Человек, далекий от кавказских страстей, рискует не оценить глубину компромисса, достигнутого в Женеве. Он бы мог даже улыбнуться тому, как самая, можно сказать, главная организация на свете, ООН, в лице самого ее генерального секретаря, кропотливо редактирует ничего не значащий текст, пытаясь разрешить неразрешимую проблему: как и где поставить запятую, чтобы и Абхазия не получилась частью Грузии, и Грузия не сочла, что таковой частью Абхазия не является.
В Женеве играют в игру, которая никому не интересна, в которую играть надо, для которой правила не написаны, и писать их ни у кого охоты нет. С видом, что все это и есть правила. Такова суть процесса, называемого урегулированием. Которое после югоосетинского августа выглядит особенно трагикомично, потому что урегулировать, собственно говоря, уже и нечего. Все закончено. Причем отнюдь не только для Грузии.
О том, что независимость отнюдь не обернется для Абхазии свободой, в Сухуми многие догадывались задолго до прошлогоднего августа и последовавших за ним народных гуляний. Готовность самопровозглашенной территории к тому, чтобы состояться как государство, на самом деле оценивается не столько валовым внутренним продуктом, который всегда смехотворен, сколько отсутствием желания сразу после отделения найти себе нового старшего брата. Южная Осетия с первого до последнего дня своего праздника непослушания с радостью наблюдала за своим быстрым превращением в придаток братской Северной Осетии. В сухумских же политических кулуарах и не под диктофон всегда подчеркивалось: да мы бы с удовольствием шли в Европу, мы готовы быть вполне прозападной страной – но где они, эта Европа и этот Запад?
Даже выборы, на которых вопреки законам российской вертикали власти победил Сергей Багапш, которые Москва восприняла едва ли не как продолжение розово-оранжевого революционного процесса, не стали ни для кого сигналом. А воодушевленный Сухуми, решив, что лучших доказательств своего европейства не требуется, протянул руку – и Западу, и даже Тбилиси, чтобы вдвоем, без участия Москвы, найти компромиссную модель.
Рука повисла в воздухе. Багапшу осталось только обреченно вступить в соревнование за право считаться самым пророссийским абхазом. И круг продолжал замыкаться, потому что по мере этого превращения таяли и призрачные симпатии Запада.
Западу оставалось только хранить верность правилам, которые никак нельзя было отменять. Он прекрасно понимал, что Грузией Абхазия уже не будет ни при каких обстоятельствах, но и никаких шагов навстречу Сухуми он себе позволить не мог. И потому, что это стало бы угрозой миропорядку. И потому, что это обидело бы Грузию. А еще это стало бы легализацией того, что в 1993-м году победоносно совершила в этих местах неведомо оттуда прилетевшая абхазская авиация при поддержке братских отрядов Шамиля Басаева. То, что должно было сработать против российской аннексии юридически, безотказно сработало на нее по сути. С тем же упорством, с которым Москва толкала Тбилиси в НАТО, Запад, оказывается, толкал Сухуми в Россию. И теперь ему остаются только запятые в документе, который страстно обсуждается в Женеве. Надеяться на то, что когда-нибудь и как-нибудь правила все-таки изменятся и Абхазия окажется в списке тех, кто заслужил себе приобщение к устроенному по-новому миру, больше не приходится. Ответ на вопрос, кто в итоге проиграл больше всех, кажется, можно считать таким же окончательным, как выбор Абхазии между свободой и независимостью.
В Женеве играют в игру, которая никому не интересна, в которую играть надо, для которой правила не написаны, и писать их ни у кого охоты нет. С видом, что все это и есть правила. Такова суть процесса, называемого урегулированием. Которое после югоосетинского августа выглядит особенно трагикомично, потому что урегулировать, собственно говоря, уже и нечего. Все закончено. Причем отнюдь не только для Грузии.
О том, что независимость отнюдь не обернется для Абхазии свободой, в Сухуми многие догадывались задолго до прошлогоднего августа и последовавших за ним народных гуляний. Готовность самопровозглашенной территории к тому, чтобы состояться как государство, на самом деле оценивается не столько валовым внутренним продуктом, который всегда смехотворен, сколько отсутствием желания сразу после отделения найти себе нового старшего брата. Южная Осетия с первого до последнего дня своего праздника непослушания с радостью наблюдала за своим быстрым превращением в придаток братской Северной Осетии. В сухумских же политических кулуарах и не под диктофон всегда подчеркивалось: да мы бы с удовольствием шли в Европу, мы готовы быть вполне прозападной страной – но где они, эта Европа и этот Запад?
Даже выборы, на которых вопреки законам российской вертикали власти победил Сергей Багапш, которые Москва восприняла едва ли не как продолжение розово-оранжевого революционного процесса, не стали ни для кого сигналом. А воодушевленный Сухуми, решив, что лучших доказательств своего европейства не требуется, протянул руку – и Западу, и даже Тбилиси, чтобы вдвоем, без участия Москвы, найти компромиссную модель.
Рука повисла в воздухе. Багапшу осталось только обреченно вступить в соревнование за право считаться самым пророссийским абхазом. И круг продолжал замыкаться, потому что по мере этого превращения таяли и призрачные симпатии Запада.
Западу оставалось только хранить верность правилам, которые никак нельзя было отменять. Он прекрасно понимал, что Грузией Абхазия уже не будет ни при каких обстоятельствах, но и никаких шагов навстречу Сухуми он себе позволить не мог. И потому, что это стало бы угрозой миропорядку. И потому, что это обидело бы Грузию. А еще это стало бы легализацией того, что в 1993-м году победоносно совершила в этих местах неведомо оттуда прилетевшая абхазская авиация при поддержке братских отрядов Шамиля Басаева. То, что должно было сработать против российской аннексии юридически, безотказно сработало на нее по сути. С тем же упорством, с которым Москва толкала Тбилиси в НАТО, Запад, оказывается, толкал Сухуми в Россию. И теперь ему остаются только запятые в документе, который страстно обсуждается в Женеве. Надеяться на то, что когда-нибудь и как-нибудь правила все-таки изменятся и Абхазия окажется в списке тех, кто заслужил себе приобщение к устроенному по-новому миру, больше не приходится. Ответ на вопрос, кто в итоге проиграл больше всех, кажется, можно считать таким же окончательным, как выбор Абхазии между свободой и независимостью.
