Традиционной реконструкцией эпизодов Бородинского сражения в присутствии десятков тысяч зрителей была отмечена в минувшие выходные 197-я годовщина этой битвы, состоявшейся 7 сентября 1812 года под Москвой - одной из самых кровавых однодневных битв в истории.
"Я видел это неимоверно жестокое сражение и ничего подобного в жизнь мою не видал", писал участник Бородина Федор Глинка. Он же отметил: "в отечественной войне и люди — ничто! Кровь льется как вода: никто не щадит и не жалеет ее!".
Бородино было, по всей видимости, столь страшным и невообразимым событием, что битва тут же стала эпосом, участники которого превратились в античных или былинных героев.
Вот описание Глинки безнадежной атаки русских войск: "под самыми пушками французскими русские, при невозможности подвигаться вперед и с твердою решимостью не отступать назад, приросли к земле ногами, — как видно, что земля эта им родная! и падают, уничтожаемые неотразимым могуществом артиллерии". "Метели картечи", "сугробы мертвых и умирающих" - его же слова.
Через четверть века после сражения в общеизвестном стихотворении Лермонтов представляет солдат Бородина богатырями, которым перестрелка кажется безделкой, и которые лишь ждут, пока чужие мундиры будут изорваны на русских штыках.
Еще 100 лет спустя историк Тарле так описал сцену смертельного ранения генерала Багратиона: "ярое бешенство, жажда мести овладели теми солдатами, которые были непосредственно в окружении Багратиона... Кирасир Адрианов... как передают очевидцы, "пустился, как стрела, мгновенно врезался в ряды неприятелей и, поразив многих, пал мертвым".
Это, конечно же, воспроизведение мифа об Ахилле, мстившем за Патрокла: "Ахиллес же, пламенный, с криком ужасным, убить нетерпеньем горящий, ринулся, с пикой".
Беспримерная ожесточенность боя и беспримерная же отвага и готовность к смерти солдат на Бородинском поле, которые положили основу эпосу, странно контрастируют с некоторой неопределенностью в обстоятельствах, сопутствовавших битве, я бы даже сказал, с некоторой ее необязательностью.
Военный теоретик Клаузевиц указывает, что Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского сражения, если бы на том не настаивали двор, армия и вся Россия. Место же для сражения, не дававшее особых преимуществ оборонявшимся, было выбрано с известной долей случайности.
Широко распространено мнение, что война была выиграна не столько русской армией и генералами, сколько самой Россией, превратившейся для французов из малознакомой, но в целом гостеприимной страны в огромную враждебную холодную пустыню.
Это, вероятно, предвидел Кутузов, но не Наполеон, который получил у Бородина столь желанное им генеральное сражение.
Этим объясняется и открытый финал чудовищного кровопролития, в котором каждый объявил себя победителем, и столь страшное поражение Наполена в русской кампании.
И это опыт, который неплохо было бы учитывать любой власти. Наполеон показал себя в России превосходным, по обыкновению, полководцем, и не очень адекватным политиком. На Бородинском поле Наполеон играл с Кутузовым в шахматы, пока тот копал под ним волчью яму. В известном смысле и "победа" при Бородине, и взятие Москвы было виртуальной реальностью, пиаром Наполеона. И причиной поражения было то, что Наполеон сам поверил этому.
Легко представить, как через три года, в круглую 200-ю годовщину Бородина в случае каких-нибудь трений с Францией в России появятся авторитетные исследования, свидетельствующие, что Кутузов выиграл у Наполеона это сражение. Но это неправда. На Бородинском поле не победил никто. Там за несколько часов полегли десятки тысяч солдат, и Наполеон направился дальше к своей гибели. Какое грозное предупреждение политикам, не желающим отдавать себе отчет в реальном положении вещей.
"Он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого-то величия, и опять покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена", писал о Наполеоне Лев Толстой.
"Я видел это неимоверно жестокое сражение и ничего подобного в жизнь мою не видал", писал участник Бородина Федор Глинка. Он же отметил: "в отечественной войне и люди — ничто! Кровь льется как вода: никто не щадит и не жалеет ее!".
Бородино было, по всей видимости, столь страшным и невообразимым событием, что битва тут же стала эпосом, участники которого превратились в античных или былинных героев.
Вот описание Глинки безнадежной атаки русских войск: "под самыми пушками французскими русские, при невозможности подвигаться вперед и с твердою решимостью не отступать назад, приросли к земле ногами, — как видно, что земля эта им родная! и падают, уничтожаемые неотразимым могуществом артиллерии". "Метели картечи", "сугробы мертвых и умирающих" - его же слова.
Через четверть века после сражения в общеизвестном стихотворении Лермонтов представляет солдат Бородина богатырями, которым перестрелка кажется безделкой, и которые лишь ждут, пока чужие мундиры будут изорваны на русских штыках.
Еще 100 лет спустя историк Тарле так описал сцену смертельного ранения генерала Багратиона: "ярое бешенство, жажда мести овладели теми солдатами, которые были непосредственно в окружении Багратиона... Кирасир Адрианов... как передают очевидцы, "пустился, как стрела, мгновенно врезался в ряды неприятелей и, поразив многих, пал мертвым".
Это, конечно же, воспроизведение мифа об Ахилле, мстившем за Патрокла: "Ахиллес же, пламенный, с криком ужасным, убить нетерпеньем горящий, ринулся, с пикой".
Беспримерная ожесточенность боя и беспримерная же отвага и готовность к смерти солдат на Бородинском поле, которые положили основу эпосу, странно контрастируют с некоторой неопределенностью в обстоятельствах, сопутствовавших битве, я бы даже сказал, с некоторой ее необязательностью.
Военный теоретик Клаузевиц указывает, что Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского сражения, если бы на том не настаивали двор, армия и вся Россия. Место же для сражения, не дававшее особых преимуществ оборонявшимся, было выбрано с известной долей случайности.
Широко распространено мнение, что война была выиграна не столько русской армией и генералами, сколько самой Россией, превратившейся для французов из малознакомой, но в целом гостеприимной страны в огромную враждебную холодную пустыню.
Это, вероятно, предвидел Кутузов, но не Наполеон, который получил у Бородина столь желанное им генеральное сражение.
Этим объясняется и открытый финал чудовищного кровопролития, в котором каждый объявил себя победителем, и столь страшное поражение Наполена в русской кампании.
И это опыт, который неплохо было бы учитывать любой власти. Наполеон показал себя в России превосходным, по обыкновению, полководцем, и не очень адекватным политиком. На Бородинском поле Наполеон играл с Кутузовым в шахматы, пока тот копал под ним волчью яму. В известном смысле и "победа" при Бородине, и взятие Москвы было виртуальной реальностью, пиаром Наполеона. И причиной поражения было то, что Наполеон сам поверил этому.
Легко представить, как через три года, в круглую 200-ю годовщину Бородина в случае каких-нибудь трений с Францией в России появятся авторитетные исследования, свидетельствующие, что Кутузов выиграл у Наполеона это сражение. Но это неправда. На Бородинском поле не победил никто. Там за несколько часов полегли десятки тысяч солдат, и Наполеон направился дальше к своей гибели. Какое грозное предупреждение политикам, не желающим отдавать себе отчет в реальном положении вещей.
"Он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого-то величия, и опять покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена", писал о Наполеоне Лев Толстой.
