Борис Парамонов: В Нью-Йорке показали киноверсию скандально нашумевшей постановки “Евгения Онегина” в Большом Театре; киноверсия сделана при участии Парижской Оперы. За билеты берут почти как в театрах, отнюдь не киношные цены (которые, впрочем, в Америке тоже не пустяковые).
Скандал, собственно, заключался в том, что Галина Вишневская, прибывшая в Москву отмечать свой юбилей, была возмущена этой постановкой и заявила, что ноги ее больше не будет в Большом Театре. Партия Татьяны – одна из любимейших у примадонны, и она возмутилась тем, что сделали из классической оперы шустрые модернисты.
Для контраста можно привести один из многочисленных отзывов французской прессы:
Диктор: “Интендант парижской оперы месье Мортье вспоминает скандал, связанный с этим "Евгением Онегиным". После московской премьеры Галина Вишневская назвала спектакль ужасом и бесстыдством. "Для меня это пример величайшего театра. И даже если наши мнения с Галиной Вишневской не во всем совпали, я считаю, что это одна из самых красивых постановок, которые мне удалось увидеть за последние 10 лет, - говорит Жерар Мортье. - И я рад представить ее парижской публике, которая знает, как я люблю всё новое".
Спектакль Большого Театра не только пригласили открыть сезон "Гранд опера", что случается с иностранцами здесь крайне редко. Решили записать и выпустить на DVD. "Это невероятно умная постановка, невероятная проработка деталей, - считает режиссер трансляции Хлоя Перльмутр. – И это совершенно нетрадиционный спектакль. Мы мечтали записать его и привезти в Париж".
Борис Парамонов: Оперные театры сейчас во всем мире переживают бум. Недаром же стали делать киноверсии оперных постановок. Солистов первоклассных сегодня много, и, похоже, что числом они только растут. Вот, к примеру, Татьяна Моногарова: я о ней, признаться, не слышал: в нью-йоркской Метрополитен-опере она вроде бы не выступала. Но ведь первоклассная певица – и прелестная женщина, от нее не отвести ни слуха, ни глаза.
Откровенно говоря, посмотрев (надо бы по старинке сказать “прослушав”) нынешнего “Онегина”, я удивился столь острой реакции прославленной певицы. Она же ведь не может не ходить в оперу, а опера сейчас во всем мире стала объектом активных постановочных экспериментов. Оперный режиссер выдвинулся на первое место, заслоняя музыкального руководителя, дирижера, - и едва ли не солистов.
Поначалу, при первых знакомствах с этой модой, оторопеваешь. Я долгое время нынешних оперных режиссеров называл про себя не иначе как шпаной. Сейчас попривык, но некоторые решения всё равно вызывают если не гнев, то смех: например, по телевизору видел в опере Гуно “Ромео и Джульетта” (есть у него такая малоизвестная опера – не “Фауст”) сильно беременную Анну Нетребко, в одной ночной рубашке кувыркавшуюся на постели с Ромео. Вообще у Нетребко, похоже, пение в горизонтальном положении стало специальностью, трэйд-маркой: не только лежа, но и катаясь по сцене, она поет и в “Пуританах” (23 минуты идет сцена, я засек время), и в “Лючии ди Лемермур”. Мотивировка – героиня сошла с ума. Можно было бы, соблазнившись близлежащей остротой, сказать, что это режиссеры сошли с ума; но мне кажется – больше того, уверен,- что певицы, как любые актеры, не возражают против таких эскапад: это всё же люди сцены, а таковые всегда – эксгибиционисты, им нравится ломаться на публике. Анна же Нетребко, среди всего прочего, - женщина здоровая, крепкая, кровь с молоком.
Сейчас, собирая соответствующую информацию, я обнаружил одно, но яркое исключение: упомянутая Татьяна Моногарова отказалась участвовать в сцене из “Фауста”, где Маргарита стоит на коленях перед крестом, а на кресте – голый Мефистофель. Но тут, думается, возражения вызвала богохульственная окраска сцены, ее можно трактовать как оскорбление чувств верующих, отказ певицы можно понять как реакцию религиозного характера.
Я начал понимать, чем, среди прочего, вызваны нынешние оперные новации на “Евгении Онегине” в постановке Метрополитен-оперы. Там сцена дуэли шла без перерыва с последующей, где Онегин возвращается в Петербург. Никакого занавеса, ни антракта, но сцена дуэли ушла в затемнение, и под бальную музыку следующей слуги начали переодевать Онегина – Дмитрия Хворостовского. Когда переодели - разгорелся свет, и Онегин оказался на балу.
Тут легко было сообразить, для чего это делалось: для экономии времени и денег, не тратиться на декорации, “сеттинг”. Так что искусство искусством, дерзновения дерзновениями, а бюджет поджимает и диктует свои суровые законы. И чтобы не было совсем уж скучно среди голых стен, начали накручивать всякие там режиссерские решения.
Так и Мефистофель был выпущен голым, чтобы сэкономить на костюмах.
Это мое предположение всячески подтвердилось на нынешнем “Онегине”, русско-парижском. Вся опера шла в одной декорации. Собственно, это и декорацией не назовешь – длинный стол поперек всей сцены. А за столом в современных костюмах – хор, и поющий, и закусывающий. Пили, надо полагать, воду, но одна хористка (причем толстая) ела мороженое - точно, разглядел.
Тем не менее, под эти вынужденные безумства можно подвести высокую теорию, и не без остроумия подвести, - опираясь, опять же, на оперу и на ее знаменитое описание у Толстого в “Войне и мире”. На этом описании Шкловский построил свое понятие “остранения”, как способа выведения вещей из автоматизма восприятия, а таковое выведение и есть, по Шкловскому, цель искусства. Это описание довольно длинное, приведу только часть:
Диктор: “Во втором акте были картины, изображающие монументы, и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов, потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колени и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей”.
Борис Парамонов: Можно сказать, что нынешняя оперная режиссура действует, опираясь на этот текст Толстого: опера остранянется, причем сразу вся, как таковая. Происходит оживление оперы как жанра, давно уже не воспринимаемого живым чувством, ставшего рутиной, “вампукой”. Опера не воспринимается как спектакль, как зрелище, а лишь как площадка для певцов, для знаменитых солистов. Сколько можно слушать арию или песенку герцога в “Риголетто”? Да и зачем ходить в оперу, когда есть сотни записей Паваротти. И вот на сцене режиссер во время такого номера заставляет Паваротти имитировать сношение с фигуранткой. Эффект тот, что американцы называют коротким словом “фан” (не “фак”).
Но идет и другого рода игра: со всякого рода аллюзиями и ассоциациями, связанными не только с оперой, но со сценой как таковой. У Дмитрия Чернякова в “Онегине” это ружье вместо дуэльных пистолетов, из которого после какой-то, не имевшей места у Пушкина–Чайковского, возни нечаянно застрелен Ленский. Это ружье – из Чехова, из его замечания о том, что если в первом акте на сцене ружье, то в последнем оно должно выстрелить. Вообще Черняков – человек, безусловно, изобретательный, и некоторые его ходы отличаются хорошим вкусом. Как он обыграл тот самый длиннющий стол: он рассадил Онегина и Татьяну на противоположных концах; вот вам и визуальный образ их “невстречи», как сказала бы Ахматова. И они вдоль этого стола то сходятся, то опять расходятся и рассаживаются. Хорошо сделано.
Даже сцена письма Татьяны идет за тем же столом. Татьяна не столько пишет, сколько бегает вокруг этого стола, а иногда на него и забирается, и наблюдать эти эволюции Татьяны Моногаровой так же приятно, как смотреть на Машу Шарапову на теннисном корте.
И еще про стол. В последней картине Онегин, явившийся как Чацкий с корабля на бал, представлен каким-то лохом, на которого не обращает внимания наглая прислуга. И тут дальний прицел режиссерской иронии: всё это долженствует изобразить, как не нужна опера в современном мире новых русских, гуляющих за этим столом со своими шлюхами. Один из них – блестящая находка! – с серьгами в ушах.
Галина Вишневская, судя по ее интервью, больше всего возмущалась сценой бала у Лариных. Но ведь бурлескный ее характер продиктован самим Пушкиным – загляните в текст: там и танцуют грубо, и спать заваливаются у хозяев по диванам и на полу. Так и Зарецкий изображен – встающим с дивана и походя опохмеляющимся.
А одна сцена мне и совсем уже понравилась: ария Ленского. Он явился всё в ту же залу в тулупе и шапке-ушанке – чистый шофер-дальнобойщик, и поет свое “Куда, куда”, а в это время горничные убирают со стола, и тут же Ольга вертится, заглядывает под стол, ищет упавшую серьгу. Находит и тоже опохмеляется – допивает из какого-то фужера. Вообще же ее линия сделана так, что это не Онегин за ней с понтом волочится, а она на него с самого начала падает.
Я говорю всё это в том же стилистическом ключе, в каком сделана постановка Дмитрия Чернякова. Это забавно, это пародийно и самым, казалось бы, неожиданным образом оживляет, “остраняет” музыку, звучащую как-то если и не по-новому, то свежо. Вот этот контраст между классикой и нынешним дураковалянием и входил в замысел режиссера – как средство подчеркнуть музыку, вывести ее из автоматизма восприятия, оглушенного миллионами исполнений. Резюмирую: мне этот проект и его осуществление понравились. Настроен был на ругань, а вышел довольный. То, что сделал Черняков, лучше фальшивого совокупления Паваротти.
Я понимаю, почему можно всё это не любить. Это время, наше время, их время вызывает отталкивание. Не нужна ни опера, ни историческая правда, ни чувство стиля. Вечное – такова уж его природа – в человеческом восприятии сливается с мертвым. Бывают эпохи, что называется, застойные, когда всё консервируется, и эти консервы выдаются за бессмертие. А ты и сам в этом времени, в этой эпохе застрял, и это было жизнью, и любовью, и славой. И помнишь это, и помирился на этом – и вдруг выносит в зал, когда-то бывший твоим, а тут другие и другое, и ходит по сцене и залезает на стол красивая Татьяна Моногарова. Другие играют в твои игрушки, и не понимают, и ломают их.
Кукла сломана, но продолжает пищать.
