Александр Генис: Сегодняшний выпуск “Картинок с выставки” приведет нас в Еврейский музей Нью-Йорка, где проходит выставка наивной живописи художника, известного под очень подходящим сезону именем Меер Июльский.
Свое необычное прозвище Меер получил еще мальчиком за непоседливость. Июль – самый жаркий месяц, когда все ведут себя как сумасшедшие. Во всяком случае, так считалось у евреев, живших в старинном польском городке Апт, или Опатов, где Меер родился и вырос в большой и крепкой еврейской общине, насчитывавшей 6.5 тысяч человек. Перед войной он сумел перебраться в Торонто. Прожил там жизнь, торгуя красками, а на пенсии, поддавшись уговорам дочери, стал рисовать мир своего детства.
Как многие наивные художники, Меер писал, чтобы рассказать истории. Они – в виде пространных пояснений – сопровождают каждую картину. В результате выставка оставляет дивное впечатление экскурсии в волшебный, давно умерший, мир. Мне эту выставку хотелось бы сравнить с фильмом “Амаркорд” Феллини. Такая же яркость чувств, живописность деталей, пестрота образов и искусность рассказа.
Меер, опять-таки, как Феллини, заполнят свои подробно, по школьному старательно выписанные картины эксцентрическими персонажами. Вот, например, клептоманка, жена самого богатого купца в городе, которая засовывает под платье живую рыбу на базаре. Вот человек-муха, трубочист, умевший лазить по отвесным стенам. Вот ленивая уборщица, научившаяся мыть пол, танцуя в платье с шлейфом. Вот городская проститутка, от которой отворачиваются набожные евреи.
Меер сохранил потрясающе ясную память о своем детстве. Он до сих пор, например, умеет делать 20 игрушек, которые у него были мальчиком. Тщательно восстанавливая местечковый обиход, художник описывает исчезнувший, как Атлантида, остров первобытной библейской жизни посреди довоенной Европы. Все это живо напоминает и рассказы Бруно Шульца, и картины любимого художника Меера Шагала, и всякого рода магический реализм, который доносит до нас чудесные легенды местечковых мудрецов и кудесников.
Одну из таких историй Меер рассказал в картине “Черная свадьба”. В ней описан обряд бракосочетания на кладбище, которым, по совету раввина, жители Апта остановили холеру. Герой другой картины – детский друг Меера, мальчик в белой пижаме. В этой семье, - рассказывает художник, - так часто умирали дети, что ребе посоветовал отцу нарядить оставшегося сына в белые, как саван, одежды, чтобы демон смерти принял его за мертвого. Мальчик вырос, не снимая белой пижамы, надеясь, что она спасет его и в нацистском лагере. Но пижама не помогла. В конце выставки Меер рассказывает о своем недавнем посещении родного города. Евреев там больше нет.
Выпуск “Картинок с выставки” продолжит Соломон Волков.
Соломон, я хочу поговорить о том, что стало с этой местечковой культурой после Второй мировой войны, что осталось от нее. Мы знаем литературу, скажем, Шалом Алейхома, а от музыке почти ничего не осталось в Европе.
Соломон Волков: Она присутствует, как ни парадоксально, в Польше. В Польше самих евреев практически не осталось, но фестивали еврейской культуры там проводятся регулярно и пользуются огромным успехом, съезжаются туристы со всего света. И вообще эта музыка, которая в реальной жизни не звучит, музыка еврейских свадеб, обрядов, встреч, празднеств – то, что на сегодняшний момент звучит, это все стилизация, созданная по модели того, что когда-то было и ушло уже безвозвратно. Потому что на сегодняшний момент она вся звучит и, может быть, даже и на свадьбах, и на бармитствах, но это всякий раз воспроизведение ритуала. Даже с музыкальной точки зрения я не убежден, что подлинник на сегодняшний момент воспринимался бы адекватно. Как вы знаете, миллионы евреев приехали из России и Польши в конце 19-го – начале 20-го века, эти люди поселились в крупных американских городах и здесь создали огромную субкультуру. Только в одном Нью-Йорке в 1918 году было 20 еврейских театров на языке идиш. Здесь, в Нью-Йорке, эта культура пускала корни, и отсюда уже распространялась по всему миру. И первую песню, которую я хотел показать, как раз это такой типичный еврейский роман, жалостная “Песня о золотой стране”, где певец говорит о том, что “сыграй клезмер мне песню, которая мне напомнит о песне, которую мне пела мама”. Вот эту песню я слышал на записях своего отца, а потом я услышал ее уже здесь в исполнении американских еврейских певцов. И эта песня всегда вызывала и вызывает у меня воспоминание о моих молодых годах в Риге.
Сюда приехал в 1891 году человек по имени Яков Михайлович Гордин. Приехал он с Украины, где он пытался основать свою социалистическую еврейскую секту, а здесь он стал невероятно успешным драматургом на идише, которого он не знал до того, как он приехал. Он написал около ста пьес. Причем эти пьесы представляют из себя обработки всего мирового репертуара, и отец мне рассказывал очень смешную историю. Один из хитов этого Гордина назывался “Мирла Эфрос”, его называли также “Еврейская королева Лир”. Женщина, которая отказывается от наследства, все плачут и рыдают, и ни одно поколение еврейских актрис делало себе имена на этой пьесе Гордина. А в буржуазной Латвии, где были все эти системы взаимопомощи у евреев, всякая благотворительность, театры приглашали, и один местный богатей говорил, что он слышал, что пользуется большим успехом такая Мирла Эфрос, надо бы ее пригласить. Он думал, что это имя актрисы. Сначала это из Европы пришло в Нью-Йорк, потом это из Нью-Йорка уже шло обратно в Европу. И вот это взаимодействие и помогло сохранить еврейскую культуру после войны, потому что многое было уничтожено, как мы знаем, в Восточной Европе, но какие-то ее корни сохранились здесь, в Америке, в Нью-Йорке. И свой вклад в это внесли еврейские классические музыканты, приехавшие из России. Одним из таких музыкантов был скрипач Иосиф Ахрон, ученик знаменитого Леопольда Ауэра. Он родился в 1886 и умер в 1943 году. Приехав сюда, он преподавал в Калифорнии и много сочинял для скрипки. И одним из его популярных произведений 20-х годов была еврейская мелодия, которая как бы переводила эту еврейскую музыку в более высокий, приличный класс, в сферу классической музыки.
Александр Генис: То есть, делала ее респектабельной?
Соломон Волков: Да. И все, не только еврейские скрипачи, но и другие, я хочу показать “Еврейскую мелодию” Ахрона в исполнении Руджеро Риччи, итальянского скрипача, считали своим долгом эту музыку играть, она пользовалась колоссальным успехом. “Еврейская мелодия” Ахрона, играет Руджеро Риччи.
И наконец, мы приходим к современному этапу в освоении этой идишской музыки, это ее возрождение в 70-е годы. Когда мы с вами сюда, Саша, приехали, помните, здесь в моде был “Руц”, такой знаменитый телефильм, и все кинулись искать свои корни, в том числе, и молодые евреи. Раньше вот этой клезмерской музыки стеснялись, ее как таковую не показывали, показывали нечто более респектабельное, обработки в классическом или романтическом стиле. А в 70-е годы молодые евреи решили обратиться к своим корням. Но это уже весьма приблизительное воспроизведение, как всегда в таких случаях, этих корней, и тут есть и элемент как бы стилизации, с одной стороны, а, с другой стороны, неминуемого приспособления к каким-то коммерческим требованиям и нормам текущего дня. Нужно, чтобы эта музыка также привлекала молодых людей, чтобы она им нравилась, чтобы она была им интересна, чтобы они могли под нее танцевать и развлекаться. И образцом такой музыки является презентация Энди Статмена, он был одним из пионеров в этой области, кларнетист американский, он создал музыкальный ансамбль под названием “The Andy Statman Klezmer Orchestra”. Это один из многих музыкальных ансамблей, которые сегодня создают свои версии вот этой старой музыки, еврейских клезмеров, музыкантов, которые ходили и играли на свадьбах, на бармицтвах, на других торжествах. И вот эти стилизации как бы перекидывают арку от этих музыкантов прошлого, чье искусство уже утеряно безвозвратно, восстанавливают это искусство и делают его интересным для современной молодежи.
