Ирина Лагунина: В воскресенье на 80-м году жизни скончался один из самых ярких американских политических журналистов, лауреат Пулитцеровской премии, кавалер президентской Медали свободы Уильям Сэфайр. Он был уникальной, ни на кого не похожей фигурой. «В экономике и политике, так же, как и в моде и в музыке, 70-е годы были в основном жалким десятилетием. Но это печальное время породило поколение консервативных гигантов в журналистике и общественной жизни. Среди них и Вильяма Сафайра» - написала на его смерть газета «Уол стрит джоонэл». О Вильяме Сэфайре рассказывает Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Уильям Сэфайр занимал свое, только ему принадлежащее место в американской журналистике. Его главным профессиональным принципом была независимость – на него нельзя было навесить ярлык политического направления, определить, на чьей он стороне. Он всегда был на своей собственной.
Сэфайр проучился в университете два года, а потом бросил учебу и пошел работать. Его специальностью стали связи с общественностью – в сегодняшней России эта профессия называется попросту «пиар». В 1959 году он приехал в Москву в качестве пиарщика строительной компании, которая участвовала в Американской национальной выставке в парке Сокольники. Делегацию США возглавлял вице-президент Ричард Никсон. Молодой Сэфайр совершенно случайно стал инициатором столкновения Никсона и Хрущева, получившего название «кухонных дебатов». Когда глава советского правительства прибыл на выставку, Никсон первым делом привел его в студию цветного телевидения, которое тогда было технической новинкой. Что произошло потом, рассказывает Уильям Сэфайр.
Уильям Сэфайр: Я был пресс-агентом. Сегодня это называется «консультант по коммуникациям». Моя работа заключалась в рекламировании типичного американского дома на американской выставке. Особенно кухни. Так что когда вы слышите выражение «кухонные дебаты», имейте в виду: это была моя кухня. Произошло следующее. Никсон вошел в телестудию в прекрасном настроении. Он был хозяином выставки и вопреки своему образу «ястреба» хотел держаться дружелюбно. Вместе с ним в студию вошел Хрущев. Через 15 минут Никсон вышел мрачный. Типичный американский дом не значился в программе. Он вышел и стал озираться, не зная, куда идти дальше. А за ним следовала толпа прилетевших с ним американских репортеров и советских журналистов. Никсон выглядел проигравшим и искал возможность компенсировать проигрыш. И я сказал майору Дону Хьюзу, его военному советнику: «Сюда пожалуйте – вот типичный американский дом!» Хьюз сгреб в охапку Никсона, направил его в дом, тот подцепил Хрущева, и они вошли в дом по дорожке, которая пересекала дом посередине. Но сзади на них напирала толпа журналистов – их было так много, что лидеров просто вытолкнули бы из дома. Я ухитрился поставить ограждение, и тогда оставшиеся журналисты побежали к противоположному входу, и в итоге двойная толпа зажала обоих лидеров ровно в середине дома.
Никсон увидел возможность отыграться, взял Хрущева под локоть и увлек его в кухню. «Вот, - говорит, - типичная американская кухня, вот так мы облегчаем домашним хозяйкам жизнь, экономим их время и силы». Хрущев сразу же отвечает: «У нас все это есть». Никсон продолжает: «Нет, позвольте. Этот дом стоит 14 тысяч долларов. Куплен в рассрочку на 30 лет. Кредит гарантирован правительством. Обыкновенный рабочий-сталевар может себе позволить покупку такого дома». Хрущев слушал с выражением абсолютного неверия. Потом сказал: «Наши рабочие тоже могут позволить себе такой дом». Я все это слушал и понимал: величайшее событие моей жизни происходит у меня глазах, и никто из журналистов не слышит, не записывает звук и не фотографирует. А мне кто ж поверит? Я посмотрел по сторонам и увидел Харрисона Солсбери из «Нью-Йорк таймс» - он хотел протиснуться поближе, но русские охранники не пускали его. Я показываю на него и говорю: «Ответственный за холодильник!» Харрисон говорил по-русски, перевел охране, и его пропустили в кухню. Он уселся на пол прямо перед лидерами и стал записывать их реплики в блокнот. Потом я увидел Ханса Ван Нольде – фотокорреспондента Эй-Пи, который тоже не мог проникнуть в кухню. Я объяснил, что это ответственный за мусоропровод. А русские спрашивают: «А где тут у вас мусоропровод?» И правда – мусоропровода не было. Тогда Ханс сделал нечто экстремальное для фотокорреспондента. Он бросил свою камеру через ограждение мне. Я не умел фотографировать тогда, не умею и теперь. Но я навел объектив, щелкнул и бросил аппарат обратно. Слышу шепот Ханса: «Ты загородил объектив пальцем, идиот!» И опять швыряет мне свою камеру. Никогда не забуду выражение лица Хрущева, которому камера чуть не попала по голове. Со второго раза я все-таки их сфотографировал, и наутро снимок был в «Нью-Йорк таймс».
Владимир Абаринов: Когда спустя полтора года Никсон решил избираться в президенты, он вспомнил ловкого пиарщика и велел найти его. Сэфайр работал в избирательном комитете Никсона и в 1960 году, и в 68-м. Вторая попытка оказалась удачной. Никсон стал президентом, а Сэфайр – его спичрайтером. Он во многом помог Никсону справиться со скованностью, которую тот испытывал на публике, и стал автором нескольких броских выражений, вошедших в анналы американской риторики. В 1973 году Сэфайр ушел из Белого Дома и стал политическим обозревателем газеты «Нью-Йорк таймс». Параллельно он изучал происхождение слов и выражений американского политического жаргона и превратился в авторитетнейшего лексикографа в этой специфической области.
Его политические симпатии никогда не были абсолютными. В 1992 году он голосовал за Билла Клинтона, но вскоре превратился в одного из самых острых его критиков. Однажды в своей очередной колонке он назвал Хиллари Клинтон «прирожденной лжицей». Реакция Белого Дома была беспрецедентной. Пресс-секретарь Клинтона Майк Маккари заявил, что если бы президент не был президентом, он ответил бы г-ну Сэфайру ударом в переносицу.
После этого обмена любезностями Сэфайра пригласил на свое ток-шоу обозреватель телекомпании NBC Тим Рассерт, ныне тоже покойный. Для понимания смысла беседы, которую мы сейчас услышим, необходимо пояснить, что по-английски можно по-разному сказать «прирожденный». Уильям Сэфайр выбрал слово congenital. Оно-то и взбесило первую леди, которая решила, что ее обвиняют в дурной наследственности.
Тим Рассерт: Мы снова в эфире. Рядом со мной – человек, которому Билл Клинтон хотел бы расквасить нос. Г-н Сэфайр, добро пожаловать!
Уильям Сэфайер: Приветствую!
Тим Рассерт: Позвольте мне показать нашим зрителям на этом экране сначала вашу колонку в номере от понедельника, в которой вы назвали первую леди «конгенитальной лжицей». Белый Дом ответил на это следующей фразой: «Президент хотел бы поколотить Сэфайра». После чего «Нью-Йорк пост» напечатала таблицу, в которой сравнивает физические характеристики Сэфайра и Клинтона: рост, вес и так далее. А вчера впервые вам ответила первая леди на Национальном общественном радио. Давайте послушаем ее ответ.
Хиллари Клинтон: Я не принимаю сказанное г-ном Сэфайром слишком всерьез. Как известно, я работала в сенатской комиссии по импичменту президента Никсона, на которого работал г-н Сэфайр. Он, как видно, этого не забыл. На самом деле оскорбление нанесено моей матери, потому что назвать меня «конгенитальной лжицей» означает бросить тень на нее и моего покойного отца.
Тим Рассерт: Она подняла два вопроса. Первый – вашу прежнюю работу у президента Никсона, что вы, дескать, до сих пор работаете на него, выискиваете скандал, равный Уотергейту, чтобы сквитаться. Что вы ответите на такую критику?
Уильям Сэфайер: Вот уже 25 лет всякий раз, когда я ловлю политика на неблаговидных поступках, жертва, будь то республиканец или демократ, тотчас начинает кричать: «Ага, видали? Он все это делает, чтобы обелить Никсона!» Ну что ж, раз им от этого легче жить на свете – пожалуйста. Я просто продолжаю делать свою работу.
Тим Рассерт: Первая леди говорит также о своей матери, что ее оскорбляет слово «конгенитальный». Почему вы использовали выражение «конгенитальная лжица»?
Уильям Сэфайер: Вы четыре года учили латынь. «Конгенитальный» в современном значении, - а я подбираю слова очень тщательно – не что иное, как «прирожденный». Это может также означать «хронический» и «закоренелый». Вообще-то это надо уметь – вывернуть выражение «конгенитальная лжица» так, чтобы оно выглядело как нападка на мать первой леди. Разумеется, это вздор. Но именно это всякий раз и происходит.
Тим Рассерт: Итак, «конгенитальный» означает «хронический», согласно ремесленнику от пера Сэфайру?
Уильям Сэфайер: Правильно.
Тим Рассерт: Но вы хоть взяли паузу, когда вы сели писать колонку, набрали на компьютере слова «первая леди Хиллари Клинтон – хроническая лжица» - вы в тот момент остановились, откинулись на спинку кресла, подумалось вам тогда: «Господи, что ж я делаю? Не перехожу ли я грань приличий, пользуясь такими словами»?
Уильям Сэфайер: Ну, честно говоря, первым словом, какое мне пришло в голову, было слово «преварикейтор», что означает «уклоняющийся от истины», «лукавый человек», вторым было слово «диссемблер» - «лицемер», «притворщик». А потом я спросил сам себя: я пишу под рубрикой «Мнение». Почему же я не могу выразить свое мнение простым английским словом, понятным каждому?
Владимир Абаринов: В конце этого интервью Тим Рассерт подарил Сэфайру пару боксерских перчаток – для защиты от Клинтона и в знак журналистской солидарности.
За свои комментарии в Нью-Йорк Таймс Сэфайр еще в 1978 году получил высшую журналистскую награду США – Пулитцеровскую премию. Он автор четырех романов и нескольких книг документальной прозы. Но, вероятно, главное в его наследии – словарь политических терминов, над которым он работал 40 лет и который он постоянно дополнял в своей еженедельной лексикографической колонке. Его бесконечно радовал живой, сочный и ехидный язык американской политики.
Уильям Сэфайер: Словарь политики стремится к выразительности. Ну скажем, есть выражение «над его головой сгустились тучи». Оно используется так часто, что его образный смысл стерся. Но когда вы говорите: «На него градом сыплются дохлые кошки», это сразу обостряет восприятие. На удачной метафоре можно построить всю речь, и она же может стать поводом для обвинений.
Владимир Абаринов: Он докапывался до происхождения каждого слова и порой открывал скрытый смысл. Так случилось и с главным лозунгом президентской кампании Барака Обамы – словом change, перемены.
Уильям Сэфайер: Вы только что упомянули слово «перемены». Оно часто употреблялось во времена Линкольна. Тогда была в ходу фраза: «Коней на переправе не меняют». Что означало: голосуй за Эйба Линкольна, не меняй его на генерала Макклеллана. А противоположный лозунг был: «Меняй коней, или утонешь».
Владимир Абаринов: Его заметки о языке далеко не всегда были безобидными. Когда весной прошлого года в результате упорного соперничества Хиллари Клинтон и Барака Обамы Демократическая партия едва не раскололась, и все заговорили о том, что кандидатам надо договориться, Сэфайр тотчас вспомнил, что аналогичный случай уже имел место в истории.
Уильям Сэфайер: Блогосфера весьма способствует распространению новых метких слов. И никогда не знаешь, удержится ли новое слово в языке, и вообще новое ли оно или, может, вернулось к нам из далекого прошлого. Вот сейчас все рассуждают о возможной сделке на съезде демократов. Один журналист сказал: «нечестивая сделка». Это словосочетание сразу же возвращает вас в 1824 год, когда Генри Клей объединился с Джоном Квинси Адамсом, и они совместными усилиями нанесли поражение Эндрю Джексону. В результате Клей стал государственным секретарем, и именно этот трюк получил название «нечестивая сделка». Так что, получается, мы вернулись в историю, вытащили оттуда выражение, и попомните мое слово: если они в Денвере договорятся, каким бы ни было соглашение, его обзовут «нечестивой сделкой».
Владимир Абаринов: Уильям Сэфайр говорил это в апреле 2008 года. В июне Хиллари Клинтон сошла с дистанции, а в середине ноября стало известно, что она будет госсекретарем в администрации президента Обамы. История повторилась.
Владимир Абаринов: Уильям Сэфайр занимал свое, только ему принадлежащее место в американской журналистике. Его главным профессиональным принципом была независимость – на него нельзя было навесить ярлык политического направления, определить, на чьей он стороне. Он всегда был на своей собственной.
Сэфайр проучился в университете два года, а потом бросил учебу и пошел работать. Его специальностью стали связи с общественностью – в сегодняшней России эта профессия называется попросту «пиар». В 1959 году он приехал в Москву в качестве пиарщика строительной компании, которая участвовала в Американской национальной выставке в парке Сокольники. Делегацию США возглавлял вице-президент Ричард Никсон. Молодой Сэфайр совершенно случайно стал инициатором столкновения Никсона и Хрущева, получившего название «кухонных дебатов». Когда глава советского правительства прибыл на выставку, Никсон первым делом привел его в студию цветного телевидения, которое тогда было технической новинкой. Что произошло потом, рассказывает Уильям Сэфайр.
Уильям Сэфайр: Я был пресс-агентом. Сегодня это называется «консультант по коммуникациям». Моя работа заключалась в рекламировании типичного американского дома на американской выставке. Особенно кухни. Так что когда вы слышите выражение «кухонные дебаты», имейте в виду: это была моя кухня. Произошло следующее. Никсон вошел в телестудию в прекрасном настроении. Он был хозяином выставки и вопреки своему образу «ястреба» хотел держаться дружелюбно. Вместе с ним в студию вошел Хрущев. Через 15 минут Никсон вышел мрачный. Типичный американский дом не значился в программе. Он вышел и стал озираться, не зная, куда идти дальше. А за ним следовала толпа прилетевших с ним американских репортеров и советских журналистов. Никсон выглядел проигравшим и искал возможность компенсировать проигрыш. И я сказал майору Дону Хьюзу, его военному советнику: «Сюда пожалуйте – вот типичный американский дом!» Хьюз сгреб в охапку Никсона, направил его в дом, тот подцепил Хрущева, и они вошли в дом по дорожке, которая пересекала дом посередине. Но сзади на них напирала толпа журналистов – их было так много, что лидеров просто вытолкнули бы из дома. Я ухитрился поставить ограждение, и тогда оставшиеся журналисты побежали к противоположному входу, и в итоге двойная толпа зажала обоих лидеров ровно в середине дома.
Никсон увидел возможность отыграться, взял Хрущева под локоть и увлек его в кухню. «Вот, - говорит, - типичная американская кухня, вот так мы облегчаем домашним хозяйкам жизнь, экономим их время и силы». Хрущев сразу же отвечает: «У нас все это есть». Никсон продолжает: «Нет, позвольте. Этот дом стоит 14 тысяч долларов. Куплен в рассрочку на 30 лет. Кредит гарантирован правительством. Обыкновенный рабочий-сталевар может себе позволить покупку такого дома». Хрущев слушал с выражением абсолютного неверия. Потом сказал: «Наши рабочие тоже могут позволить себе такой дом». Я все это слушал и понимал: величайшее событие моей жизни происходит у меня глазах, и никто из журналистов не слышит, не записывает звук и не фотографирует. А мне кто ж поверит? Я посмотрел по сторонам и увидел Харрисона Солсбери из «Нью-Йорк таймс» - он хотел протиснуться поближе, но русские охранники не пускали его. Я показываю на него и говорю: «Ответственный за холодильник!» Харрисон говорил по-русски, перевел охране, и его пропустили в кухню. Он уселся на пол прямо перед лидерами и стал записывать их реплики в блокнот. Потом я увидел Ханса Ван Нольде – фотокорреспондента Эй-Пи, который тоже не мог проникнуть в кухню. Я объяснил, что это ответственный за мусоропровод. А русские спрашивают: «А где тут у вас мусоропровод?» И правда – мусоропровода не было. Тогда Ханс сделал нечто экстремальное для фотокорреспондента. Он бросил свою камеру через ограждение мне. Я не умел фотографировать тогда, не умею и теперь. Но я навел объектив, щелкнул и бросил аппарат обратно. Слышу шепот Ханса: «Ты загородил объектив пальцем, идиот!» И опять швыряет мне свою камеру. Никогда не забуду выражение лица Хрущева, которому камера чуть не попала по голове. Со второго раза я все-таки их сфотографировал, и наутро снимок был в «Нью-Йорк таймс».
Владимир Абаринов: Когда спустя полтора года Никсон решил избираться в президенты, он вспомнил ловкого пиарщика и велел найти его. Сэфайр работал в избирательном комитете Никсона и в 1960 году, и в 68-м. Вторая попытка оказалась удачной. Никсон стал президентом, а Сэфайр – его спичрайтером. Он во многом помог Никсону справиться со скованностью, которую тот испытывал на публике, и стал автором нескольких броских выражений, вошедших в анналы американской риторики. В 1973 году Сэфайр ушел из Белого Дома и стал политическим обозревателем газеты «Нью-Йорк таймс». Параллельно он изучал происхождение слов и выражений американского политического жаргона и превратился в авторитетнейшего лексикографа в этой специфической области.
Его политические симпатии никогда не были абсолютными. В 1992 году он голосовал за Билла Клинтона, но вскоре превратился в одного из самых острых его критиков. Однажды в своей очередной колонке он назвал Хиллари Клинтон «прирожденной лжицей». Реакция Белого Дома была беспрецедентной. Пресс-секретарь Клинтона Майк Маккари заявил, что если бы президент не был президентом, он ответил бы г-ну Сэфайру ударом в переносицу.
После этого обмена любезностями Сэфайра пригласил на свое ток-шоу обозреватель телекомпании NBC Тим Рассерт, ныне тоже покойный. Для понимания смысла беседы, которую мы сейчас услышим, необходимо пояснить, что по-английски можно по-разному сказать «прирожденный». Уильям Сэфайр выбрал слово congenital. Оно-то и взбесило первую леди, которая решила, что ее обвиняют в дурной наследственности.
Тим Рассерт: Мы снова в эфире. Рядом со мной – человек, которому Билл Клинтон хотел бы расквасить нос. Г-н Сэфайр, добро пожаловать!
Уильям Сэфайер: Приветствую!
Тим Рассерт: Позвольте мне показать нашим зрителям на этом экране сначала вашу колонку в номере от понедельника, в которой вы назвали первую леди «конгенитальной лжицей». Белый Дом ответил на это следующей фразой: «Президент хотел бы поколотить Сэфайра». После чего «Нью-Йорк пост» напечатала таблицу, в которой сравнивает физические характеристики Сэфайра и Клинтона: рост, вес и так далее. А вчера впервые вам ответила первая леди на Национальном общественном радио. Давайте послушаем ее ответ.
Хиллари Клинтон: Я не принимаю сказанное г-ном Сэфайром слишком всерьез. Как известно, я работала в сенатской комиссии по импичменту президента Никсона, на которого работал г-н Сэфайр. Он, как видно, этого не забыл. На самом деле оскорбление нанесено моей матери, потому что назвать меня «конгенитальной лжицей» означает бросить тень на нее и моего покойного отца.
Тим Рассерт: Она подняла два вопроса. Первый – вашу прежнюю работу у президента Никсона, что вы, дескать, до сих пор работаете на него, выискиваете скандал, равный Уотергейту, чтобы сквитаться. Что вы ответите на такую критику?
Уильям Сэфайер: Вот уже 25 лет всякий раз, когда я ловлю политика на неблаговидных поступках, жертва, будь то республиканец или демократ, тотчас начинает кричать: «Ага, видали? Он все это делает, чтобы обелить Никсона!» Ну что ж, раз им от этого легче жить на свете – пожалуйста. Я просто продолжаю делать свою работу.
Тим Рассерт: Первая леди говорит также о своей матери, что ее оскорбляет слово «конгенитальный». Почему вы использовали выражение «конгенитальная лжица»?
Уильям Сэфайер: Вы четыре года учили латынь. «Конгенитальный» в современном значении, - а я подбираю слова очень тщательно – не что иное, как «прирожденный». Это может также означать «хронический» и «закоренелый». Вообще-то это надо уметь – вывернуть выражение «конгенитальная лжица» так, чтобы оно выглядело как нападка на мать первой леди. Разумеется, это вздор. Но именно это всякий раз и происходит.
Тим Рассерт: Итак, «конгенитальный» означает «хронический», согласно ремесленнику от пера Сэфайру?
Уильям Сэфайер: Правильно.
Тим Рассерт: Но вы хоть взяли паузу, когда вы сели писать колонку, набрали на компьютере слова «первая леди Хиллари Клинтон – хроническая лжица» - вы в тот момент остановились, откинулись на спинку кресла, подумалось вам тогда: «Господи, что ж я делаю? Не перехожу ли я грань приличий, пользуясь такими словами»?
Уильям Сэфайер: Ну, честно говоря, первым словом, какое мне пришло в голову, было слово «преварикейтор», что означает «уклоняющийся от истины», «лукавый человек», вторым было слово «диссемблер» - «лицемер», «притворщик». А потом я спросил сам себя: я пишу под рубрикой «Мнение». Почему же я не могу выразить свое мнение простым английским словом, понятным каждому?
Владимир Абаринов: В конце этого интервью Тим Рассерт подарил Сэфайру пару боксерских перчаток – для защиты от Клинтона и в знак журналистской солидарности.
За свои комментарии в Нью-Йорк Таймс Сэфайр еще в 1978 году получил высшую журналистскую награду США – Пулитцеровскую премию. Он автор четырех романов и нескольких книг документальной прозы. Но, вероятно, главное в его наследии – словарь политических терминов, над которым он работал 40 лет и который он постоянно дополнял в своей еженедельной лексикографической колонке. Его бесконечно радовал живой, сочный и ехидный язык американской политики.
Уильям Сэфайер: Словарь политики стремится к выразительности. Ну скажем, есть выражение «над его головой сгустились тучи». Оно используется так часто, что его образный смысл стерся. Но когда вы говорите: «На него градом сыплются дохлые кошки», это сразу обостряет восприятие. На удачной метафоре можно построить всю речь, и она же может стать поводом для обвинений.
Владимир Абаринов: Он докапывался до происхождения каждого слова и порой открывал скрытый смысл. Так случилось и с главным лозунгом президентской кампании Барака Обамы – словом change, перемены.
Уильям Сэфайер: Вы только что упомянули слово «перемены». Оно часто употреблялось во времена Линкольна. Тогда была в ходу фраза: «Коней на переправе не меняют». Что означало: голосуй за Эйба Линкольна, не меняй его на генерала Макклеллана. А противоположный лозунг был: «Меняй коней, или утонешь».
Владимир Абаринов: Его заметки о языке далеко не всегда были безобидными. Когда весной прошлого года в результате упорного соперничества Хиллари Клинтон и Барака Обамы Демократическая партия едва не раскололась, и все заговорили о том, что кандидатам надо договориться, Сэфайр тотчас вспомнил, что аналогичный случай уже имел место в истории.
Уильям Сэфайер: Блогосфера весьма способствует распространению новых метких слов. И никогда не знаешь, удержится ли новое слово в языке, и вообще новое ли оно или, может, вернулось к нам из далекого прошлого. Вот сейчас все рассуждают о возможной сделке на съезде демократов. Один журналист сказал: «нечестивая сделка». Это словосочетание сразу же возвращает вас в 1824 год, когда Генри Клей объединился с Джоном Квинси Адамсом, и они совместными усилиями нанесли поражение Эндрю Джексону. В результате Клей стал государственным секретарем, и именно этот трюк получил название «нечестивая сделка». Так что, получается, мы вернулись в историю, вытащили оттуда выражение, и попомните мое слово: если они в Денвере договорятся, каким бы ни было соглашение, его обзовут «нечестивой сделкой».
Владимир Абаринов: Уильям Сэфайр говорил это в апреле 2008 года. В июне Хиллари Клинтон сошла с дистанции, а в середине ноября стало известно, что она будет госсекретарем в администрации президента Обамы. История повторилась.
