Мне нравится все, что делает Толстая. Мне нравится, как она пишет про селедку под шубой и как она ее готовит. Мне нравятся ее опусы в периодике, полные гнева и пристрастия. Мне нравится ее легкая речь, спорую находчивость которой я успел оценить в наших долгих беседах на нашем радио. Мне нравится, как она читает книги и как пишет о них, пересказывая не столько сюжет, сколько автора. Мне нравится, как она отделяет литературу от жизни, не позволяя первой вытеснить вторую. Еще мне нравится, как внимательна она к окружающему.

Договариваясь о первой встрече, я назвал, как это водится в Нью-Йорке, не только удобное место на Бродвее, но и северо-восточный угол перекрестка. Не привыкшие к элементарной геометрии Манхэттена европейцы редко справляются со сторонами света, но Татьяна была на месте и вовремя. Она вообще никогда не опаздывает и никуда не торопится. И это мне тоже нравится — то, что она ведет себя в мире хозяйкой обстоятельств.

Однажды мы пришли в ресторан, где могучий динамик встретил нас песней с глагольными рифмами и восточными переливами.

— Музыку уберите, — бегло сказала Толстая официантке, раскрывая меню.

Тише, однако, не стало.

— Молодожены просят, — объяснила девушка, расставляя закуски.

— Пусть друг с другом поговорят, — распорядилась Татьяна.

И те, застеснявшись от наступившего на них молчания, действительно заговорили, робко и горячо.

Мне нравится, что Татьяна чувствует себя дома всюду, где нам доводилось вместе бывать — в Вашингтоне и во Франкфурте, в горах и на море, на Крите и в Москве, у себя в Питере и у меня в Риге.

Мне, повторяю, нравится все, что Татьяна делает и пишет, но то новое и главное, что она принесла в русскую литературу, является рассказами Толстой.

Их магистральный сюжет — потерянный рай: было, да сплыло. Ее герои — изгнанники. Сдвинутые по фазе, они не могут окончательно совпасть со своей жизнью. Им мешает даже не надежда на возвращение, а смутные воспоминания о чудесной родине.

— Люди, — говорит Толстая всей своей прозой, — заблудившаяся раса, мы не там, где нам полагается быть.

Принимая эту горькую весть, можно сказать, что рассказы Толстой - о пропавшем счастье. Однако, чтобы было чему пропасть, счастье сперва должно найтись. Поэтому можно сказать, что это - рассказы о найденном счастье. Или — рассказы о воскрешенном, возрожденном в тексте — счастье. В результате, если вырезать переменные и вычленить неизменное, то окажется, что рассказы Толстой — о счастье. И это объясняет любовь к ее сочинениям.

Однажды Татьяна рассказала, как в итальянской церкви ей довелось встретить слепого с поводырем. Из экономии храм был погружен в сумрак. За свет нужно платить отдельно. Другие из скупости вглядывались в темноту, но слепец на ощупь кормил монетками автомат, отчего у стены ненадолго вспыхивал прожектор. Каждый раз луч выхватывал голубую от неба фреску, и поводырь шепотом описывал слепому детали.

Татьяна Толстая в программе Александра Гениса: "Я не верю в прогресс никакой специальный. Я считаю, что здесь существует русский мир, а за стеной существует европейский мир, который сейчас болен и хрупок. Дальше существует чуждый мне и страшноватый исламский мир - вот сейчас он показывает, что он может быть вполне страшен. Мне дальше неизвестно."