200 лет назад, в 1806 году в Нью-Йорке автор школьных хрестоматий Ной Уэбстер выпустил свой первый «Краткий словарь английского языка». В нем было 37 тысяч словарных единиц, и, что самое главное, несколько тысяч из них были словами американского происхождения, которых избегали другие словари — и, прежде всего, британские.
Обозреватель Би-би-си Владимир Козловский, написавший на этой неделе о уэбстеровском юбилее, приводит список этих новых для 1806-го года терминов: например, «американизировать» или «перепись», или «шашки», а также «электрик — человек, сведущий в электричестве», «паблисити», «сленг» и даже «виски — спиртное, полученное из зерна путем перегонки».
Я с детства слышал такой рассказ. Когда готовился самый большой 17-томный академический Словарь современного русского языка (это 1950-60-е годы), составители неожиданно обнаружили, что нет одной карточки, на одно слово. Просто забыли. Я сейчас не помню, о чем шла речь. То ли это было слово «совесть», то ли «свобода», то ли «счастье». В общем, что-то очень характерное и трагикомичное для советских времен. Возникла редакционная паника, но было уже поздно, страницы были набраны, сообщать начальству было смерти подобно — и по идеологическим причинам: могли обвинить в диверсии, в лишении народа свободы и счастья, — и по причинам финансовым: кто будет платить за перенабор? Тем дело и кончилось.
Недавно я пошел в библиотеку нашего радио и пересмотрел в 17-томном словаре всё, что только можно. Странно: все слова на месте. История оказалась выдумкой. Однако репутация неполноты и недостоверности за многими справочниками тянется, — как, впрочем, и миф о совершенстве.
Вобла с точки зрения словаря толкового и энциклопедического
За что мы любим словари? На этот вопрос отвечает историк и переводчик Александр Горянин: «На мой взгляд, словарь Ноя Уэбстера — это одно из самых выдающихся произведений мировой лексикографии. Он сделал поразительную вещь. Он соединил элементы толкового словаря с элементами энциклопедического словаря. Вот это не все понимают. Возьмем, скажем, слово "вобла" и заглянем в энциклопедический словарь. Там, наверное, будет сказано, что это рыба семейства карповых, морская плотва, что она водится в Каспийском море, что латинское название такое-то, в Азовском море называется таранью, вылавливается в таких-то количествах. А если мы заглянем в толковый словарь, то там тоже будет сказано, что это рыба, которую употребляют в сушеном и вяленом виде. И тут же словарь перейдет на всякие примеры словоупотребления, на переносные значения. Например, что так называют бесчувственно-холодного человека. Даже у Чехова в "Дяде Ване", по-моему, есть такая фраза: "Отставной профессор, старый сухарь, ученая вобла". И иногда воблой, что греха таить, мы можем назвать какую-то неприятную нам женщину. Особенно, не первой молодости, если она должностное лицо и наложила только что резолюцию "отказать!". Мы легко называем такую женщину воблой. Вот Уэбстер очень правильно понял, что эта граница искусственна. И он соединил в своем словаре толковый и энциклопедический словарь. Конечно, не все энциклопедическое содержание можно было в такой словарь включить. Скажем, географические названия и имена разных деятелей он вынес в конец словаря. Но, тем не менее, они в его словаре присутствуют.
Чем еще замечателен Уэбстер? Вообще, вся история этого словаря - это чудо, как и сам его автор. Он ведь сын золотого века Америки, века просвещения. Ведь в каждой стране была своя эпоха просвещения, которая протекала в свои сроки. Уэбстер, начинавший как сельский учитель, потом был врачом, метеорологом, физиком, педагогом, писателем, автором школьных учебников, журналистом, издавал газеты…. Такие блестящие дилетанты были нужны в то время в его стране. Он обратил внимание в то время, когда был учителем, что из Англии привозят какие-то словари. В Англии, в то время, уже был знаменитый словарь Самюэля Джонсона и словарь Делуорта, но ни в том, ни в другом не было никаких американских реалий. Привозили учебники из Англии, но и там его родину, Америку, все эти книги игнорировали. Скорее всего, сознательно. Два-три высокомерных вскользь упоминания, и все. Ему было обидно. И вот он свой первый словарь, «Компендиус», по-моему, он назывался, в 1806 году составил в пику этим словарям, которые оскорбляли его как американского патриота. Но, по-моему, прямой предшественник словаря, который мы сейчас обсуждаем, вышел чуть позже – в 1828 году. Но не будем спорить. Вполне допустимо в этом году отмечать 200-летний юбилей Уэбстера.
Для меня этот словарь нечто большее, чем просто словарь, который я вижу на полке, приходя в библиотеку. Как-то он очень рано появился в моей жизни. У меня был школьный товарищ Валера Агеев. Он был из семьи более благополучной, чем я, он каждое лето ездил в Москву. Мы жили в Ташкенте. Однажды он из Москвы привез словарь — огромный, нечеловеческих размеров. В нем было 3334 страницы огромного формата, отпечатанные очень мелким кеглем. И с массой изумительных, изысканных гравюрок, изображающих всяческие энциклопедические обстоятельства типа человеческой анатомии или каких-то птиц, рыб. Внизу были еще страшно важные варианты слов, какие-то устаревшие, малоупотребительные, местные, диалектные. Мне стало страшно обидно, что такого словаря не создано на русском языке. И сейчас такой словарь у нас, к сожалению, отсутствует. Потом, много лет спустя, в Москве, мне такой словарь подарила совершенно поразительная женщина — Ольхина Евгения Александровна. Она была ровесница века, ей уже было к тому времени под 80. Она в юные годы попала в эмиграцию, жила в Америке, была сотрудницей американского полярного исследователя Берда. Она была одинока, жила где-то в районе Филей, и вся ее маленькая квартирка была увешана изображениями лошадей и какими-то полярными фотографиями. Вот это были ее две страсти в жизни. А манеры у нее были такой комсомолки 1920-х годов. Такая резкая, прямая, решительная, очень доброжелательная, очень входящая в положение человека. Она сказала мне как-то: "Вы знаете, мне совершенно уже не нужен Уэбстер. Я вам его отпишу в завещании". Когда я через полгода позвонил поздравить ее с днем рождения, она, вдруг, сказала: "Что вы будете ждать? Приезжайте да и возьмите". Вот так я получил этот словарь. Я считаю, что мне его просто судьба послала, я много занимался переводами и находил там некоторые значения слов, которые были нигде более не находимы. Было упомянуто какое-то растение в романе The Hollow. Я сбился с ног — ни в Оксфордском словаре, нигде его не было. А у Уэбстера я его нашел. Недавно мне понадобилось узнать, как называлось древнее английское вече. Нашел у Уэбстера. Писал я статью про английского джентльмена, и мне нужно было происхождение слова сквайр. Все нашел. У него и этимология, и грамматические формы, и цитаты, когда нужно. Он сейчас передо мной, я его листаю. Синонимы, антонимы, какие-то идеографические обстоятельства. В общем, все, что душе угодно.
Но тут я хочу добавить одну вещь. Словарь, который у меня, и тот, который я знал со школьных лет благодаря своему однокласснику, это словарь 1961 года. В нем 600 тысяч словарных статей. Это — пик. Следующее издание вышло уже в двух томах, в нем добавлено 100 тысяч слов (что, конечно, здорово), но выброшено 240 тысяч, которые посчитали устаревшими, не употребляемыми. Ведь всякий, кто работал со словарем, знает, что в словаре не находится именно то слово, которое тебе нужно. Поэтому никогда нельзя выбрасывать устаревшие, якобы неупотребляемые слова. Они-то как раз и нужны. Более употребимые слова, во-первых, у каждого в сознании присутствуют, а во-вторых, их легко найти в самых простых источниках. Вот этого выкидывать, конечно, не стоило бы. Поэтому словарь 1961 года (перед которым сидит на известной фотографии Набоков — огромный, он на переднем плане и почти такого же размера, как Владимир Владимирович из-за ракурса), этот словарь ни с чем не сравнить, и ничем не заменить».
Петр Вайль: англоязычные словари фиксируют состояние языка на настоящее время
На вопрос — «Ваши любимые словари?» — отвечает обозреватель Радио Свобода, писатель Петр Вайль: «Мои-то любимые словари — это, разумеется, энциклопедии, поскольку их можно читать, в полном смысле читать. И, надо сказать, в последнее время на российском книжном рынке появляются замечательные словари. Переводная с английского языка музыкальная энциклопедия Гроува. Это просто захватывающее чтение. Затем я купил словарь, который называется "Иисус и Евангелия". Замечательный! Он посвящен только четырем каноническим Евангелиям и связанным с ним проблемам и персонажам. Это просто настоящее, захватывающее чтение.
Толковые словари — это, конечно, справочники. Есть, кстати, очень интересные. Не только толковые. Есть такой обратный словарь, который еще называется, по старинке, словарь рифм. Любопытная штука, когда смотришь на родной язык с другого конца. А толковые, они просто для дела.
Но тут вот что происходит: российские словари мне не нравятся в принципе, в своей концептуальной основе. Они, в этом смысле, на 180 градусов отличаются от англоязычных словарей образцовых. Тот же Уэбстеровский словарь и его последователи. Дело в том, что англоязычные словари — это словари фиксирующие, они фиксируют состояние языка на настоящее время. Причем, меняется это довольно часто. Я не специалист, я не могу вам точно сказать, но раз в 20 лет они точно меняются. И по словарю ты можешь судить о состоянии современного лексикона. Специалисты решают, какие слова заслуживают включения в словарь этого года, а какие переносятся в отметку "устаревшее". Российские словари — предписывающие, инструктивные. И в этом принципиальная разница. Вы не можете вот сейчас взять словарь и найти там слово "тусовка". Хотя, как мы знаем, она уже лет 15 точно в ходу от министров до последней шпаны. И все знают, что это такое, и многозначность этого слова, и производные от него. Раньше говорили тусоваться, потом это превратилось в тусовать, сейчас — тусить. И все это имеет какой-то смысл. Нравятся нам или не нравятся эти слова, они функционируют в разговорном русском языке. В словарях их нет, если это не словарь жаргона.
Здесь проявляется неповоротливость не полиграфическая. С полиграфией в России сейчас дело сильно подвинулось. Заметьте, как издаются актуальные политические книги. За месяц-полтора-два, прекрасное полиграфическое издание лежит уже на книжной полке в магазине. Но неповоротливость принципиальная. Они считают, что словарь может нас научить, как нужно говорить. А это не правда. Это принципиальная неправда. Потому, что язык — это живая стихия. Живая самоорганизующаяся стихия. А России в силу, не побоимся сказать, тоталитарных традиций думают, что и языком тоже можно управлять. Нет, нельзя — ничего не получится. Не случайно глупая Государственная Дума принимает закон об охране языка. Смеху подобно. Эти люди, из которых больше половины фразу построить не умеют, они будут охранять русский язык. Русский язык сам по себе развивается. И фиксировать его изменение — это и есть задача настоящего словаря. Вот это было бы интересно и нужно».
