CТАЛИН-ПОЭТ

Бутон расцвёл, и роза, наклонившись,
к фиалке прикоснулась...

Этими строками начинается стихотворение юного Сталина "Утро". В 1957 году, уже после того, как началась хрущёвская "десталинизация", но ещё до низвержения статуи Сталина в Тбилиси (это событие сопровождалось массовыми волнениями и многочисленными жертвами), "Утро" было, в который раз, перепечатано в сборнике "Деда Эна" – грузинской "Родной речи". В Грузии этот сборник считают своего рода букварём, по которому дети учатся читать и писать. Он же кладезь народной мудрости, краткий исторический очерк, сокровищница знаний. С 1876 года, первого года издания, и до 1916 года этот сборник пополнялся и расширялся, а в последующие десятилетия постоянно сокращался и ужимался. В 1916 году стихотворение Сталина "Утро" было впервые включено в "Деда Эна". Для никому неизвестному Сосело это было большой честью. В 1957 году в том же сборнике был напечатан рассказ "Маленький Сосо", завершавшийся словами "В годы учёбы он всегда помогал отстающим" – замечание довольно зловещее с точки зрения сегодняшнего дня. О будущем маленького Сосо со всей определённостью говорит иллюстрация к рассказу, выполненная в духе мастеров итальянского Возрождения: луч солнца пробивается сквозь тучи и таинственно освещает дом Сталина.

Практически, о молодости Сталина говорят лишь его стихотворения. Позже он не смог переделать их. В 1895 и 1896 годах они были опубликованы в газетах и журналах, распространяемых, помимо Грузии, в России, Финляндии и в других странах, так что даже самые опытные фальсификаторы из ОГПУ были бы бессильны что-либо изменить. Стихотворения эти – мне удалось найти шесть – не только подлинны, но и красноречивы. Это стихи не по годам развитого юноши, стихи, написанные умело, хотя и небезупречно. Они много говорят о темпераменте, побуждениях, культуре молодого Сталина.

В традиционной грузинской поэзии XIX века можно найти элементы персидской поэзии (розы, соловьи), византийских гимнов, романтизма и русского гражданского стиха. Стихотворение Сталина "Утро" следует этой традиции. Не удивительно, что патриарх грузинской литературы и общественной мысли Илья Чавчавадзе охотно согласился напечатать "Утро" и, по меньшей мере, ещё четыре стихотворения в редактируемой им газете "Иверия" в 1895 году. Одна из самых ранних публикаций Сталина – "Луне":

Плыви, как прежде, неустанно,
Над скрытой тучами землёй,
Своим серебряным сияньем
Развей тумана мрак густой.

К земле, раскинувшейся сонно,
С улыбкой нежною склонясь,
Пой колыбельную Казбеку,
Чьи льды к тебе стремятся ввысь.

Но твёрдо знай: кто был однажды
Повергнут в прах и угнетён,
Ещё сравняется с Мтацминдой,
Своей надеждой окрылён.

Сияй на тёмном небосводе,
Лугами бледными играй,
И, как бывало, ровным светом
Ты озари мне отчий край.

Я грудь свою тебе раскрою,
Навстречу руку протяну
И снова с трепетом душевным
Увижу светлую луну.

В общем, стихотворение пронизано чувством уверенности: синтаксис не прерывист, образы цельны. Уже в этом стихотворении намечается контраст между буйством природы и человека, с одной стороны, и гармоничностью птиц, музыки, певцов-поэтов – с другой. Этот контраст ещё очевидней в другом стихотворении – "Пророк". Оно было опубликовано в газете "Иверия" на Рождество 1895 года. Сталину тогда только-только исполнилось шестнадцать лет. Стихотворение это – о пророке, отвергнутом своей землёй. Тема отвергнутого пророка была популярна в России и в Грузии.

Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрой песней своей.

А в песне его, а в песне –
как солнечный блеск, чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.

Сердца, превращённые в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.

Но вместо величья и славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.

Сказали ему: "Проклятый,
Пей, осуши до дна...
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!".

Здесь Сосо развивает мысль Лермонтова, кстати говоря, высказанную русским поэтом в стихотворении "Ангел" тоже в шестнадцатилетнем возрасте: мысль о том, что "звуки небес" несравнимы со "скучными песнями земли". И всё же "Пророк" Сталина – стихотворение глубоко грузинское, оно восходит к образу героя, типичного для грузинского фольклора. Прежняя тень тревоги становится в этом стихотворении маниакальным убеждением, что великих пророков ожидает лишь травля и убийство. В этом смысле стихотворение "Пророк" говорит о личности Сталина больше, чем прочие поэтические произведения будущего вождя. Но в поэтическом даре Сталину не откажешь. Можно лишь пожалеть – и не только по политическим соображениям - о том, что Сталин предпочёл революционную деятельность поэзии. Если бы инспектор духовной семинарии не поймал Сталина с книгой Виктора Гюго, то, возможно, Грузия не лишилась бы поэта, а Советский Союз стал бы жертвой Троцкого и троцкистов.

Арест Лозинского, переведшего дантовское "Чистилище", и освобождение, последовавшее за переводом "Рая", расстрел Тициана Табидзе, вынужденное самоубийство Паоло Яшвили, расстрел жены Галактиона Табидзе говорит о том, что Сталин не терял интереса к сфере своего юношеского увлечения. Модернистов он не выносил. Поэты, отдавшие дань символизму, декадансу, космополитизму в духе парнасцев, были обречены. Те же, кто оставался верен ясному и понятному романтизму – этому фундаменту социалистического реализма – были пощажены. Такой мести могут лишь завидовать литературоведы и другие творческие работники. На Западе так мстить удаётся крайне редко – примеров почти нет – разве что Эзра Паунд, посаженный в сумасшедший дом, или второразрядные литераторы, которым приходилось писать рецензии на произведения гениев.

Хотя Сталин никогда не упоминал своих стихотворений, он и не отмежёвывался от них, даже когда лизоблюд Серебряков перевёл по подстрочникам "Луне" и "Пророка". Возможно, Сталин чувствовал, что в стихотворениях выразил себя слишком слабо, что слова не были адекватны его эмоциям. То же чувство возникает при чтении новелл Наполеона или знакомства с картинами Гитлера. Переиначивая слова Шелли, можно сказать: "Непризнанные поэты – законодатели времени".







ЭЛИАС КАНЕТТИ
(1905-1994)
В 1981 году я получил письмо от моей приятельницы, швейцарской журналистки. Она писала: "На днях я уезжала из Цюриха в Базель и на перроне увидела всклокоченного старичка. Он толкал перед собой тележку с багажом. Ты не повершишь: это был Канетти, сбежавший из Лондона от нобелевской шумихи. Я хотела крикнуть ему – мы когда-то были знакомы: – "Господин Канетти, господин Канетти!", но сдержалась: он сбежал не для того, чтобы его окликали".
Когда Канетти получил Нобелевскую премию, британская пресса безуспешно пыталась найти английских писателей, способных хоть два слова сказать об австрийском писателе, британском подданном, авторе романа, эссе, пьес, мемуаров, социально-психологического исследования "Масса и власть". Но в немецкоязычном мире его хорошо знали. Для передачи о Канетти (1981) я перевёл (с английского) отрывки из книги "Масса и власть":

В особенности толпа любит разрушать дома и вообще материальные объекты: окна, зеркала, картину, посуду. Есть мнение, что именно хрупкость этих предметов способствует чувству удовлетворения. В звоне разбиваемых окон слышатся отчётливые звуки бодрой жизни, крики чего-то зарождающегося. По-видимому, особая потребность в такого рода звуках и шуме ощущается, когда события только начинают развиваться, когда толпа ещё невелика или ничего иного не происходит. В этих звуках толпа угадывает свою будущую силу и многообщающее предзнаменование грядущих событий.

Больше всего человек боится прикосновения к неведомому.

Лишь смешавшись с массой, человек освобождается от страха, что к нему кто-либо прикоснётся. Это единственная ситуация, когда страх оборачивается противоположным чувством. Человек более не замечает, кто до него дотрагивается или толкает. Как только он становится частью массы, он перестаёт бояться. В идеале в толпе все равны, никаких различий, нет ни мужчин, ни женщин. Рядом с твоим плечом плечо такого же как ты. Его воспринимаешь как самого себя. Внезапно начинает казаться, что всё происходит в одном общем теле. Возможно поэтому толпа стремится сплотиться. Она желает, чтобы каждый индивидуум избавился от страха чужого прикосновения. Чем с большим энтузиазмом люди прижимаются друг к другу, тем меньше они боятся друг друга. Чувство облегчения, освобождения от страха тем очевидней, чем гуще и сплочённей толпа.

Уничтожение символов является уничтожением иерархии, которая более не признаётся. Внушительность символов свидетельствовала об их незыблемости. Казалось, они поставлены навсегда, их не сдвинуть и не пошелохнуть, к ним не приблизиться со злым умыслом. Но вот они низвергнуты и разбиты вдребезги.

Самое впечатляющее разрушительное средство – огонь. Его видно издалека, и он привлекает людей. Его действие – необратимо: после огня не остаётся ничего. Толпа поджигателей чувствует себя непобедимой; до тех пор, пока пламя бушует, толпа разрастается, и всё враждебное ей обречено на уничтожение. Преследующая толпа – явление очень старое, ещё времён первобытной охоты. Все формы публичных казней связаны со старой традицией коллективного убийства. Действительный палач – это толпа, собравшаяся вокруг эшафота. В революционные эпохи число казней возрастает.

Бессмысленно утверждать, что между нациями, народами нет разницы. Каждому известно, что означает для англичанина море; недостаточно изучено другое: насколько связано отношение к морю с английским индивидуализмом. Англичанин видит себя капитаном на борту корабля, рядом с капитаном – малочисленный экипаж, а вокруг безбрежное море. Он почти один: будучи капитаном чувствуешь себя изолированным даже от экипажа. Море необходимо обуздать. Эта концепция – решающа. На морской безбрежной глади корабли столь же изолированы как и люди, и каждое судно олицетворяет капитан. Его власть абсолютна и непререкаема. Для англичанина невзгоды связаны с морем: свою смерть он часто представляет как гибель на дне моря. По контрасту национальный символ немцев - армия, но не просто армия, а шагающий лес. Ни в какой другой стране нет такого глубокого и живого чувства леса как в Германии.



ИЗ БЭЗИЛА БАНТИНГА
1900 –Б.Бантинг ( 1900-1985), крупнейший британский поэт-модернист

Когда рождён поэтом, то не вправе
брезгливым быть. По паспорту не скажешь,
родился ты поэтом или нет.
Лакеи, приживальщики, жульё
его ни в грош не ставят. По доносу
его в тюрьму бросают. Проститутки
до нитки обирают. У знакомых
то выклянчит окурок, то сухарь.
Всегда один, шпионским взглядом мерит
прыть ломового возле пивоварни,
кухарки грудь в буграх.
Ударный,
безударный,
вновь ударный –
считает про себя. Мотор на рельсы
помножить, вагоновожатый
плюс тормоз, плюс компостер – итого
на Пикадилли скрежет. Телеграмму
ему гроза вручает. Для него
бубнит на плитке каша, радиатор
позвякивает. Каменной щекой
его щекочет Будда. Но в какой
пропорции морщины и кругляшка,
которую из лифа достаёт,
как кружку пива, девка в переулке?
Он спит с одной, мечтая о другой,
чтоб было побольнее. Красоту
в постели с нищетою сводит, чтобы
строку мертворождённую на свет
произвести.

(перевод вышел в эфир в 1985 г.)







Голос поэта Бэзила Бантинга на YouTube До встречи через неделю