Дмитрий Волчек: В августе исполнилось 50 лет Джанет Уинтерсон. Наш корреспондент Анна Асланян говорила со знаменитой английской писательницей о ее новом сборнике рассказов и книгах для детей, о страсти и азарте, частной жизни и лесбийской литературе, экосистемах, Чернобыле и Гертруде Стайн.
Анна Асланян: В новом сборнике под вашей редакцией, “Летние ночи”, Вы говорите о своей страсти к опере – и о любви. В рассказе “Девушка с золотого Запада” мое внимание привлекли знакомые строчки “Играешь, выигрываешь, играешь, проигрываешь. Играешь”, взятые вами из романа “Страсть”. По-видимому, это – одна из тем, к которым вас постоянно тянет возвращаться?
Джанет Уинтерсон: Самое замечательное то, что за 25 лет работы – это ведь половина моей жизни; поразительно уже то, что я сюда добралась – так вот, за это время у тебя создается собственный архив-каталог. То есть, создаешь кавер-версии вещей, которые сами по себе – твои собственные кавер-версии. Понимаете, я работаю с материалом уже существующим, изменяю его; работаю со своим собственным уже существующим материалом, изменяю его, или куда-то включаю, или использую по-новому в каком-нибудь эмоциональном повествовании. Мне кажется, писателей всю жизнь поглощают одни и те же вещи. Не в том смысле, что они все время говорят одни и те же вещи; но то, чем они поглощены – а это, в конце концов, главная часть их самих, - обычно остается с ними до конца. Для меня это всегда были такие темы, как любовь, утрата, предательство, разбитое сердце, доверие. Вопросы вроде: как сохранить в себе доверие, живя в мире, которому нельзя доверять? как продолжать любить, несмотря на то, что здравый смысл и все вокруг постоянно твердит тебе, что это глупо? Конечно, все эти вещи происходят в романе “Страсть” и продолжают происходить во всех моих работах. Одна из причин, по которой я люблю оперу – то, что она в своем ярком, эффектном стиле обращается к этим предметам, таким простым и, в то же время, таким сильным, и опять нам их преподносит. Знаете, та опера в рассказе, "La Fanciulla del West" (“Девушка с золотого Запада”), я ее обожаю, она – о возможности любви. Это главная сюжетная линия: Минни преодолевает невозможность любви, добивается, чтобы любовь все-таки случилась. В тот момент, когда кажется, что все вот-вот рухнет, удается все сохранить, создать. И это прекрасно – в этом мне видится спасение. Это заново утверждает в нас доверие к людям, друг к другу, утверждает вместо невозможности – возможность. Понимаете, мир, в котором мы сегодня живем, одержим апгрейдами: отношения обновляешь так же, как мобильный телефон или лэптоп. Что-то идет не так – пойди, купи себе новый, найди хорошее предложение, отнеси обратно в магазин. И эта философия апгрейда, по-моему, всерьез подрывает способность людей задерживаться на серьезных вещах, происходящих в их жизни, справляться с ними. Я не имею в виду бесцельные страдания; я хочу сказать: надо уметь бросать себе вызов. Взаимоотношения и должны бросать вызов, они не должны быть простыми – они должны быть сложными. Вот это куда-то делось. Я считаю, эта философия апгрейда для нас – настоящее стихийное бедствие; она мешает нам жить подлинными страстями нашего сердца. Они всегда смешны и нелепы, здравый смысл к ним не имеет никакого отношения, из-за них мы попадаем в самые жуткие переплеты. Но, тем не менее, то настоящее, человеческое, что в нас есть, делает нас шире, а не меньше. Одним словом, да, конечно, я все там же со своими размышлениями о любви, утрате, доверии, предательстве. Вот они и возникают снова в рассказе “Девушка с золотого Запада”.
Анна Асланян: Кроме тем, которые Вы упомянули, тут внимание привлекает еще одна – тема игры, азарта, желания поставить на карту все...
Джанет Уинтерсон: Да! Ну конечно, в этой опере Минни – хозяйка бара в Сьерра-Неваде. Мужчины там играют в карты, играют каждый вечер, играют на золото, которое добывают на рудниках днем. Ситуация связана с риском – эти мужчины рискуют своей жизнью, они покинули свой дом, чтобы попытать удачи. В некотором смысле эта опера – об удаче, о риске, на который идут люди. Но, в конечном счете, разумеется, настоящее золото – не наличные, не деньги, а любовь. Мне нравится эта идея. Знаете, Пуччини был безнадежным романтиком – как, впрочем, и я! И ничего сентиментального я в этом не вижу. На мой взгляд, это – стремление ухватиться за что-то, находящееся вне материального мира. Помимо того, что мы одержимы апгрейдами, наше общество еще и весьма материалистично. Предметы невидимые, предметы, на которые нельзя навесить ценник, нам не очень-то близки. Нам непременно хочется знать, сколько стоит та или иная вещь, какова будет прибыль. А с любовью все не так: тут неизвестно, сколько что стоит, тут невозможно подсчитать прибыль и легко все потерять – понимаете, совсем как в игре: идешь в казино, можешь проиграть все до последнего, одна фишка – и все, выходишь побежденным и разбитым, у тебя не осталось ничего. Нам это кажется бессмысленным, потому что в нашем обществе не любят рисковать. Застраховаться можно против чего угодно, нельзя застраховаться лишь от порывов сердца. Но это не значит, что рисковать не следует. Мне нравятся игроки, люди, которые играют – в любом смысле слова. Мы к ним слишком строги, разве не так? Мы считаем это пагубной привычкой. Но нет; то есть, иногда – да, это действительно пагубная привычка. Однако играть – значит самовыражаться. Рискнуть чем-нибудь при каких-нибудь нелепых обстоятельствах – это мне нравится! Я не хочу, чтобы мы становились чересчур осторожными. Об этом говорил и Ницше – знаете, Ницше я не слишком люблю, по-моему, он ужасный фашист, - но у него есть место, где он говорит: каким же образом человечество покончит с собой? В огне и пламени, или же просто зарывшись в песок? Понимаете, банальное зарывание в песок – вариант более осторожный, нивелирующий все, что связано с риском и приключениями. Именно к этому мы как будто бы и движемся. Это не по мне! Мне хочется, чтобы люди рисковали – в эмоциональном смысле, в личном смысле, - чтобы они не боялись. А такого, на мой взгляд, почти не происходит. По-моему, мы мельчаем, и это плохо – так быть не должно.
Анна Асланян: Значит, старая пословица про везение в картах и невезение в любви Вас не отпугивает?
Джанет Уинтерсон: Ну, не знаю... По-моему, если уж ты решился играть, если уж ты на это готов, если способен прислушаться к собственному сердцу, рискнуть в отношениях с другими, то рано или поздно тебе повезет. Или ты обнаружишь в себе самом что-то такое, что тебе необходимо знать. Рисковать важно. Я всегда говорю детям, молодым людям: хватит переживать насчет результата, просто возьми да пойди на риск! Хватит думать: а куда это приведет, а что будет дальше, что я получу взамен – все это глупые вопросы. Возьми и сделай! Так что я, как видите, все там же. Вот так и вышло, что я написала этот рассказ. Я составляла сборник для Глайндбурнской оперы, мне удалось туда включить замечательные рассказы, мой был последним, и я решила взять оперу, которую никто не выбрал. Ну, хорошо, сказала я себе. И тут подумала: пусть будет “Девушка с золотого Запада”, и вот что я с этим сделаю. К тому же, у меня перед тем был роман с очень несчастным концом, я страдала – очень страдала, это была прямо-таки катастрофа. Но, знаете, из этих катастроф можно что-то создать. А конец у рассказа, по-моему, весьма оптимистичный. Знаете, там, где рассказчик говорит: “Не знаю, увижу ли я тебя снова. Если и увижу, к тому времени то, чем мы были, давно уйдет, и следы заметет снегом. Но потом снова выглянет солнце. И синие фиалки”. Именно так кончается та опера: синие фиалки пробиваются из-под снега в Сьерра-Неваде. Пожалуй, это необходимо найти в себе – необходимо не бежать от боли, сердечной драмы, но полностью с ними слиться. А полностью слившись с этим, можно создать нечто важное для себя и для других, по-настоящему важное. Вот это я тоже пыталась вписать в рассказ. Для того, чтобы сказать об этом, я использовала оперу и те места, в которых я мысленно побывала за последние 25 лет. И это прекрасно – по крайней мере, существуют слова, которыми ты можешь об этом говорить.
Анна Асланян: От “Страсти” двинемся еще дальше назад, к первой Вашей книге, “На свете есть не только апельсины”. В предисловии к ней Вы пишете: “Автобиографический ли это роман? Конечно, да — и в то же время вовсе нет”. Написать в 24 года роман, который многие воспримут как автобиографический – смелый шаг. Вы наверняка были к этому готовы?
Джанет Уинтерсон: О, да, конечно, его так и воспринимают – он у меня висит на шее все эти 25 лет. Знаете, сказать так не будет неправдой, но не будет и правдой в достаточной степени. К тому же, людям вообще следует несколько легче к этому относиться, не пытаться определить какую-то незыблемую структуру: так это автобиография? Да или нет? Понимаете, это неправильный вопрос. Единственный правомерный вопрос: откуда это взялось, настоящее ли это, есть ли в этом правдивые чувства? Для меня все это было правдой, а значит — стало настоящим, живым и для читателя. Мы все без исключения используем собственный опыт, мы сами и есть тот сырой материал, которым пользуемся. По-другому быть не может. Все проходит через наше тело. Но, знаете, если посмотреть на “Тела” Энтони Гормли, все они — его тело, и все-таки они, эти скульптуры — не Энтони Гормли. Разве можно об этом говорить столь прямолинейно? Вероятно, с изобразительным искусством все проще. Скажем, смотрит человек на автопортрет Фриды Кало или на автопортреты Пикассо, Рембрандта и понимает, что это они. И в то же время человек устроен достаточно тонко, чтобы сказать себе: это не они, это — изображение чего-то свойственного им. Это не просто фотография, это через что-то прошло. Потом, психологически это можно толковать по-разному, по-разному воспринимать реальность, связанную с чувствами. Простора тут куда больше, чем когда речь идет о каких-либо автобиографических деталях. Это охватывает человека полностью. Именно это определяет, останется ли вещь надолго, подействует ли. Это позволяет отличить подобную вещь от дневниковых записей, исповеди или прямого повествования о себе. Понимаете, вещь, построенная на множестве слоев, перерастает то, что подтолкнуло к ее созданию. Ну, что, например, подтолкнуло меня написать тот рассказ? Я послушала “Девушку с золотого Запада”; я размышляла о каких-то вещах, некогда со мной происходивших, и это вошло в рассказ — встреча в ресторане, состоявшаяся много лет назад; потом, я думала о будущем, пыталась куда-то заглянуть. И все это сошлось воедино. Стоит этому случиться, и отделить одно от другого уже трудно. Да и ни к чему. Бессмысленно спрашивать: а это было на самом деле? а это? Все это уже стало новой реальностью, то есть, реальностью рассказа.
Анна Асланян: Можно взглянуть на это и по-другому: у каждого художника есть главное произведение, над которым он работает всю жизнь — он сам.
Джанет Уинтерсон: По-другому и нельзя. По-другому получилась бы некая фальшивая объективность. А такого не бывает. Некоторые по-прежнему делают вид, будто человека можно убрать. Особенно ученые этим грешат. Несмотря на все доказательства того, что наблюдателя нельзя отделить от эксперимента, они продолжают говорить про объективность, как будто она существует. Ее нет! Это — самый настоящий вымысел! Нельзя сказать: вот я, а вот — что-то, что мной не является. Идет химическая реакция, и ни одно из этих состояний никогда не бывает чистым. Мое “Я” не может пребывать в своем чистом состоянии, а мир — в своем. По-моему, тут постоянно идет гигантская химическая реакция, все меняется, трансформируется... Единственный способ сказать правду — включить все это в картину, а про объективность даже не вспоминать — ее не существует. Вот почему, на мой взгляд, литература, искусство гораздо правдивее остального. Ведь сам процесс их создания основан именно на этом: мир не устроен объективным образом, зарубите себе это на носу. Однако многие этого боятся, в особенности ученые. Мне кажется, это мужская точка зрения: убери все личное, человеческое, и останется нечто надежное, постоянное, что-то, чему можно доверять. Это абсолютно неверно.
Анна Асланян: Жизнь вообще, как известно, подражает искусству.
Джанет Уинтерсон: Да, совершенно верно! Знаете, эта ерунда насчет того, что искусство — зеркало, в котором отражается жизнь, все любят это цитировать, все-таки Шекспир сказал, значит, так оно и есть. Это очень странно — ну да, все верно, но что это за зеркало и что мы в нем видим? Это определенно не факсимильное изображение, не точное представление. Тут все дело в распознавании, мы способны увидеть свое лицо таким, каким иначе не смогли бы. К тому же, в зеркале все выглядит слегка искаженным. Зеркалам ведь тоже нельзя доверять! Так что все это следует помнить. По-моему, правда на уровне чувств, подлинность, которую люди обнаруживают в искусстве — откуда бы это ни взялось, какие бы пружины тут ни сработали, - так вот, это все вещи, от которых можно двигаться дальше. Когда человек читает мою книгу, когда я читаю чью-то книгу, это уже новая ситуация, потому что человек привносит в это себя, я привношу в это себя. Текста нет, как нет и читателя — есть лишь то, что происходит между ними.
Анна Асланян: Вы писали в своем журнале, примерно год назад, о том, какими трудными были для Вас прошедшие несколько месяцев, о том, как прошлое не дает покоя. Поэтому Вы и возвращаетесь к нему в книгах — чтобы от него избавиться?
Джанет Уинтерсон: Нет, я пишу о прошлом, потому что оно — мое. Это естественно — использовать то, что принадлежит тебе. Ведь все, что вовне — условно и может в любой момент исчезнуть. На самом-то деле ничего из этого тебе не принадлежит. Не успеешь оглянуться, как его уже нет. Взять двадцатый век: столько революций, столько эмиграций, столько потерь, войн. Нельзя полагаться на то, что вне тебя — в этом нет ничего надежного. Но то, что принадлежит тебе — да: твоя история, твое воображение, душевная сила, эмоциональное сознание, ты сам. Вот эти вещи — действительно твои, с ними ты можешь работать, их ты можешь обыгрывать. Потому-то я использую то, что у меня есть. Не то что я просто хочу об этом рассказать — кому-то, себе. Но я понимаю, что это есть, и пользуюсь этим. Тут происходит своего рода осознание ситуации из прошлого, которое, в свою очередь, приведет к осознанию настоящего и, возможно, будущего. По-моему, это не то же самое, что терапия, когда надо говорить про одно и тоже, пока не осознаешь. Возможно, какие-то вещи тебе никогда не удастся осознать, но браться за них надо, потому что это — твое. По крайней мере, так чувствую я. Для меня это очень важно: я работаю с тем, что мое, с тем, чего у меня не отнять. Искусство для меня — единственное, в чем нельзя лгать, в чем бесполезно пытаться лгать. Ведь тогда в результате получится нечто застывшее, неестественное, это будет уже не произведение искусства, а какой-то объект лжи, и все. Тем самым, раз уж искусство существует для того, чтобы говорить правду, прими это как есть и давай, говори правду. Не правду в автобиографическом смысле, но правду, пропущенную через весь твой опыт.
Анна Асланян: Другой пример неестественного в искусстве — навешивание ярлыков. Вашу книгу называли не только автобиографией, но и лесбийским романом. “Лесбийская литература” - это, с одной стороны, клише, но для кого-то его использование — определенный публичный жест. Как Вы относитесь к этому термину и к самому явлению?
Джанет Уинтерсон: О, к этому я подхожу очень жестко! Я могу понять причину; в конце концов, речь о группе людей — будь то геи или лесбиянки, - которые очень долго чувствовали себя маргиналами, изгоями. Некогда это был образ жизни, образ существования, образ мышления. Термин этот в какой-то степени означает, что их признали, так что определенные плюсы тут есть. Однако, на мой взгляд, пользы от этого мало. Меня, по сути, ничья сексуальность не интересует — ни живых людей, ни тех, что в книжках. Мне нужно одно — чтобы эта вещь обладала действием. По-моему, мы по-прежнему слишком зациклены на сексуальных предпочтениях людей. На самом деле, это ведь не так уж интересно.
Анна Асланян: И все-таки Вас наверняка часто спрашивают: что надо читать из “лесбийской литературы”? Как Вы отвечаете: читайте хорошие книги, и все?
Джанет Уинтерсон: Именно так! Я отвечаю: хватит смешивать литературу с идеологией! Нет, конечно, если хотите, можете почитать “Кэрол” Патриции Хайсмит — замечательная вещь, лучшая книга о любви женщины к женщине, на мой взгляд, самая лучшая из когда-либо написанных. Прекрасная книга, не знаю, было ли у кого-то еще что-либо подобное. Кажется, она не особенно популярна, но все равно — замечательная книжка! Конечно, читайте. Но, как бы то ни было, это — литература, к тому же весьма острая. Ну вот и отлично. Есть писатели — например, Сара Уотерс, - которые вполне готовы так говорить: вот кто я, вот для чего я пишу. Я так говорить не готова, потому что это, как мне кажется, сужает все до неправильных размеров. Я считаю, очень плохо, когда гетеросексуалы думают: нам это не годится, это не про нас. И точно так же очень плохо, когда геи и лесбиянки думают: так, это не про меня, значит, нечего и читать. Понимаете, это настолько узкий подход! Весь смысл искусства — в том, чтобы сделать нас шире, чтобы мы были больше, знали больше, понимали больше. Искусство помещает нас в ситуации, в которые нам обычно попадать не приходится. И это, разумеется, должно распространяться и на сексуальность. Скажем, если я не могу представить себе, каково это — быть мужчиной, который занимается сексом с женщиной, — плохо мое дело. Если я не могу представить себе, каково быть женщиной, которая горит желанием к мужчине, — плохо мое дело. Мне нужно это все! Да, и еще мне нужно, чтобы и другие это испытывали. Чтобы они проникались сочувствием к чужому опыту во всем его разнообразии. Ведь он доступен для всех. Иначе легко застрять на чем-то одном: так, я лесбиянка, поэтому мне близки только эти персонажи. По-моему, это ужасно! В какой-то момент я даже подумывала о том, чтобы выйти замуж. Думала, придется мне, видно, выйти за какого-нибудь мужика и пожить пару лет гетеросексуальной жизнью, пока все к этому не привыкнут. Тогда можно будет еще чем-нибудь заняться.
Анна Асланян: То есть, выйти замуж в исследовательских целях?
Джанет Уинтерсон: Да нет — просто, чтоб они все отстали со своими ярлыками. Это же безумие какое-то!
Анна Асланян: Надо было так и поступить.
Джанет Уинтерсон: Ну да, у меня же были отношения с тремя мужчинами в промежутке между моей предыдущей подругой и нынешней. И ничего, нормально. Я просто не понимаю, ну что тут такого важного. Короче говоря, на вопросы про лесбийскую литературу я отвечаю: не знаю, понятия не имею; просто найдите то, что вам нравится и читайте — кто знает, что там внутри. В книжные магазины ведь так не ходят, в книгах с такими мыслями не роются. Приходишь в магазин, смотришь на книжку и думаешь: интересная она или нет? А не так: интересно, там про геев или нет?
Анна Асланян: Хорошо, тогда безотносительно к лесбийской теме: нравятся Вам книги Гертруды Стайн?
Джанет Уинтерсон: Нет, их невозможно читать. Не считая автобиографии — она действительно великолепна. Это был настоящий прорыв — Стайн ведь сделала то, чего до нее никто не делал. Раньше, чем Вирджиния Вульф, написавшая в 1928-м году “Орландо”. Как Вирджиния Вульф выдает свою книгу за биографию, хотя на самом деле это — замечательная художественная вещь, точно так же и Гертруда Стайн, уже написав книгу, дает понять, что это — автобиография. Прекрасный конец для автобиографии, когда узнаешь, что на самом деле это — о самой Гертруде, хотя рассказывается от лица Алисы. Одним словом, это было решение очень смелое и новое. И в этом — настоящий ее вклад в модернизм, в это движение, которое снесло категории и границы, позволило одному переходить в другое. На самом деле, сегодняшней нашей способностью сводить воедино самые разные вещи мы обязаны именно тому периоду. Тогда стали говорить: нет, это не роман, не биография, не автобиография, не эссеистика, а все сразу. И это было прекрасно — вот где воистину срывались ярлыки! Этим-то модернизм и интересен. В общем, ту книгу я люблю, и буду любить всегда. По-моему, сама Гертруда Стайн понимала идею новой литературы: надо использовать язык таким образом, чтобы иногда удавалось обойти условия, которые накладывает повествование, надо идти дальше — к звуку, а не к смыслу, к чему-то более ритмическому и гипнотическому, а не просто к значению слова. Она понимала, что язык необходимо освободить — понимала со своих позиций и двигалась вперед, от Эдит Уортон и Генри Джеймса, от своего наследия. А вот то, как она это делала, вызвало у читателя отчуждение, вводило в замешательство — иначе и быть не могло. Сейчас смотришь на это и думаешь: ой, Гертруда, ну хватит, в конце концов, от этих повторений на 25 страниц с ума сойти можно. Одним словом, она осознавала существующие проблемы, она была крупной фигурой на литературном горизонте в Париже тех дней, прежде всего благодаря масштабам своей личности. Да, все это было. Но то, что осталось после нее — помимо автобиографии — особого влияния, я считаю, не оказало. Что ж, у нее есть одна книга, как у Сэлинджера – “Над пропастью во ржи”, а когда у тебя есть одна книга, это уже очень неплохо.
Анна Асланян: Поговорим о том, чем Вы активно занимаетесь нынче. Расскажите о Вашем участии в кампании 10:10, цель которой — снизить выбросы в атмосферу углекислого газа на 10 процентов к 2010-му году. Вы написали по этому поводу рассказ, опубликованный в “Гардиан”.
Джанет Уинтерсон: О, им просто нужны известные люди, нужно, чтобы кто-то встал на их сторону и что-то сделал. Я собой вполне довольна — я и так много сделала за счет своего образа жизни. Я веду экологически правильную жизнь еще с тех пор, когда это не было модно, меня это сильно волнует уже двадцать с лишним лет. Не знаю, почему; это дело глубоко личное. Я считаю, что нам следует не отдаляться от своей планеты и прекратить это бесконечное насилие. У меня дома уже есть геотермическая система отопления и прочее, сушилками я не пользуюсь, ну и так далее. Все эти правила, которые необходимо соблюдать — в моем списке их что-то около восьми, да это неважно. Я собираюсь так продолжать и дальше; что-то уже начато, но это далеко не предел. Что еще? Не покупаю еду, привезенную на самолете, покупаю на местных рынках. Понимаете, сделать можно многое, самым непосредственным образом. Кампании, я думаю, просто нужен кто-то, кто бы говорил об этом: да, это важно, да, мы должны. Если мы лишимся планеты, то что же у нас останется? Вот это меня волнует. А еще меня очень заинтересовало: знаете, в той местности, где Чернобыль, туда, оказывается, орлы вернулись. Там теперь вроде как экозаповедник, сам по себе, естественным образом образовался. Жить в тех местах никому не разрешается — считается, что местность отравлена, а природа тем временем возвращается в чистейшее, прекраснейшее состояние. Виды, которых там не наблюдали уже десятилетиями, появляются снова, и никто не понимает, почему. Вы почитайте — я только что слышала в новостях, там говорили о каких-то поразительных орлах и о некоторых видах растений, они опять появляются в среде, которая считается зараженной. Да ведь это потому, что там нет людей! И думаешь: господи, получается, ядерный взрыв менее опасен, чем люди. Если это и вправду окажется так, то все, нам конец. Одним словом, вот почему я участвую в этой кампании. Впрочем, я всегда была вовлечена в подобные дела: была членом “Друзей Земли” в самом начале, входила в “Гринпис”, до сих пор вхожу. У меня на этот счет очень четкое мнение. Я считаю, нам не следует ждать, пока какое-нибудь другое поколение придет и что-то сделает — мы должны сыграть свою роль. Моя политическая деятельность вся связана с окружающей средой, с экосистемой, с тем, как производятся у нас продукты питания. В главном моя позиция такова: мне нравится политика конкретных дел, а просто разглагольствовать о задачах общества, о том, как спасти планету - это меня не интересует.
Анна Асланян: Другая Ваша недавняя деятельность — детские книжки. Вы по-прежнему их пишете?
Джанет Уинтерсон: О, да, я постепенно превращаюсь в детского писателя! Вот-вот выйдут еще две книги для детей: одна в издательстве “Блумсбери”, называется “Битва Солнца”, выходит через четыре недели. Это для детей постарше, нечто вроде продолжения к предыдущей истории. Потом, ближе к рождеству выходит иллюстрированная книжка “Лев, единорог и я”. И еще я выступаю в детской телепрограмме “Би-Би-Си” в рождественские праздники. В общем, за три месяца — три детских вещи. Как это произошло, сама не знаю.
Анна Асланян: Писать для детей — обязанность или удовольствие?
Джанет Уинтерсон: Я это обожаю. У меня есть крестные дети — я сочиняю для них. Просто так получилось, что все одновременно совпало.
Анна Асланян: Знаете, часто говорят, что писать для детей надо так же, как для взрослых, но лучше.
Джанет Уинтерсон: Да-да. По-моему, единственная разница в том, что детям нужна очень четкая повествовательная линия. Надо писать более линейно, меньше возможностей для всяких лабиринтов и поворотов. Детям ведь надо: и тут, и тут, и тут, и тут... Это нормально. Мне довольно интересно с этим работать, поскольку требуется линейное повествование, которого я обычно стараюсь избегать. К тому же, вещь можно сделать более интересной для детей, добавляя туда разные идеи, то, как я это вижу, а еще — используя более сильный язык вместо того, чтобы его упрощать. Детям нужно давать большой словарный запас, множество идей и линейное повествование, и отсюда у них впоследствии появится вкус к литературе. Не к какому-то телевидению на бумаге — это меня не интересует. Я хочу, чтоб действием обладал язык, чтоб он был интересен. Ведь язык, как и все остальное, дети схватывают рано. Если они поймут, что язык — широкий, разнообразный, богатый, странный, что с ним можно сделать что угодно, то их это увлечет. Знаете, рассуждения о том, что детям нужен относительно простой язык, абсолютно бессмысленны. Ведь тогда — все, у них в головах уже все сложилось, ничего не изменить, и когда они будут читать вещи более сложные, на родном ли языке, на другом ли, они их ни за что не поймут. И это потому, что их детский опыт был слишком упрощенным.
Анна Асланян: Взрослые тоже могут надеяться в скором времени прочесть у Вас что-нибудь новое?
Джанет Уинтерсон: Возможно. Следующий мой проект — сценарий к фильму про Гертруду Стайн и Алису Токлас. Как раз поэтому я сегодня еду в Париж — хочу начать погружаться в ту атмосферу. Пока Совет Британского кино ищет деньги, чтобы заплатить мне, а там, будем надеяться, дело пойдет, и мы, возможно, попробуем привлечь французов с их деньгами. Постараемся не подпускать к этому американцев — бог знает, во что они все превратят. Европейский фильм — вот это, мне кажется, было бы замечательно. Бюджет небольшой, достаточный, чтобы сделать какие-то вещи, как нам хотелось бы. Короче говоря, это — следующее дело. А потом... ну да, потом я напишу новую книжку.
