Марина Тимашева: 29 октября в Большом зале Московской консерватории “Русское концертное агентство” провело уникальный концерт, посвященный 90-летию Государственной коллекции уникальных музыкальных инструментов России. "Солисты Москвы" с Юрием Башметом, а также английский виолончелист Стивен Иссерлис и итальянский скрипач Сергей Крылов играли на инструментах Антонио Страдивари. Обещали, что одновременно на сцене сойдутся 12 инструментов работы великого итальянца. Обещание выполнили на сто с лишним процентов, потому что Крылов и Иссерлис привезли с собой еще два инструмента работы Страдивари. Вечер вел Юрий Башмет, в очень мягкой, интеллигентной и остроумной манере. После того, как “Солисты Москвы” сыграли дивертисмент Моцарта и концерт для виолончели с оркестром Гайдна, Юрий Башмет предложил послушать разные инструменты Эксперимент был чистым: один музыкант сыграл один и тот же фрагмент сперва на Гварнери, потом на Страдивари, и судя по аплодисментам зала, Гварнери оказался победителем. Звук его скрипки как-то мягче, более бархатистый. Вот слушайте:
(Звучит скрипка Гварнери)
А это - Страдивари
(Звучит скрипка Страдивари)
Эти инструменты за 300 лет пережили все: от семейных сцен до мировых катаклизмов, на них играли величайшие музыканты мира и императоры (одна скрипка принадлежала Александру Первому). И эта музыка пережила все, потому что божественное торжествует над земным. И если вам хочется бежать от печалей и бед, не смотрите сериалов, не читайте бульварной литературы, не смотрите пустых комедий, ходите в Консерваторию. Там играет музыка, которая смывает с души копоть. Одним из героев вечера был скрипач Сергей Крылов, когда-то Ростропович объявил его одним из пяти лучших скрипачей мира, Юрий Башмет сказал о нем “думающий виртуоз” и назвал нас «современниками выдающегося музыканта». Сергей Крылов играл Каприсы Паганини, и каждая нота звучала у него, как целый мир.
(Звучит музыкальный фрагмент)
Вы слышали, как играет Сергей Крылов, а теперь послушаем его самого. В концерте он вместе с «Солистами Москвы» исполнял каприсы Паганини в обработке Денисова
Сергей Крылов: Вы знаете, это очень интересное произведение. Я уже давно хотел сыграть каприсы в обработке Денисова. Тем более, что предложение поступило именно от оркестра, от Юрия Абрамовича Башмета. Поэтому я с удовольствием согласился. Кстати, в последний раз, когда мы играли в Москве с Юрием Абрамовичем, мы тоже исполняли произведение Паганини, 5-й концерт. Я считаю, что интересно - и для слушателя, и для нас - сыграть эти пять каприсов в переработке Денисова. Это современные произведения в современном ключе. Если можно так сказать переложение каприсов Паганини для скрипки с камерным оркестром Денисова мне чем-то напоминает переработку Кароля Шимановского. Есть три каприса Паганини Шимановского, которые он тоже в современном ключе переработал для фортепиано - немножко упрощенном для скрипача по сравнению с оригиналом Паганини; но это очень интересное современное произведение ХХ века. Я думаю, что Эдисон Денисов преследовал примерно похожие идеи обработки каприсов Паганини, это произведение было создано, если не ошибаюсь, для Олега Кагана. Поэтому я думаю, что это очень интересные музыкальные материалы.
Марина Тимашева: Сергей Александрович, известно, что вы преподаете, есть школа в Кремоне, в которой вы работаете. И вот, что мне интересно. Много ли на самом деле у вас учеников, и сами вы выпускник российской школы…
Сергей Крылов: ЦМШ.
Марина Тимашева: Тогда, когда вы учились ( не исключаю, что и сейчас), взаимоотношения учитель-ученик были довольно жесткие, у нас привыкли к жесткой дисциплине, и часто к не очень любезному обращению учителей с учениками. А в Европе, я думаю, это все совершенно невозможно: с каждым нужно мягко, с каждым нужно деликатно.
Сергей Крылов: Это такая академия, называется “Gradus ad Parnassum”. Мы организовали ее с моей мамой, пианисткой. У меня действительно есть ученики, но я, слава Богу, могу позволить себе преподавать тем людям, которым считаю нужным преподавать. То есть это большой шанс и для ученика, и для педагога, потому что часто бывает, что педагоги просто теряют время, просто по работе им нужно преподавать каким-то ученикам, которые, может быть, их не интересуют. Я могу себе позволить преподавать только тем людям, которые меня интересуют, как артиста. Я не вижу в этом какой-то советской муштры, потому что, может быть, она сейчас уже и не нужна. Хотя, с другой стороны, я считаю, что дисциплина быть должна. Если она есть в характере, то не обязательно сильно на учеников наезжать со своими идеями, поэтому у меня всегда это происходит в форме советов. Одного ученика я вырастил уже, Эдуард Зозо, он играет в Берлинской филармонии, играл уже концерты и в Венской филармонии, и где он только не играл, уже записал очень удачный диск. Молодой скрипач, ему 20 лет, но я с ним занимался очень много, лет 12-13. У меня буквально три-четыре человека, с которыми я занимаюсь, которые меня очень слушают, и там совершенно не нужна никакая муштра.
Марина Тимашева: Сколько им лет?
Сергей Крылов: Они молодые - 16-18 лет.
Марина Тимашева: Как вы сами для себя определяете, что в вашей исполнительской манере от ваших российских учителей, а что от вашего итальянского педагога?
Сергей Крылов: Это большой микс, на самом деле. Мне кажется, что музыкант, конечно же, должен иметь педагогов, он должен иметь правильную семью - музыкантов или не музыкантов - но семью, которая учит дисциплине. Знаете, это что-то очень похожее на классический балет. Никто не удивляется, если у станка стоит человек семь часов и делает упражнение, это как бы так и надо, а вот если занимаешься шесть, семь часов на скрипке, сразу думают: зачем столько играть на скрипке? Это как классический балет, в принципе. Поэтому у нас железная дисциплина, первым делом, а потом уже, естественно, все, что касается школы, что касается таланта, инструментального таланта и музыкального таланта, а это две разные вещи. Может быть человек, который очень быстро играет на музыкальном инструменте сам по себе, потому что у него клетки головного мозга связаны с нервами рук. А есть люди, которым это намного сложнее, просто из-за природы. Это то, что касается инструментального таланта. Что касается музыкального, конечно, он тоже должен быть внутри, но его нужно разрабатывать. То есть объяснять, что такое хорошо, что такое плохо. И вы прекрасно понимаете, что ощущение красоты, не только в музыке, это вещь весьма тонкая, и для этого должен быть рядом человек, который ее понимает сам. Не обязательно это должен быть музыкант, может быть скульптор, художник, архитектор, режиссер или актер, кто угодно, все равно. Мы не делаем ничего другого, как только ищем эту красоту и фокализируем ее в золотом сечении Пифагора. Вот, чем мы, собственно, все и занимаемся.
Марина Тимашева: Вы выросли в доме, где мама - пианист, папа - скрипач, но при этом папа еще делал инструменты, а это значит, что в доме пахло деревом, пахло лаком, что там было шумно?
Сергей Крылов: Конечно. Хотя мой отец работал в Московской консерватории скрипичным мастером, но он очень много работал и дома, поэтому, конечно, через это все я прошел, я видел конструкцию инструментов с первого дня. И, больше скажу, что мою скрипку 94-го года, я видел белой, я видел даже кусок дерева, из которого она сделана.
Марина Тимашева: Мама играет и, возможно, берет учеников домой, папа играет и делает скрипки – а у вас никогда не было желания не стать музыкантом, не быть им?
Сергей Крылов: Могу честно признаться, что я никогда не сопротивлялся, мне никогда в голову даже не приходило, что я могу заниматься чем-то другим. У меня просто не было выбора. Мне дали скрипку в руки, когда мне было четыре с половиной года, я начал играть, потом в пять лет я уже был в московской Консерватории. В валеночках, зимой, помню, с мамой приезжали к Бронину заниматься, он был ассистентом Когана, и занимался я у него полтора года. После чего он умер, к сожалению. Потом я занимался 11 лет у Сергея Ивановича Кравченко, потрясающего педагога, у Абрама Штерна параллельно, и потом, в Италии уже, у Сальваторе Аккардо 7 лет. И все мои педагоги… мне с ними очень повезло. Я считаю себя русским исполнителем, русским скрипачом, с русской школой, знаете, персональная чувствительность ко всему, что происходит вокруг тебя. Я имею в виду культурную сферу и сферу искусства. Это, конечно, уже человек, музыкант должен растить сам в себе. То есть, понимаете, здесь уже ни один педагог, ни один соратник не может помочь. Это просто сам человек и это очень длинный путь, который продолжается, наверное, всю жизнь. Всей жизни не хватит. Но мы пытаемся добиться тех самых моментов, когда зал дышит вместе тобой. Из-за этих моментов мы занимаемся этим делом, музыкой.
Марина Тимашева: Скрипки Страдивари. Есть ли между ними качественное различие или они все сделаны как одна?
Сергей Крылов: Ну, конечно, есть различие. По одной простой причине, что этим скрипкам очень много лет. Вот, например, 1734 год, ей почти 300 лет, а я играл на скрипке 1715 года, ей уже практически 300 лет, она в идеальном состоянии, находится в Кремоне, стоит 6 миллионов евро. Те инструменты, которые дошли до нас, не все в идеальном состоянии, какие-то были разбиты, переделаны, какие-то были перекрашены. У каждого инструмента есть своя история, естественно, они не все одинаковые. Даже у моего отца я не видел ни одной скрипки, которая была бы одинакова. Всегда скрипичный мастер что-то меняет, пробует, экспериментирует, и Страдивари тоже. Есть "золотой период" Страдивари, есть ранний период, поздний период. Это, например, скрипка позднего периода, 1734 года, когда ему уже было очень много лет, в районе 85. Скрипки разные, дерево разное, лаки разные, формы даже разные.
Марина Тимашева: Очень хороший музыкант с плохим инструментом или плохой музыкант с хорошим инструментом?
Сергей Крылов: Наверное, лучше хороший музыкант с плохим инструментом, чем наоборот. Потому что хороший музыкант даже из плохого инструмента вытянет лучше его качества.
Марина Тимашева: Руки скрипача - это совершенная ценность? Мы знаем, что некоторые спортсмены страхуют - кто ноги, кто уши...
Сергей Крылов: Кто – голову.
Марина Тимашева: Ну, голова тоже необходимая вещь. А требуют ли эти руки особенного ухода или только репетиции, репетиции, репетиции?
Сергей Крылов: Репетиции и репетиции, и никакого ухода особого. Я считаю, что руки музыканта не позволяют использования никаких кремов. Это просто невозможно. По крайней мере, для скрипача. Для пианистов, может быть, не в такой степени, но скрипач не должен трогать свои руки никакими химикатами, будем так говорить.
Марина Тимашева: Какие вы любите залы, в каких вам более всего нравится играть?
Сергей Крылов: Мне посчастливилось играть в очень хороших залах в моей жизни - и в Европе, и в России. Не надо далеко ходить, Большой знал Московской консерватории - это потрясающий зал, с прекрасной акустикой. Замечательная Венская филармония, Берлинская филармония, потом есть театры в Италии, в Мантуе или в Виченце. В Виченце есть совершенно потрясающий театр. Есть очень много залов, где действительно можно играть очень негромко, и все слышно. Потом совершенно потрясающий зал, который мне запомнился, это Театр Колон в Буэнос-Айресе. Это грандиознейшего размера театр, наверное, самый большой в мире. Это 3700 мест, если не ошибаюсь. То есть, это почти 4 000 мест. И там, как по-итальянски говорят, “даже слышно, когда сломаешь сигарету”. Так оно и есть, я слышал там концерт Цукермана, и на следующий год играл сам в этом зале. Действительно, в этом театре потрясающе. Поэтому в моей коллекции залов много очень удачных воспоминаний насчет акустики.
Марина Тимашева: Какова ситуация с отношением к классической музыке в Италии? Потому что мы здесь - в т отчаянии, что интерес к классической музыке падает, то, что заполоняет собой телеэкраны и радиоэфиры, то, что доносится изо всех ларьков это что-то ужасное.
Сергей Крылов: Естественно, намного проще развлекаться, чем учиться. Но я абсолютно не верю в то, что классическая музыка закончит свое существование. Потому что, если закончит существование классическая музыка, тогда нужно и церкви закрыть. Например, в школе, мы все занимаемся математикой или физикой? Вот я, музыкант, занимался математикой и физикой, мне было очень сложно. Ну что, я стал физиком? Нет. А зачем тогда физикой заниматься? Чтобы человек развивал свою голову. Может быть, он физиком станет, а, может быть, не станет. Музыка в этом смысле очень важный, необходимый элемент. Просто не все люди это понимают, потому что, к сожалению, не имеют отношения к музыке, и они многое теряют. А что касается бизнес-музыки, легкой музыки, это вещь совершенно другая, это вещь, которая развлекает людей. Мы в какой-то степени тоже развлекаем людей, люди приходят на концерты и, может быть, у них слезы на глазах. Когда я был на концерте у Майкла Джексона, там тоже было много слез, но это было немножко другое. Хотя я обожаю Майкла Джексона, я вырос с музыкой Майкла Джексона, это был для всего мира феномен просто потрясающий, это был Артист с большой буквы, который работал очень много. Когда я был на концерте Джексона в 92-м году, это было просто потрясающе. И что я могу сказать? Что классическая музыка не умрет. Я верю в Бетховена, в силу Баха. В Италии и в Европе, по крайней мере, на моих концертах, я вижу полные залы, я играю по три, по четыре биса, и меня приглашают еще и приходят еще. В Вильнюсе за два месяца до концерта уже билетов нет. Все залы в Москве были полны на тех концертах, где играл. Я понимаю, что дирижировал Плетнев, я понимаю, что дирижировал Башмет, это были прекрасные оркестры. У Филармонии я просил три билета на концерт, а они говорят, что у них билетов нет. Понимаете, я прошу билеты на мой же концерт, и нет билетов. Мне очень сложно на мой собственный концерт получить самому билет, потому что их нет. Конечно, есть концерты, которые не посещаются. Людям, может быть, неинтересна программа или исполнители. Но мне не кажется, что классическая музыка высокого уровня, если я так могу сказать, я не говорю про себя, а говорю вообще про артистов… Если, например, приехала Берлинская филармония и Саймон Рэттл здесь дирижировал, много свободных мест было? А когда Горовец? Правда, это было уже в 1986 году, это было давно. Я не знаю, если приезжает Перельман, много будет свободных мест? Нет. А почему? Или, например, Темирканов приезжает в Москву, или Гергиев с Мариинским театром, как вам кажется, будет много народу или мало?
Марина Тимашева: Невозможно достать билеты, при том, что цены невероятные!
Сергей Крылов: А Израильская филармония с Зубином Метой приедет, как вы считаете, будет много народу или мало?
Марина Тимашева: Но, Сергей Александрович…
Сергей Крылов: Можно просто Сережа.
Марина Тимашева: Вы соберете Большой зал Консерватории на один концерт, но это очень определенная аудитория, это меломаны, люди, которые не мыслят своей жизни без музыки, которые, умирая, будут вспоминать, я бы сказала, не свою жизнь, а те фантастические звуки, которые они слышали, фантастические руки, которые они видели, тех музыкантов, которых они любят.
Сергей Крылов: Но их не мало. А классическая музыка никогда популярной не была. Вот Моцарт. Я играл недавно в Роверето, где есть Музей Моцарта. Он ездил по Италии, и, в частности, в Роверето дал концерт. Вы знаете, он играл для графов, для королей и, конечно, об этом узнала вся Италия, весь город, весь Роверето. Конечно, это приезжала "везда" из Австрии, но все равно это была эксклюзивная ситуация, эксклюзивной и осталась. Это не хорошо, и не плохо, это …
Марина Тимашева: Такой репертуар, который требует…
Сергей Крылов: Подготовки. Знаете, недавно я играл в Дрездене, и гостиница была напротив Дрезденской галереи. И там - “Сикстинская Мадонна”. Я второй раз шел посмотреть именно эту картину, потому что я считаю, что это картина номер один в мире. И я просидел полтора часа перед этой картиной. Если человек в Дрезден попадает, нужно сходить, посмотреть на “Сикстинскую Мадонну” Рафаэля. И я видел очень много людей, которые тоже смотрели на эту картину, фотографировались со вспышкой у этой картины: я здесь был, вот она, эта картина. А вопрос: что в этой картине вы поняли? Меня раздражали эти фотографии, я могу честно признаться, эти все люди, которые фотографируют, просто как сумасшедшие, с этой вспышкой. Спасибо, камнем в нее не кинули, ножом не пырнули. Да, они пришли смотреть на эту картину, это уже большое дело, но что они понимают в этом, что они чувствуют? И очень немногие, мне кажется, действительно способны оценить ее во всей глубине. Вот в классической музыке это что-то очень похожее. Есть люди, те самые счастливые люди, которые вспоминают: вот я слушал Менухина, вот эту фразу он вот так играл в 1960 году. И меломаны - это настоящие эксперты именно того самого ощущения, из-за которого мы все это делаем. Мы возвращаемся к нашему начальному разговору, почему это элитарное, кончено же, дело.
