В советском календаре были странные праздники: восьмого ноября и второго мая. Никто не знал, что надо отмечать, но все знали как: дни похмелья. В Америке тоже есть негласный выходной. После Дня Благодарения наступает "черная пятница", названная так по запутанным историческим причинам. В этот день страна отправляется за покупками подарков.
С этой традицией не справится никакой кризис, хотя напуганные никак не снижающейся безработицей американцы собираются, как и в прошлом году, потратить на подарки меньше обычного. Для страны это плохая новость, для детей – обидная, для всех – рискованная, ибо экономика нуждается в тех 65 миллиардах, которые мы обмениваем на любовь наших близких и дальних. В черную пятницу всякий американец, включая атеистов и агностиков, вооружается списком людей, о которых он редко и без желания вспоминает в более спокойное время года.
Дело в том, что помимо праздника любви и добра, Рождество еще и национальный день блата. Традиция и коррупция советуют нам подкупить каждого, от кого мы зависим круглый год. Государство с этим борется: официальных лиц – от учителей до президентов – одаривать нельзя. Даже на почте запретили мои конфеты. Зато в частной сфере – чем больше, тем лучше, и попробуй забыть. Послушный неписаным законам, я сую в конверт двадцатку парню, привозящему мне "Нью-Йорк таймс" - чтобы он, швыряя на крыльцо килограммовую газету, не промахнулся и не сломал три наши и без того капризные розы. Механику, честно и благородно, что великая редкость, починяющего мою машину, положена дорогая водка, тем более, что я сам научил его пить - закусывая, но не разбавляя. Хозяину одесской лавки "Самовар" пойдет книжка "Русская кухня в изгнании" - чтобы не забыл позвонить, когда будет готовить фаршированную рыбу. Еще есть мясник, оставляющий мне почки для рассольника, рыбник, хранящий лососевые головы на заливное, зеленщик из корейский лавки, владеющий редкой в наших краях редькой, дворник-кубинец, который из всех английских слов твердо знает только "Christmas", ветеринар, ухаживавший за котом, и, конечно, дантист, которого просто необходимо подкупить, чтобы не хвалил республиканцев, пока у меня рот занят сверлом.
Мелкие дары – рождественский мазут. Раз в году смазывая детали сложной социальной машины, мы обеспечиваем ее бесперебойный ход на следующие 12 месяцев. Поэтому Рождество – решающий фактор в календаре американской экономики. Она ждет его, как невеста – свадьбы. Об этом не дает забыть реклама. Самое чуткое из всех искусств, она помогает нам приспособиться к скуповатому духу времени. Вот, например, "коммершелс", где показывают "новый ресторан". Он и она, молодые, красивые. На кухонный стол ставят свечи, цветы и вываливают в нарядную миску кастрюлю любовно сваренных макарон. (Их, кажется, и рекламировали). Другими словами, поужинать можно и дома, так даже теплее. И тут, нащупав нерв, реклама начинает давить, всучивая нам все, что греет: свитер, плед, тапочки, электрический камин, старые фильмы, щенка, обручальное кольцо с бриллиантом. Товары - разные, смысл - один: пережить экономические бури помогут только прочные – семейные - узы и надежные – домашние - радости.
В сущности, это – ценности Рождества, готовиться к которому Америка начала в черную пятницу.
С этой традицией не справится никакой кризис, хотя напуганные никак не снижающейся безработицей американцы собираются, как и в прошлом году, потратить на подарки меньше обычного. Для страны это плохая новость, для детей – обидная, для всех – рискованная, ибо экономика нуждается в тех 65 миллиардах, которые мы обмениваем на любовь наших близких и дальних. В черную пятницу всякий американец, включая атеистов и агностиков, вооружается списком людей, о которых он редко и без желания вспоминает в более спокойное время года.
Дело в том, что помимо праздника любви и добра, Рождество еще и национальный день блата. Традиция и коррупция советуют нам подкупить каждого, от кого мы зависим круглый год. Государство с этим борется: официальных лиц – от учителей до президентов – одаривать нельзя. Даже на почте запретили мои конфеты. Зато в частной сфере – чем больше, тем лучше, и попробуй забыть. Послушный неписаным законам, я сую в конверт двадцатку парню, привозящему мне "Нью-Йорк таймс" - чтобы он, швыряя на крыльцо килограммовую газету, не промахнулся и не сломал три наши и без того капризные розы. Механику, честно и благородно, что великая редкость, починяющего мою машину, положена дорогая водка, тем более, что я сам научил его пить - закусывая, но не разбавляя. Хозяину одесской лавки "Самовар" пойдет книжка "Русская кухня в изгнании" - чтобы не забыл позвонить, когда будет готовить фаршированную рыбу. Еще есть мясник, оставляющий мне почки для рассольника, рыбник, хранящий лососевые головы на заливное, зеленщик из корейский лавки, владеющий редкой в наших краях редькой, дворник-кубинец, который из всех английских слов твердо знает только "Christmas", ветеринар, ухаживавший за котом, и, конечно, дантист, которого просто необходимо подкупить, чтобы не хвалил республиканцев, пока у меня рот занят сверлом.
Мелкие дары – рождественский мазут. Раз в году смазывая детали сложной социальной машины, мы обеспечиваем ее бесперебойный ход на следующие 12 месяцев. Поэтому Рождество – решающий фактор в календаре американской экономики. Она ждет его, как невеста – свадьбы. Об этом не дает забыть реклама. Самое чуткое из всех искусств, она помогает нам приспособиться к скуповатому духу времени. Вот, например, "коммершелс", где показывают "новый ресторан". Он и она, молодые, красивые. На кухонный стол ставят свечи, цветы и вываливают в нарядную миску кастрюлю любовно сваренных макарон. (Их, кажется, и рекламировали). Другими словами, поужинать можно и дома, так даже теплее. И тут, нащупав нерв, реклама начинает давить, всучивая нам все, что греет: свитер, плед, тапочки, электрический камин, старые фильмы, щенка, обручальное кольцо с бриллиантом. Товары - разные, смысл - один: пережить экономические бури помогут только прочные – семейные - узы и надежные – домашние - радости.
В сущности, это – ценности Рождества, готовиться к которому Америка начала в черную пятницу.
