Дмитрий Волчек: В этом году в моде детективы из советской жизни. Мы уже рассказывали в радиожурнале “Поверх барьеров” о двух романах Тома Роба Смита. Его герой – офицер МГБ Лев Степанович Демидов – расследует таинственные убийства в сталинском СССР. Книги Тома Роба Смита стали бестселлерами, читательский успех сопутствует и недавно вышедшему роману другого молодого английского писателя Дэвида Солоя (David Szalay) “Невинный”. Фактически это два романа под одной обложкой, они даже набраны разным шрифтом. В начале 70-х бывший майор КГБ вспоминает о деле пианиста Анатолия Юдина, расследованием которого он занимался в 1948 году. Один роман – это события 1972 года, эпоха детанта. Герой книги Александр пересматривает свои прежние ортодоксальные убеждения, спорит с братом-журналистом Иваном о советских порядках. Вторая часть книги – воспоминания Александра о командировке 1948 года в уральскую психбольницу, где находился Анатолий Юдин, страдающий редкой формой амнезии. На Лубянке заподозрили, что Юдин пишет антисоветские мемуары, и Александру приказали расследовать это дело. Слово – лондонскому корреспонденту Свободы Наталье Голицыной, которая встретилась с автором романа “Невинный” Дэвидом Солоем.
Наталья Голицына: По сути дела, перед нами параллельное художественное исследование советской жизни конца 40-х и начала 70-х. Так что “Невинный” - социальный роман со встроенной в него мемуарной прозой. Автор не занимается неприкрытой критикой советского тоталитаризма, в романе нет пропагандистских мотивов. Дэвида Солоя занимает, прежде всего, удивительное, как он считает, существование в зловещей и страшной советской действительности простодушного идеализма – людей, искренне поверивших официальной пропаганде о построении коммунистической утопии. При этом он вовсе не считает их жертвами пропаганды или “стокгольмского синдрома”, зомбированными существами с промытыми мозгами. Источник этого идеализма автор романа усматривает в душевных качествах этих людей; качества эти кажутся ему чем-то вроде сублимации инстинктивного религиозного чувства.
Дэвид Солой: Советская действительность 30-х годов - по крайней мере, на Западе, - традиционно воспринималась как время жутких страданий и репрессий. Конечно, это правда. Однако, занимаясь сбором материала для книги, я обнаружил, что с этой жутью сосуществовал подлинный идеализм. Мне это показалось очень трогательным. Надеюсь, что моя книга, в которой я показываю Россию той эпохи, правдива. Понятно, что я не совсем уверен, какой была подлинная реальность того времени, - я никогда не жил в России, но, думаю, это могло быть правдой. И это, на мой взгляд, одна из важных черт коммунистического режима. И хотя этот режим просуществовал на протяжении десятилетий и за это время менял свои черты, меня поразило то, что в 30-е годы у многих людей, особенно у молодежи, были идеалистические представления о строительстве нового общества. Контраст между этим идеализмом и непомерными страданиями народа создает высокий пафос трагедии, который, надеюсь, мне удалось в какой-то мере передать.
Диктор: “30-е годы были временем лихорадочной активности, мы невероятно продвинулись вперед за короткий срок. Казалось, одновременно осуществляются тысячи важнейших проектов. В начале десятилетия я поступил в Центральную школу ОГПУ. Это был период невероятного воодушевления. Мы чувствовали себя апостолами, готовились пожертвовать всем во имя великой борьбы. Сотворение коммунизма было для нас священным делом. Я использую христианскую терминологию и подозреваю, что христианство было в какой-то степени невнятным откликом донаучной эпохи на те же вещи, на которые марксизм откликнулся научно – потребность наделить смыслом наше существование, потребность в надежде. Так что вполне естественно говорить тем же языком. Языком веры. Языком нового рая и новой земли. Потому что именно это, казалось, мы создавали тогда – новый рай и новую землю. Как сказал Блок, “надо устроить так, чтобы все стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью”. В этом для нас и заключался дух 30-х годов”.
Наталья Голицына: Для понимания идейной подоплеки романа огромное значение имеют политические споры братьев Александра и Ивана. Если в своих воспоминаниях о деле Юдина Александр предстает убежденным коммунистом, а его брат-журналист Иван выглядит сомневающимся интеллигентом-попутчиком, то в той части романа, где дело происходит в 70-е годы, их роли как бы меняются: Иван становится беззастенчивым и циничным приспособленцем, а Александр пересматривает многое в своих убеждениях и отношении к работе своего ведомства. Иван, его характер и поведение, - очень важная подмеченная автором примета советской эпохи, которая насаждала не только страх, насилие и ложь, но и повсеместный конформизм и предательство.
Диктор: “Та весна была временем ждановщины. Еще одно слово, которое ты позабыл, Иван. Рассудок человеческий формирует то, что люди видят и слышат, и, если, к примеру, ленинградские литературные журналы были одержимы нигилистической западной писаниной, это подрывало наше стремление к коммунизму, движение к нему в сознании человека. Это было важнее всего. Так что я немало времени потратил, беседуя с представителями интеллигенции об их работе. К сожалению, многие мои товарищи относились к этому негативно – смеялись над стихами прямо в лицо людям, их написавшим, говорили: “Да кто это будет читать? Какое это имеет отношение к жизни обычных людей?” или с демонстративным отвращением слушали музыку, а потом кричали: “Кому такая музыка нужна? Обычный человек хочет мелодии, которые может напеть!”. Подобное мещанство только восстанавливало людей против нас. Благодаря моему опыту в такого рода работе меня и отправили на встречу с Юдиным. Готовясь к встрече, я изучил его досье. На снимке из выпускного альбома Московской консерватории 1939 года был запечатлен задумчивый молодой человек: он не смотрит в объектив, на губах – намек на ироничную улыбку. Чувственное лицо, но не нежное – густые брови, крупный нос. К сожалению, свидетельства против этого задумчивого юноши были весьма серьезными. Его преподавателем в консерватории был Генрих Гаусман - немец, женатый на русской. По всей видимости, он заменил Юдину отца. Юдин часто проводил свободное время с его семьей. На выходных приезжал к нему на дачу. Но его увлечение буржуазной немецкой культурой, похоже, предшествовало знакомству с Гаусманом. Немецкий он выучил в школе и, как исполнитель, специализировался на произведениях Баха. В досье говорилось, что он “часто сравнивал произведения русских композиторов с творчеством немецких, в пользу последних”. Он написал эссе “Значение формы и форма значения в музыке Баха”. Среди его корреспондентов было несколько немцев. Как минимум один раз он выразил в письме восхищение гитлеровским режимом. В армию его призвали в конце лета 1941 года. В июне, после вторжения, он попытался выйти на связь с Гаусманом, передать ему письмо через швейцарского музыканта Альберта Цугцванга. В этом письме он говорил о своем желании покинуть СССР и поселиться в Германии - стране, где у него столько друзей. Письмо было перехвачено. В апреле 1942 года Юдин написал своему другу, музыковеду и члену нацисткой партии Рудольфу Штиглиху. В этом письме, которое тоже попало в наши руки, он интересовался возможностью переезда в Германию, писал о превосходстве немецкой культуры и намекал на свою уверенность в победе немцев в войне. В связи с этим был выписан ордер на его арест – факт, который не был упомянут в некрологах, опубликованных через несколько недель. Таковы были данные, известные мне, когда меня отправили в Метельев Лог на встречу с Юдиным в апреле 1948 года”.
Наталья Голицына: Характерно, что автор не осуждает, но и не оправдывает своего главного героя. Александр, в его понимании, - невинный. Это к нему относится название романа. При этом Дэвид Солой хорошо осознает двойственность, амбивалентность значения этого слова в английском языке (что характерно и для русского). Для автора Александр (чекист и соучастник сталинских преступлений) не столько невинный в юридическом смысле человек, то есть невиновный, не причастный к преступлению, сколько простодушный, наивный, непорочный, безобидный участник зловещих событий.
Дэвид Солой: В английском языке слово “невинный” обладает, по крайней мере, двумя главными значениями: “невиновный” и “наивный” или “не от мира сего”. Я выбрал это название, потому что мне хотелось, чтобы в нем прозвучали оба эти значения и таким образом ситуация не показалась черно-белой. Одно из этих значений - невиновный, - относится к таким персонажам романа, как Юдин, доктор Лозовский, Надя Лозовская – людям, которые ни в чем не виноваты и были жертвами режима. Другое значение этого слова – “наивный” или “не от мира сего” – относится к характеристике главного моего персонажа Александра, которого я наделил такого рода невинностью. Мне кажется важным, что в романе Александр существенно не меняет своих убеждений. И хотя Владимир Путин уверяет, что бывших чекистов не бывает, в моей книге Александр говорит о своих сомнениях в былой правоте. Тем не менее, думаю, что людям крайне трудно существенно менять свои убеждения, особенно в поздний период жизни.
Диктор: “На самом деле, ничего необычного в облике Юдина не было. Я сразу узнал его по фотоснимкам, несмотря на то, что голова у него была выбрита, как у заключенного. Миловидная темноволосая женщина провела его в комнату. Был ли он слеп? Нет – он увидел меня и улыбнулся. Но что-то в его улыбке показалось мне странным. Несмотря на улыбку, Юдин несомненно был напуган.
- Здравствуйте, - я протянул ему руку. – Анатолий Юдин?
И тут произошла первая странная вещь. Он на миг растерялся, пытаясь пожать мою руку, и промахнулся. Он смотрел на нее, и при этом его ладонь сжимала пустоту. Озадаченный, я поймал ее.
- Вы – Анатолий Юдин? – переспросил я.
Он все так же улыбался - испуганно, неуверенно.
Затем, когда я повторил свой вопрос очень медленно, он серьезно кивнул и ответил:
- Ладно, да.
- Как вас зовут? - переспросил я.
Он не мог ответить:
- Я… Я….
- Вы – Анатолий Юдин?
- Анатолий Юдин, - повторил он, явно не понимая смысла этих слов”.
Наталья Голицына: Интересно, что толчком к написанию романа “Невинный” послужили работы выдающегося российского психолога, основателя отечественной нейропсихологии Александра Лурии. В романе заподозренный в антисоветской деятельности пианист Анатолий Юдин страдает необычной формой афазии, которая, тем не менее, позволяет ему писать и размышлять. Симптомы его болезни Дэвид Солой заимствовал из двух работ Лурии: “Травматическая афазия” и “Восстановление функций послевоенной травмы”. В английском переводе их названия были изменены.
Дэвид Солой: Импульсом, заставившем меня написать эту книгу, были две книги Лурии – одна из них была посвящена его медицинскому опыту, в другой, под названием “Человек в расстроенном мире”, описан раненый в голову во время Второй мировой войны советский солдат с очень необычными симптомами болезни. Он страдает от амнезии, у него отсутствует речь, но, несмотря на это, он способен писать и описывать свое состояние. Этот случай показался мне очень интересным, и я решил создать персонажа, который был бы серьезно ранен, но тоже не утратил бы способности писать. Поначалу я собирался сделать местом действия романа современную Англию, которую знаю лучше. Но затем решил, что целесообразнее, как и в книге Лурии, поместить героя в послевоенный Советский Союз. Это и заставило меня заняться изучением этого зловещего мира. Собственно, из этого и развился весь сюжет романа.
Наталья Голицына: Дэвид Солой признается, что еще одним важным стимулом к созданию романа, кроме работ Лурии, стала возникшая у него идея передать описание советской действительности через письменные упражнения своих персонажей. Этот стилистический приём так его захватил, что стал жанровой и структурной основой романа “Невинный”.
Дэвид Солой: То, что многие персонажи книги постигают действительность, описывая ее, так же важно для меня, как и работы Лурии. Сочинительством занимается большинство моих главных героев. Они описывают свою жизнь, пытаются извлечь из нее некий смысл и понять самих себя. Мне хотелось также показать, насколько трудно людям судить о действительности, не выходя за пределы личного жизненного опыта. Я не собирался давать детальное описание советской реальности того времени – это задача для монументальной и всеобъемлющей работы. Моя задача скромнее: показать ее через судьбы своих персонажей и обстоятельства их жизней.
