Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре - на два голоса. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!


Иван Толстой: Сегодня в программе:

Неделя русских торгов в Лондоне: эксперт подводит итоги.
Новые джентльмены удачи – эссе Бориса Парамонова.
Памяти филолога и критика Сергея Гречишкина.
Культурная панорама и музыкальные записи. Андрей, я требую новых!

Андрей Гаврилов: Новых не получится, Иван, сегодня мы будем слушать записи замечательного пианиста Евгения Маслова. Но это его не новый альбом. Наоборот, после этого он их записал еще три.

Иван Толстой: Давайте, Андрей, начнем разговор с большого и продолжительного события – пятидневной ярмарки Нонфикшн. О цифрах и объемах журналисты писали уже не раз, а я предлагаю поделиться личными впечатлениями, похвастаться покупками. Позвольте начать с зубной боли – с некупленного. Не хочется говорить, что зелен виноград: гроздья его попадаются ох, какие спелые и сладкие, но дорогущие. Больше всего мне хотелось купить огромный фолиант под названием “Золотое Руно” - это альбом-монография Иды Гофман, посвященный знаменитому иллюстрированному журналу начала ХХ века. Красоты все это необычайной: там воспроизведены всевозможные иллюстрации из журнала, всякие заставки, обложки, портреты авторов и масса справочных сведений. Чудо, а не издание. Но цена – 20 тысяч рублей, и от этого боль и зубная, и поясничная, и даже в коленной чашечке. Я облизнулся и поплелся мимо.
Вообще, я должен сказать, что если послеживать за книгами в течение года (особенно за книгами по твоей специальности), то чудес ярмарка Нонфикшн показывает не так уж много. Ну, конечно, отлавливаешь пропущенные, провалившиеся для тебя издания. Вот, например, я с удивлением увидел недорого продающийся 5-й том известной 4-томной летописи жизни и творчества Пушкина. В этом пятом томе – указатели, вещь необходимая, но вышел этот дополнительный том как-то тихо, я, во всяком случае, его в свое время не “услышал”.
И другие книги прошлых лет отыскиваешь на ярмарке с большей легкостью, нежели в магазине. Вот, например, два года назад в Петербурге вышла превосходная книга для школьников – называется она “КУР” и расшифровывается как “Клуб Умных Ребят”. Ее автор - Николай Олейников, тот самый, знаменитый поэт-обериут, живший в довоенном Ленинграде и расстрелянный в 1937 году. Но в “КУРе” собраны не стихи, а всевозможные загадки, задачи, головоломки и занимательные истории, которые, надо признаться, интересно читать любому взрослому.
Ну, например, стояли на палубе два матроса и смотрели в разные стороны: один – на север. Другой – на юг. Один сказал: «А тебе на нос села муха». Другой говорит: «А ты сейчас щеку почесал». Спрашивается: как они это узнали?
Добавлю, что свои истории Олейников печатал в журнале “Ёж” под псевдонимом Макар Свирепый. Купите своим подрастающим детям – они вам скажут спасибо.
А ваши, Андрей, приобретения?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я с вами полностью согласен в том, что ярмарка помогает очень во многом заполнить те лакуны, о существовании которых ты чаще всего даже и не знаешь. У меня нет никаких претензий к ярмарке в плане того, что на ней мало новинок. Во-первых, и новинок, с моей точки зрения, довольно много, а во-вторых, не в этом ее суть. Все-таки это же не сиюсекундный срез того, что у нас вышло за последний день, неделю или месяц. Ярмарка Нонфикшн превратилась в замечательное место встречи, я там встретил кучу знакомых, которых не видел несколько месяцев, а кое-кого даже несколько лет, но я заранее знал, что они туда придут и мы вместе будем копаться в залежах книг на прилавках. Мне нравится то, что это, наверное, заслуга не самой ярмарки, а, скорее, ее организаторов, то, что вокруг нее проходят некоторые книжные события, начиная от антикварного книжного салона, куда можно зайти и посмотреть на те книги, некоторые из которых видел в детстве, а потом их уже можешь увидеть только в музеях или, как вы говорите, в дорогущих букинистических магазинах. А с другой стороны - наоборот, в том плане, что если антикварный книжный салон был ниже Нонфикшна, то выше Нонфикшна, этажом выше, была замечательная выставка “Русские художники во французской книжной иллюстрации начала века”. Блистательная небольшая выставка, где можно было познакомиться с иллюстрациями самых разных людей - от Ларионова и Гончаровой до Шагала и до моего любимого Алексеева, которого я, признаюсь, прежде всего, знал как аниматора, мультипликатора, изобретателя игольчатого экрана и, честно говоря, практически полностью пропустил, а что знал, то забыл, как говорят двоечники на экзаменах, его работы в области книжной иллюстрации. Там я мог посмотреть и его иллюстрации к “Братьям Карамазовым”, и к “Доктору Живаго”, и другие. Можете себе представить мое удивление, когда, спустившись этажом ниже, и уже имея опыт, то есть глаз уже был набит, я вдруг увидел книги, изданные относительно недавно, за поселение 2, 3, 4 года, блистательно изданные, с иллюстрациями именно Алексеева и, как говорят издатели, а это издательство “Vita Nova”, даже в более полном виде, чем оригинальные французские издания начала века, с теми же самыми прекрасными иллюстрациями, которые можно взять в руки, полистать и, в принципе, можно, неверное, даже и купить, но тут, возвращаясь к вашим первым словам, если это позволит ваш кошелек. Издания дорогие, хотя, наверное, они того стоят.

Иван Толстой: Хотите, подарю вам шанс, Андрей, поправиться. Мы говорим об иллюстрациях, вы говорите об иллюстрациях к “Доктору Живаго”, тем самым, это 50-е годы, а, точнее, 58-й, и это, конечно, уже не только начало века, как вы сказали, это уже перевалило за середину. То есть, выставка “Русские художники во французской графике” охватывает больше, чем 50 лет.

Андрей Гаврилов: Нет, Иван, я дам возможность вам поправиться, поскольку выставка именно охватывает начало века, то есть первую половину, а вот альбом, который лежал на этой выставке, является одновременно и каталогом, и подведением кого-то итога исследователей, вот в нем были приведены иллюстрации Алексеева к “Доктору Живаго”, о чем я, к своему стыду, узнал впервые, а на выставке их не было, вот выставка была именно до “Доктора Живаго”.

Иван Толстой: Жаль, я хотел оказаться правым. Андрей, какие еще впечатления, что купили?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, много того, что может пройти мимо. Во-первых, все-таки региональные издательства в последнее время в Москве представлены, но, в общем, и темп жизни, и какая-то усталость не всегда позволяют отыскать то, что хотелось бы. Причем “региональные” - это не значит где-нибудь из Дальнего Востока, из Сибири. “Региональные” - не московские, потому что, например, к своему огромному изумлению, видит бог, за дисками я слежу и, вроде бы, могу предположить, что знаю все, что выходит в нашей стране довольно неплохо, я вдруг купил диск с видеозаписью концерта, судя по всему, последнего концерта Алексея Хвостенко в Петербурге. Причем, похоже, что он появился на выставке тоже случайно, потому что его представляли и продавали люди, не очень знающие о том материале, который там записан. И уж тем более они не смогли мне ответить на вопрос, почему там значится “Том третий” на этом диске. Что такое первый, второй, четвертый или двадцать восьмой том, естественно, у них я узнать не смог. Это была не их продукция, они просто представляли неведомого мне питерского издателя. Вот такой диск, наверное, можно было бы купить в Питере и, может быть, для наших питерских слушателей это не новость, но, поверьте мне, в Москве о нем не знал никто, я уже обзвонил кучу народу, никто не знал, начиная от друзей Хвостенко и кончая людьми, которые профессионально занимаются книго- и дисковой продажей.


Иван Толстой: Надо сказать, для тех, кто не был или не бывал вообще, я надеюсь, что таких очень мало среди наших слушателей, ярмарка Нонфикшн - это не только возможность купить книгу или диск, не только возможность, как вы правильно напомнили, встретить своих хороших знакомых и поговорить с ними, обменяться впечатлениями, но это всевозможные книжные и интеллектуальные площадки. Идут постоянно круглые столы, вы все время не слышите своих собеседников, потому что где-то громко в микрофон обсуждают какие-то актуальные литературные, политические, общественные, книгоиздательские проблемы, вы переходите от стенда к стенду, где представляются новые книги, кто-то опять-таки говорит в микрофон, эхо накладывается на эхо, в общем, такой вот праздник звуков, зрительных, цветных, графических и всевозможных книжных радостей и приключений. Андрей, все-таки раскройте портфельчик, что вы туда упаковали на ярмарке?

Андрей Гаврилов: Я с огромным удовольствием купил на ярмарке книгу под названием “Возвышенный корабль. Виктор Дмитриевич Дувакин в воспоминаниях современников”. Хочу напомнить, что Виктор Дувакин - замечательный литературовед, знаток литературы первой половины 20-го века, но, главное, очевидно, это то, что он автор и собиратель потрясающей библиотеки или потрясающего архива фонодокументов, которые сейчас хранятся в МГУ. И такая мелочь – то, что он был единственным свидетелем защиты на процессе Синявского и Даниеля, всеми силами защищая своего ученика Андрея Синявского. Это одна из тех книг (она издана издательством “Прогресс-Плеяда” вместе с МГУ), вот это одна из тех книг, которая, каюсь, могла бы пройти мимо меня, потому что в современных книжных магазинах, от самых больших, типа “Библио-Глобуса” или “Москвы”, я говорю про московские магазины, до самых любимых, типа “Фаланстера”, такое обилие книг, что иногда глаз теряется.
Я помню, в студенческие годы я каждую неделю в Москве обходил примерно 10 магазинов, глаз был абсолютно набитый, я видел малейшее изменение в книжном ряду, стоило появиться новому переплету, новой обложке, как глаз тут же посылал какой-то сигнал в мозг. Сейчас книг выходит так много, а времени обегать магазины становится так мало, что можно запросто какую-нибудь книгу не заметить. Я обрадовался, увидев ее на ярмарке, потому что, повторяю, я запросто мог бы ее пропустить.
Кроме того, я с огромным удовольствием купил сборник стихов одного из моих любимых современных поэтов Даниила Клугера. Это поэт, писатель, прозаик, к тому же еще бард и исполнитель своих песен, который сейчас живет в Израиле. До этого он жил в Крыму. Это тот самый Клугер, я как-то упоминал о нем, которой однажды, в одной из своих фантастических повестей, предсказал возможность культурной войны между Украиной и Россией по вопросу о том, чей же великий писатель, чей же классик Гоголь. Ну, пока до активных военных действий, слава богу, мы еще не дошли, но, в общем, страсти накаляются, может быть, это очередной раз, когда фантастика предопределила настоящее. Так вот, сборник стихов Клугера я советую всем, кто любит современную поэзию. Это действительно очень достойный поэт, очень хорошая книга.
Кроме того, как я уже говорил, на ярмарке встречаешь друзей, и вот один из друзей, московский писатель, переводчик и издатель Виталий Бабенко обратил мое внимание на книгу, которую я бы точно не купил, увидев ее просто в магазине. Это, как Виталий мне сказал, “страшный роман” под названием “Штамм”, автора Гильермо Дель Торо. Этого человека мы больше знаем как кинорежиссера, поставившего, наверное, всемирно знаменитый фильм “Лабиринт Фавна”. Я бы пропустил эту книгу, думая, что это очередной экзерсис кинодеятеля, кинематографиста, а потом уже надо будет смотреть кино, и вот кино будет настоящим. Судя по всему - нет, наверное, я ошибся и, наверное, это произведение заслуживает того, чтобы с ним познакомиться вне зависимости от его экранного воплощения.

Иван Толстой: А вот печальная литературная новость: 3 декабря на 62-м году жизни скоропостижно скончался Сергей Сергеевич Гречишкин – петербургский филолог, критик и поэт, известный публикатор и комментатор архивных документов из эпохи Серебряного века.

Вместе со своим постоянным соавтором 1970-80-х годов Александром Лавровым (знакомые называли их архивными юношами) Сергей Гречишкин опубликовал множество важнейших
историко-литературных материалов: о Блоке, о Брюсове, об Андрее Белом, о Волошине, о Ремизове, о Сологубе. Благодаря таким фигурам, как Сергей Сергеевич, история русской литературы возвращалась к читателю точно выверенной, обдуманной и поданной в истинности комментаторской огранки. Нежелательная была для властей литература, зато мы принимали ее из ответственных рук специалистов.
В последние годы Сергей Гречишкин занимался преимущественно литературной критикой и под псевдонимом Василий Пригодич выпустил несколько книг.
Отпевание Сергея Сергеевича прошло в Никольской церкви на Большеохтинском кладбище Петербурга, похоронен он на Пороховском кладбище.


Почти четыре года назад в петербургской студии Свободы мы записали с Сергеем Гречишкиным и Александром Лавровым программу Мифы и репутации, посвященную выходу сборника их совместных статей “Символисты вблизи”, и сегодня в рубрике “Переслушивая Свободу” мы можем послушать голос Сергея Сергеевича.

Иван Толстой: Сергей Сергеевич, эпоха символизма – та эпоха, который Вы отдали несколько десятилетий своих трудов. Книга, которая выпущена совсем недавно по результатам совместных с Александром Васильевичем публикаций, называется “Символисты вблизи” (издательство “Скифия”, Издательский дом “Талас”). Какие фигуры символистской эпохи были главными в саму символистскую эпоху, какие пережили свое время, и какие сейчас воспринимаются главными. Одни и те же это лица или нет?

Сергей Гречишкин: Я думаю, что нет. Не знаю, согласится ли со мной Александр Васильевич, но Андрей Белый – это вселенский литературный гений, человек, который создал непревзойденные образчики художественной прозы, поэзии, критики, трудов по стиховедению, а сейчас он совершенно выпал из читательского внимания. При коммунистах, когда это все было запрещено, люди читали Андрея Белого, других символистов. А сейчас это все ушло. Люди не хотят страдать и думать, а хотят развлекаться. Я думаю, что интерес к Серебряному веку возродится через пару десятилетий потому, что кроме русской классической литературы и литературы Серебряного века нам, в общем-то, миру и предъявить нечего. Есть огромные фигуры – Мандельштам, Клюев, русский национальный гений. Все знают Есенина, но никто не знает Клюева. Это совершенно сказочный поэт. Ходасевич. Список велик. Так получилось, что в первой трети ушедшего века в России была группа гениальных поэтов. Туда надо включить Ахматову, Цветаеву, Михаила Кузьмина, Волошина. Эти люди совершили какой-то переворот в поэзии, и за 20 лет изменили ее так, что русская поэзия и сейчас, видимо, катится по этим рельсам. Правда, сейчас стали очень много Бродскому подражать. Я говорю об этом с грустью, потому что это то, чему мы с Александром Васильевичем отдали долгие годы, довольно-таки кропотливого, а может, даже, и кровопотливого труда. А сейчас это немножко в сторонке. Но ничего, будет и на нашей улице праздник еще.

Сергей Гречишкин: У меня много текстов написанных разным насельникам Серебряного века. Я прочитаю такой стишок.

Поэтам проклятым.

Мещанская драма, холуйский смешок,
Судьба Мандельштама – барак и мешок,
Морщины, седины, скандальная гнусь,
Гортанью Марины пред Богом клянусь.
Партийных буржуев имперские сны,
Бугаев и Клюев, молитесь за ны,
Как майская пчелка, зароюсь в песок,
Ахматовой челка щекочет висок.
Подобие знака мне выжег палач.
Шаги Пастернака, шушуканье, плач.
Приятель, налей так на четверть стопца,
Кузминская флейта да славит творца.
Наветы, запреты до судного дня,
Большие поэты, простите меня,
Хоть ростом я вышел, умом не дошел,
Позвольте, как мыши, проникнуть в подпол,
Дворцов химеричных, что грезились вам.
В трудах горемычных российский бедлам,
Дурдом вездесущий, советский Парнас,
Где райские кущи взрастили для нас,
Где нож и веревку в изящный букет
Сплести с поллитровкой сумеет поэт.
2 мая 1979 года.
Это не совсем были тогда актуальные стихи. Но очень многие стихи мои проникнуты таким вот трагизмом. Потому что было жить очень душно. Александр Васильевич подтвердит. Приду на работу в Пушкинский Дом, шу-шу-шу-шу, у того-то обыск, того-то арестовали, такой-то уехал. Это все было. Только бы не вернулось никогда. Остальное – ради Бога.
В рубрике “Переслушивая Свободу” прозвучал фрагмент разговора с филологом, литературным критиком и поэтом Сергеем Сергеевичем Гречишкиным, скончавшимся 3 декабря в Петербурге. Запись 5-го февраля 2006 года.

Иван Толстой: Можем ли мы с чистым сердцем сказать, что разговор о Нонфикшн 2010 года завершен?

Андрей Гаврилов: Во-первых, 2009 года, не надо забегать вперед, Иван, и, вы знаете, может быть, завершен, может быть, вы сказали совершенно правильно. Потому что не успела завершиться эта ярмарка, как пришло сообщение о том, что председатель Правительства России Владимир Путин подписал распоряжение, предусматривающее снос здания Центрального Дома Художников и передачу территории правительству Москвы под новое строительство. Напомню тем, кто не был в Москве на ярмарке, что она проходила как раз в здании ЦДХ. Может быть, это не точно еще, но, может быть, последний раз мы с вами были именно в ЦДХ на ярмарке Нонфикшн.

Иван Толстой: Как жаль! В Лондоне завершилась очередная неделя русских торгов, в которых принимали участие все крупнейшие аукционные дома. В среде обывателей слышны разговоры о прохождении нижней точки, надира на арт-рынке. За мнением профессионалов мы обратились в Лондон к журналисту и коллекционеру Александру Шлепянову.


Александр Шлепянов: Как говорится, нет худа без добра: кризис заставил аукционы подтянуться, строже отбирать вещи, тщательнее готовить каталоги. Когда покупатели перестали рвать из рук все, что попало, многие аукционы серьезно задумались о просветительской роли русских торгов, о том, что людям надо доходчиво объяснять, что и почему они должны покупать.
Стоит отметить в этом смысле на редкость любовно и профессионально сделанный каталог икон на аукционе Макдугалл. Для собирателей и ценителей икон он стал сенсацией. Со времен Джона Стюарта, покойного эксперта Сотбис, такого качества иконных каталогов мне видеть не доводилось нигде.

Вообще кризис все расставил по своим местам: люди стали покупать только то, что представляется им абсолютно надежным. Поэтому не пострадали от кризиса старые мастера или импрессионисты – цены на них совершенно не упали. Поэтому на русских аукционах стало гораздо меньше современного искусства, часто граничащего с шарлатанством, а там, где оно все-таки появлялось, результаты были довольно бледные.

Иван Толстой: А какая ветвь русского искусства все-таки показала лучшие результаты?

Александр Шлепянов: Замечательную устойчивость к кризису показали русские художники Парижской школы. Ну, смотрите: на вечерних торгах Сотбис самой дорогой картиной стала Александра Экстер – больше миллиона фунтов.
На дневной продаже дороже всех оказался другой русский парижанин – Григорий Глюкман. Блестяще продавался Георгий Лапшин – его вещи впервые поднялись с 15 тысяч до ста с лишним.

Теперь посмотрим на Кристи:
Картина Малявина “Катанье на санях” установила рекорд – 517 тысяч, вслед за ней шла пастель Зинаиды Серебряковой – оба, как вы понимаете, парижане.

Наконец, Макдугалл:
Две самые дорогие работы – Серебрякова и Рерих, обе зашкалили за миллион. Если принадлежность Серебряковой к парижской школе сомнений не вызывает, то Рерих стараниями советских искусствоведов ассоциировался у нас исключительно с Гималаями. Между тем он был действительным членом Осеннего салона в Париже, бесконечно в Париже выставлялся, его вещи покупал и Лувр, и Люксембургский музей Парижа, в 1930-м году в Париже был создан его музей, не говоря уже о том, что он был кавалером ордена Почетного легиона. Так что при всем желании Рериха от Парижа оторвать никак не возможно...

Ну и, наконец, на последних торгах Кристи в Южном Кенсингтоне самым дорогим лотом стал эскиз декораций к опере “Золотой петушок” Натальи Гончаровой, опять-таки бесспорной русской парижанки.

Но не надо забывать, что лондонские аукционы – это только верхушка айсберга. Всего месяц назад продан за 10 с лишним миллионов Кандинский, в Нью-Йорке на днях продана лучшая, самая знаменитая картина Кременя, в Израиле на прошлой неделе продавали замечательную работу Абрахама Минчина с оценкой 120-140 тысяч, а ведь впереди, 16-го декабря, еще и аукцион Агюттс в Париже, где уже сплошная парижская школа: Маревна, Коровин, Шмаров, Милиотти, Александр Яковлев, Шухаев, Ладо Гудиашвили, Серж Иванов, Андрей Ланской – целое созвездие прекрасных дарований!

Впрочем, ничего удивительного в успехе русских художников парижской школы я не вижу: в то время, как их собратья в СССР пытались выжить в казарменных условиях соцреализма, русские парижане развивались свободно, их талант не “направляли” ни партия, ни правительство, ни газета “Правда”, и поэтому каждый смог выразить все то, что было ему даровано Богом...

Иван Толстой: Но все-таки, если обратиться к цифрам: как отличается нынешняя русская неделя от предыдущей?

Александр Шлепянов: Цифры простые: продано (только в Лондоне) на 65 с чем-то миллионов долларов, почти на 20 миллионов больше, чем весной.
Какая-то русская газета написала, что торги не провалились только потому, что много было иностранных покупателей. Наверное, им из Москвы виднее, но я был на всех без исключения аукционах и могу вас заверить, что бились в основном русские дилеры и коллекционеры, которых я прекрасно знаю, а те немногие западные дилеры, которые там были, покупали, как правило, по заказу русских клиентов, живущих не только в России, но и на Западе. И девочки, которые принимали телефонные биды, все как одна говорили на чистом русском языке.

Вообще некоторые обозреватели не совсем корректно сравнивают отдельные не самые удачные торги с тем, что было год или два назад. Особенно достается в этом смысле вечерней продаже живописи на Сотбис.
Но ведь надо понимать, что там происходило: в 5 вечера началась продажа вещей из собрания Великой Княгини Марии Павловны.

Ажиотаж был невероятный:

Сперва какой-то портсигар продался за 277 тысяч! Безумная цена! Потом другая сигаретница Фаберже сделала 577 тысяч! Народ затаил дыханье! А потом коробочка Михаила Перхина рванула 600 с лишним тысяч!!! Ну и дальше в том же роде, словом – продались все лоты, 100%!!! Это бывает ОЧЕНЬ редко, поверьте.

Ну и не успели люди перевести дух после этого потрясения, как уже в 7 часов началась продажа картин. И картины были далеко не самые лучшие, потому что владельцы боялись ставить свои шедевры во время кризиса. Так что совершенно естественно, что в зале после невиданного подъема начался некоторый спад, не говоря уже о том, что люди успели потратить большие деньги, больше, чем рассчитывали, и не все были готовы сразу же тратить дальше.

Да, некоторые аукционы в этот раз сделали основную ставку на прикладное искусство – и они не прогадали! Оно имело невероятный успех – и тут мы снова возвращаемся к вопросу о надежности вложения средств. Конечно, такие вещи, как фарфор 18-го века, или шедевры Фаберже, или старое серебро – это всегда верная инвестиция.
Т.е. совершенно очевидно, что у людей на руках все еще очень много денег, и они озабочены тем, чтобы как можно вернее “припарковать свои миллионы”, как выразился в кулуарах этих аукционов один почтенный новорусский господин...



Иван Толстой: Художественный рынок русского искусства в оценке лондонского журналиста и коллекционера Александра Шлепянова.

Андрей, я знаю, что Государственный Литературный музей в последние месяцы готовил большую, даже не знаю, как сказать – выставку, экспозицию, зрительно-звуковой перформанс, что ли. Название - “Шум времени”. Выставка как раз открылась в день выхода нашей передачи - 15 декабря. Вы знаете какие-то подробности об этом?

Вы знаете, да, Иван, “Шум времени”, во-первых, это очень удачное название, мне оно нравится и, действительно, нельзя так уж легко и сходу подобрать слово, чтобы определить, что это за действо организовал музей, потому что, с одной стороны, это, конечно, выставка, экспозиция, а, с другой стороны, для нашей практики, по-моему, это несколько необычное мероприятие, когда основное ты не смотришь, хотя то, что смотришь тоже очень интересно, а слушаешь. Я бы хотел для начала привести фразу из буклета этой выставки, потому что, на мой взгляд, она удивительно точно предает атмосферу, настроение этой экспозиции.

“Почему бы не завести, – при одном из музеев, либо и самостоятельно, – музей фонограмм? Там собирались бы произношения ораторов, писателей и вообще интересных людей, чтобы сохранить их “на века”. Как интересно было бы услышать живое слово людей спустя десятки, даже сотни лет! Итак, я ставлю вопрос – об учреждении музея (даже нескольких музеев – в столицах и провинции) фонограмм. Этим установится живая связь между прошедшим, настоящим и грядущим…”

Это в статье “Еще о Пушкине и фонографе” писал некий А.Б. – человек, скрывшийся за инициалами. Опубликована эта заметка, его призыв, в газете “Новое время” 14 октября 1899 года. Вот именно этой мечте, этой идее - музею авторских фонограмм, музею авторского чтения – и посвящена открывшаяся в Москве выставка. Всем, наверное, известно, что в начале ХХ века в России было сделано немало записей авторского чтения.
В 1908-1912 годах по инициативе “Общества деятелей периодической печати и литературы” на грампластинках записали голоса Вересаева, Бунина, Куприна, Брюсова, Толстого… В 1918 году в Петрограде был создан Институт живого слова, где в фонетической лаборатории под руководством Сергея Игнатьевича Бернштейна были записаны на фонограф, парлограф и диктофон декламации Анны Ахматовой, Николая Гумилева, Михаила Кузмина, Осипа Мандельштама, Бориса Пильняка, Николая Клюева, Андрея Белого…
Бернштейн делал записи не только в Институте, но и на квартирах писателей, и у себя дома, и выезжал для этого в Москву. Он занимался исследовательской работой, вопросами сохранения и поиска неизвестных фонограмм.
В 1930 году Кабинет изучения художественной речи в Институте был закрыт. Профессора Бернштейна как занимающегося “научным шарлатанством” надолго отлучили от его детища – уникальной, не имеющей аналога в истории мировой культуры коллекции записей авторского чтения. В 1935 году собранием Бернштейна заинтересовался Государственный литературный музей, и в 1938 молодой исследователь творчества Маяковского Виктор Дувакин (помните, Иван, мы с вами его вспоминали, когда говорили о московской книжной ярмарке Нонфикшн – там как раз продавалась только что вышедшая книга о Дувакине) перевез большую часть коллекции в Москву.
Но долгие годы формирование и сохранение звукового фонда было пущено на самотек. Уникальные записи начала ХХ века, 20-х, 30-х годов оказались в полном забвении, многие погибли, например, треть собрания Бернштейна.
Лев Шилов, бывший в студенческие годы слушателем лингвистического семинара профессора Бернштейна в МГУ, стал его учеником и последователем в деле звукоархивистики. Вместе с учителем, а затем и самостоятельно он занимался описанием и сохранением коллекции, переводом фонографических записей с восковых валиков на другие носители, собиранием и исследованием редких записей и, кстати, популяризаторской деятельностью. Я думаю, многие представители старшего поколения помнят пластинки фирмы “Мелодия” под названием “Голоса зазвучавшие вновь”, где были представлены образцы авторского чтения, образцы записей 20-х, 30-х, 40-х годов.
В 1976 Л.А.Шилов организовал отдел Фоно – видеозаписи в Государственном литературном музее.

Сейчас Государственный литературный музей обладает редким собранием фонозаписей голосов писателей, начиная с первых фонограмм на восковых валиках из коллекции Бернштейна и кончая современными записями на цифровые носители. Всего в музее хранится более 7000 единиц хранения. Чтобы все это богатство прослушать понадобится несколько лет. Выставка “Шум времени” как раз и посвящена этому, наверное, для многих неизвестному богатству, этому сокровищу, которое хранится в архивах Государственного литературного музея.

Посетитель выставки сможет услышать голоса наиболее известных прозаиков и поэтов Серебряного века, познакомиться с различными направлениями, течениями и школами 20-го столетия.

В залах представлен ряд экспозиционных комплексов, каждый такой комплекс состоит из нескольких фонозаписей голосов писателей, объединенных по литературным направлениям, объединениям и темам. Я думаю, бесполезно, как мы с вами уже выяснили, Иван, говорить о музыке, но совершенно бесполезно и пытаться передать авторские интонации какого-нибудь великого писателя. Скажу только, что на выставке представлены образцы авторского чтения огромного количество литераторов, писателей, поэтов 20-го века и, в общем-то, уже можно сказать и 21-го. Назову лишь несколько фамилий. Леонид Андреев, Иван Бунин, Максим Горький, Борис Зайцев, Валерий Брюсов, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Вадим Шершеневич, Михаил Зощенко… Я даже не знаю, на чем остановиться. Борис Пастернак. Наши современники – Андрей Вознесенский, Белла Ахмадуллина, Булат Окуджава. Легендарные люди – Александр Солженицын, Юрий Домбровский, Андрей Синявский, Варлам Шаламов, Венедикт Ерофеев Иосиф Бродский.

Я думаю, лучше дать послушать какую-нибудь из записей, которые представлены на этой экспозиции.


Иван Толстой: И что же мы, Андрей, изберем из этого огромного списка, который, как вы говорите, много дней и ночей можно слушать, какие голоса возьмем?

Андрей Гаврилов: Я хочу представить, если у вас не будет возражений, два довольно редких образца авторского чтения. Это Николай Гумилев и Осип Мандельштам.

(Звучит запись)

Голос Николая Гумилева. А теперь свое стихотворение “Я по лесенке приставной” читает Осип Мандельштам.

(Звучит запись)

Иван Толстой: Наступило время для вашей персональной рубрики и, пожалуйста, расскажите нам об этой совсем не новой музыке и объясните, почему же вы именно ее принесли для нашей программы?

Андрей Гаврилов: Сегодня я принес компакт-диск, второй компакт-диск в дискографии этого музыканта, под названием “Когда мне нужно улыбнуться”. И его автор, Евгений Маслов, в принципе, может быть известен нашим слушателям, поскольку первые его записи появились еще на питерской “Мелодии” бог знает когда. Вообще, готовясь к этой программе, я вдруг подумал, что почему-то в жизни этого музыканта какую-то мистическую роль играет девятка. Он родился в 1959 году на Южном Урале, в городе Новотроицке, в 1979 году он увлекся джазом, отринув свои былые пристрастия к рок-музыке, а до этого он успел даже основать собственную группу и поиграл в стиле Чикаго или Blood, Sweat & Tears. В 1989 году он переехал в США, и вот теперь, в 2009 году, мы представляем его нашим слушателям. Если чуть подробнее, то в 14 лет он был отправлен в Ленинград, в Школу имени Римского-Корсакова. После 1979 года, когда он серьезно увлекся джазом, как я уже сказал, он организовал свое трио и играл у Игоря Бутмана, в то время ленинградского музыканта. Ему очень повезло, потому что на джем-сешнах в американском консульстве в Ленинграде он смог поиграть с такими корифеями мирового джаза как Дейв Брубек или Гари Берртон. Я напомню слушателям, что довольно часто заезжие звезды играли в американских посольствах или консульствах в Москве и в Ленинграде, особенно это часто бывало по случаю Дня независимости США, когда на 4 июля, именно для концерта в посольстве, приезжали те или иные музыканты. И, в общем, это была традиция, что музыканты соответствующего города, Москвы или Ленинграда, принимали участие в импровизированных концертах. В 1989 году он переехал в США, записал с тех пор пять авторских и примерно восемь-десять альбомов, где он выступает в роли аккомпанирующего музыканта. Последний его альбом вышел, к сожалению, довольно давно, как минимум 3-4 года назад, и как-то я пока не видел сообщений о том, что он готовит новый релиз. Надеюсь, что он выйдет, потому что это очень хороший пианист, в чем мы сейчас и убедимся. Мы послушаем пьесу “Милая Лана”, которая завершает его диск “Когда мне нужно улыбнуться”. Ему помогают контрабасист Эдди Гомес и ударник Омар Хаким.