, фотография, где стоял гроб с Пушкиным, и вот он съехал. Там есть фотография, она сделана давно, она просто занятная: Пушкин во время ремонта, скульптора там прикрыта бумагой для того, чтобы ее не заляпать. Я думаю, что она оказалась пророческая, потому что эта идиотская программа “Имя России”, они как-то спокойно прикрыли Пушкина газетой во имя каких-то сомнительных авторитетов, хотя, безусловно, для меня, и я надеюсь, что для большинства, все-таки имя России это Пушкин. То, что вы видите со свечой это больше похоже на пушкинское время, чем то, что вы видите, если приедете в квартиру с электричеством. Там, когда ты идешь со свечкой, все меняется, там все передвигается, все спокойно, все тихо, и звуки там есть. У меня есть, кстати, звуки пушкинского дома.
Татьяна Вольтская: Звуки пушкинского дома улетают быстро, когда открываешь двери и задуваешь свечу. Так продели сны мимо Герды, когда она шла в спальную принца и принцессы посмотреть на спящего Кая. Пушкинская выставка Юрия Роста - настоящий элизиум теней, причем теней только что скрывшихся за углом, она абсолютно нематериальна. Когда выходишь за дверь, материя как будто жаждет взять свое и сгущается в другую выставку - “Домино Матренина”, на первый взгляд, полную противоположность первой. Это игра художника с фактурой, материалом, смыслами. На двухцветных планках - костяшках домино - детали таинственных механизмов, ржавые куски металла, винты, шурупы, пружины, старые коньки, кукла, гипсовый ангел, дверная ручка - обломки миров, соединяющихся в коллажи. Собственно, это тоже мир теней, но как бы запечатленных с помощью грубой, жалкой, трогательной, отталкивающей материи. И, наконец, уже выйдя во двор, можно попасть в прозрачный павильон, галерею-сарай на фотовыставку Игоря Лебедева “Красное и черное”. Это разглядывание мелочей жизни. На больших листах красного картона - маленькие четвертушки военных фото, те самые, которые носили в нагрудных карманах среди документов и самых дорогих писем. Жизнь, свет, кровь. На черных листах - сплющенные пули, мелкие осколки, обломки штыков. Смерть, холод, лес, болото, где до сих пор лежат не захороненные тела. Тоже мир теней, напряженно глядящий на нас.
