Есть один день в году, когда можно без угрызений совести закурить натощак.

И выпить с утра.

И выключить телефон. Пара звонков – и выключить, потому что сколько их осталось, абонентов этого дня…

И плакать.

И не стесняться этого.

Потом пойти туда, где старики.

И рассказать сыну про эту войну – что знаешь. Как прабабка твоя, скажем, окаменела, когда похоронку получила на сына, твоего, значит, двоюродного дедушку, на восемь лет старше тебя он был. И остался. Или как бабка твоя три года в эвакуации молодую крапиву весной ждала как лакомство.

Вот с тем же упрямым занудством и рассказать, с каким мне в первый раз про войну рассказали лет сорок назад.

Надоело слушать про войну? Тогда бери цветы и иди дари по цветку старикам… да, ты прав, на всех не хватит, поэтому бабушек выбирай, меня так учили.

Лет через сорок ему это может пригодиться, прагматически рассуждая.

Хорошо бы, не было холодно в этот день. Мне все равно, я могу выпить и согреться, а им врачи запрещают так греться, и они могут замерзнуть. Потому что пальто у всех нараспашку. Потому что иначе ордена не видны, прикрученные на пиджак лет двадцать назад – навсегда, потому что пальцы артритные еле гнутся, да и пиджак этот куда еще наденешь? А если ордена не видны - чего ходить, спрашивается? Стариков без орденов и так полно...

Я люблю лица этого дня - и тех, кто воевал, и тех, кто просто пережил это, и тех, кто к ним пришел. Какие-то эти лица... не родные, но свои. Среди них в этот день и своего лица не стесняешься.