Генеральным директором Третьяковской галереи приказом министра культуры России Александра Авдеева назначена Ирина Лебедева. Она сменила на этом посту ушедшего на пенсию Валентина Родионова. О том, какие перемены ожидают один из ведущих художественных музеев России, в интервью Радио Свобода рассказывает его новый руководитель.
Ирина Лебедева пришла в Третьяковку в 1985 году, ступенька за ступенькой пройдя путь от рядового научного сотрудника до заместителя генерального директора по научной работе.
– До смешного последовательно все получилось. Я работала при четырех директорах, до этого работала в Русском музее и параллельно училась в Ленинградском государственном университете. Начинала свою работу, когда директором был Василий Алексеевич Пушкарев. И он для меня определил какую-то музейную планку. Все-таки это очень важно – с чего ты начинаешь. Третьяковская галерея - как этап моего формирования как личности и как специалиста - связан с Юрием Александровичем Королевым. Мне ближе всего его концепция деятельности, его масштабность замыслов и дел, внимание к мельчайшим деталям.
– Предмет ваших научных интересов – ХХ век, и, наверное, самые большие проблемы галереи сейчас связаны именно с современным искусством. Я имею в виду и возможный снос вашего здания на Крымском валу, и то, что посещаемость экспозиции меньше, чем достойны эти шедевры. Как вы думаете справляться с этими проблемами? Возникли у вас сейчас какие-то новые идеи?
– Это одна из основных задач – повысить посещаемость и, соответственно, внимание к искусству ХХ века. Скажем, в западных музеях мы видим, как много посетителей на самых разных площадках, которые работают с современным искусством, с искусством ХХ века в целом. Мы видим, с каким интересом люди за рубежом изучают такие работы. Я не уверена, что они всегда понимают абсолютно точно то, что видят. Но там это принято, есть к этому интерес, есть традиция, которая уже сложилась как признак хорошего тона – интерес к современному искусству. История нашей жизни в ХХ и XXI веках настолько сложна и противоречива, что у нас такой традиции не сложилось. Многие эмоциональные реакции со стороны людей старшего поколения по отношению к современному искусству и, наоборот, реакция на то искусство, которое в нашей стране было в официальном поле в ХХ веке, со стороны представителей актуального искусства – это такие сложные взаимоотношения, которые мы обязаны учитывать.
Нам хотелось, чтобы Третьяковская галерея как музей национального искусства, который показывает материалы от XI века до современности, все-таки была над этой схваткой. Это вообще не наша задача – показывать острые и скандальные проекты, это вообще не наша роль. Когда у нас был создан отдел новейших течений, к нам переехала коллекция из Царицыно и пришел Андрей Ерофеев, на которого мы возлагали большие надежды. Со временем стало ясно, что это художественное сообщество и Андрей рассматривали Третьяковскую галерею скорее как одну из площадок для очень активной деятельности в области современного искусства. Но за последнее время организовано огромное количество других площадок, которые это поле заполняют. И сейчас совершенно очевидно: то, что делается на других площадках, совсем не обязательно делать в Третьяковской галерее. Нам хотелось бы какие-то менее острые, но более принципиальные вещи делать. Самая главная задача – показывать материалы, привлекать не того зрителя, который этим и так интересуется, а зрителя, который этого не знает, не любит, но, в принципе, хотел бы об этом узнать.
– Каким образом вы планируете сейчас расширять аудиторию?
– Мы над этим размышляли много лет. Мы создали второй вариант экспозиции искусства ХХ века, намечаем план дальнейших действий. Вы знаете, что сейчас в Москве очень много стендов, где в большом формате воспроизведены картины из собрания Третьяковской галереи. Мы уже получили обратную реакцию, которая для нас была очень интересной. Скажем, работа "Купание красного коня" Петрова-Водкина. Люди, которые к нам приходят потом на экспозицию, попадают туда отчасти случайно, но - я сама тому свидетель - радостно узнают работу и говорят: "Мы ее знаем". Для искусства ХХ века это очень важно, потому что люди в принципе не знают этот материал, они в залах теряются. Такое количество нового, непонятного подчас материала, что у них ощущение какой-то неуверенности. Как только они видят знакомое, это ощущение дискомфорта проходит, у человека начинается радость узнавания.
– А какова все-таки ситуация со зданием? Несколько месяцев назад общественность была взбудоражена, когда в стенах здания на Крымском валу главный архитектор Москвы Кузьмин рассказывал, как сказочно преобразится эта территория после того, как будет снесен комплекс.
– Кризис вообще повлиял на всю ситуацию. Никто, собственно, этого проекта не отменял, но никто не дает команду для движения вперед, потому что сейчас, наверное, это бессмысленно. Все зависло. Но проблема остается, и ее все равно нужно решать. Здание требует очень серьезных финансовых вложений, если принять концепцию его модернизации. Почему мы стали так настойчиво выступать за строительство нового здания? Потому что, проанализировав ситуацию, понимаешь, что деньги на реконструкцию нужны колоссальные. Самое главное, чтобы Третьяковская галерея имела свой визуальный образ, ассоциировалась именно с Национальным музеем, с его шедеврами, с его экспозицией.
Ирина Лебедева пришла в Третьяковку в 1985 году, ступенька за ступенькой пройдя путь от рядового научного сотрудника до заместителя генерального директора по научной работе.
– До смешного последовательно все получилось. Я работала при четырех директорах, до этого работала в Русском музее и параллельно училась в Ленинградском государственном университете. Начинала свою работу, когда директором был Василий Алексеевич Пушкарев. И он для меня определил какую-то музейную планку. Все-таки это очень важно – с чего ты начинаешь. Третьяковская галерея - как этап моего формирования как личности и как специалиста - связан с Юрием Александровичем Королевым. Мне ближе всего его концепция деятельности, его масштабность замыслов и дел, внимание к мельчайшим деталям.
– Предмет ваших научных интересов – ХХ век, и, наверное, самые большие проблемы галереи сейчас связаны именно с современным искусством. Я имею в виду и возможный снос вашего здания на Крымском валу, и то, что посещаемость экспозиции меньше, чем достойны эти шедевры. Как вы думаете справляться с этими проблемами? Возникли у вас сейчас какие-то новые идеи?
– Это одна из основных задач – повысить посещаемость и, соответственно, внимание к искусству ХХ века. Скажем, в западных музеях мы видим, как много посетителей на самых разных площадках, которые работают с современным искусством, с искусством ХХ века в целом. Мы видим, с каким интересом люди за рубежом изучают такие работы. Я не уверена, что они всегда понимают абсолютно точно то, что видят. Но там это принято, есть к этому интерес, есть традиция, которая уже сложилась как признак хорошего тона – интерес к современному искусству. История нашей жизни в ХХ и XXI веках настолько сложна и противоречива, что у нас такой традиции не сложилось. Многие эмоциональные реакции со стороны людей старшего поколения по отношению к современному искусству и, наоборот, реакция на то искусство, которое в нашей стране было в официальном поле в ХХ веке, со стороны представителей актуального искусства – это такие сложные взаимоотношения, которые мы обязаны учитывать.
Нам хотелось, чтобы Третьяковская галерея как музей национального искусства, который показывает материалы от XI века до современности, все-таки была над этой схваткой. Это вообще не наша задача – показывать острые и скандальные проекты, это вообще не наша роль. Когда у нас был создан отдел новейших течений, к нам переехала коллекция из Царицыно и пришел Андрей Ерофеев, на которого мы возлагали большие надежды. Со временем стало ясно, что это художественное сообщество и Андрей рассматривали Третьяковскую галерею скорее как одну из площадок для очень активной деятельности в области современного искусства. Но за последнее время организовано огромное количество других площадок, которые это поле заполняют. И сейчас совершенно очевидно: то, что делается на других площадках, совсем не обязательно делать в Третьяковской галерее. Нам хотелось бы какие-то менее острые, но более принципиальные вещи делать. Самая главная задача – показывать материалы, привлекать не того зрителя, который этим и так интересуется, а зрителя, который этого не знает, не любит, но, в принципе, хотел бы об этом узнать.
– Каким образом вы планируете сейчас расширять аудиторию?
– Мы над этим размышляли много лет. Мы создали второй вариант экспозиции искусства ХХ века, намечаем план дальнейших действий. Вы знаете, что сейчас в Москве очень много стендов, где в большом формате воспроизведены картины из собрания Третьяковской галереи. Мы уже получили обратную реакцию, которая для нас была очень интересной. Скажем, работа "Купание красного коня" Петрова-Водкина. Люди, которые к нам приходят потом на экспозицию, попадают туда отчасти случайно, но - я сама тому свидетель - радостно узнают работу и говорят: "Мы ее знаем". Для искусства ХХ века это очень важно, потому что люди в принципе не знают этот материал, они в залах теряются. Такое количество нового, непонятного подчас материала, что у них ощущение какой-то неуверенности. Как только они видят знакомое, это ощущение дискомфорта проходит, у человека начинается радость узнавания.
– Кризис вообще повлиял на всю ситуацию. Никто, собственно, этого проекта не отменял, но никто не дает команду для движения вперед, потому что сейчас, наверное, это бессмысленно. Все зависло. Но проблема остается, и ее все равно нужно решать. Здание требует очень серьезных финансовых вложений, если принять концепцию его модернизации. Почему мы стали так настойчиво выступать за строительство нового здания? Потому что, проанализировав ситуацию, понимаешь, что деньги на реконструкцию нужны колоссальные. Самое главное, чтобы Третьяковская галерея имела свой визуальный образ, ассоциировалась именно с Национальным музеем, с его шедеврами, с его экспозицией.
