Ирина Лагунина: Семейные истории бывают разные - даже в жизни одного и того же человека. Кто-то инстинктивно пытается создать свою семью, максимально приближая ее к той, которая была у него в детстве. Но, вопреки сложившемуся мифу, это отнюдь не закономерность. Иногда эти две семьи - детская и взрослая - оказываются противоположными полюсами. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: В петербургских, да и московских литературных кругах многие знают голландского слависта Кейса Верхейла - теперь уже пожилого, но от этого не менее обаятельного человека, кажется, влюбленного во все русское, а главное, в самый стиль русской жизни, русского общения. Я, например, навсегда запомнила его фразу о том, что русское застолье выглядит для него, как голландский день рождения, так же тепло и радостно. А недавно случилось так, что Кейс решил и свой собственный день рождения, причем не простой, а как-никак 70-летний юбилей, отпраздновать в России. Что ж, вполне логично. Тогда-то я увидела черно-белые фотографии его детства - маму, сидящую в постели с крохотным, 3-4-месячным, наверное, мальчиком на руках, а потом - видимо, через большой перерыв, пришедшийся на войну и разруху, -
мальчика, играющего в домашнем спектакле, затем аккуратного подростка со скрипкой в руках, белокурого юношу - опять же со скрипкой, потом на кафедре во время защиты диплома. Посмотрев эти фотографии, я и решила расспросить Кейса о его семье.
Кейс Верхейл: В детстве как у всех – это папа и мама и брат. Они были все время около меня. Их присутствие было самое главное.
Татьяна Вольтская: Что самое главное было в детстве?
Кейс Верхейл: Самое главное в детстве – это, конечно, была война. Я родился в феврале 40 года. В Голландии тогда еще не было войны, но война у нас разразилась в мае 40 года. Так что первые годы прошли под знаком войны.
Татьяна Вольтская: И что-то помнится из этого, самое первое?
Кейс Верхейл: Даже много помню, многовато для ребенка таких лет. Я думаю, что, наверное, такие впечатления как военные, военного времени, военной обстановки часто вспоминаются. Люди, которые вырастают в такой обстановке, больше помнят, чем люди, которые в спокойное время родились. Первое, что я помню: мои родители включили радио, мы сидим в спокойной обстановке, все уютно. Но такой ужасный голос звучит из радио, неприятный злой мужской голос. И мои родители в столбняке от этого голоса. Это первое, что я помню. Потом я понял, что это была речь Гитлера, которую передавали по радио, и мои родители случайно включили радио и этот ужас прозвучал в нашем тихом и уютном доме.
Татьяна Вольтская: Вообще как-то война повлияла на семью?
Кейс Верхейл: Да, повлияла. Страх перед бомбардировками, частые у нас были бомбардировки разрушительные. Но особенно повлиял на судьбу нашей семьи тот факт, что моего отца немцы забрали, слава богу, не надолго, забрали на работы через границу в Германию. Это было зимой 44 года. И я был свидетелем, я болел, отец тоже болел и скрывался от немцев. Но вошли солдаты немецкие и забрали моего отца и повезли его с собой в неизвестность.
Татьяна Вольтская: А кто был отец?
Кейс Верхейл: Отец был служащим в администрации железных дорог в таком провинциальном городе, хотя отец и мать были из большого города. Он работал там в местном центре.
Татьяна Вольтская: Мама не работала, наверное?
Кейс Верхейл: Тогда было такое время, она очень много работала дома.
Татьяна Вольтская: Мама работала мамой.
Кейс Верхейл: Это постоянный труд, почти на 20 часов в день. Готовить еду, гладить, стирать. Хотя у нас была помощница, домработница и все-таки хватало маме. И конечно, воспитание. Двое детей, два мальчика еще.
Татьяна Вольтская: У вас какая разница с братом?
Кейс Верхейл: Три года, он старший.
Татьяна Вольтская: Вы дружили, дрались?
Кейс Верхейл: Мы дружили и дрались. Много дрались, хотя на почве дружбы. Но когда, например, на меня нападали, у меня были трудности с пацанами старшими, тогда мой брат меня защищал.
Татьяна Вольтская: Это было великое преимущество.
Кейс Верхейл: Да, иметь такого сильного старшего брата, который борется за тебя.
Татьяна Вольтская: А вообще с родителями были отношения близкие, хорошие?
Кейс Верхейл: Да, хорошие отношения. То есть это не так, как в наше время, это была какая-то дистанция. Например, мы им говорили "вы" до возраста 15 лет. А потом мы перешли на "ты". Потому что тогда стало модным.
Татьяна Вольтская: В Советском Союзе это ушло вместе с революцией, а в Голландии еще осталось.
Кейс Верхейл: Сохранилось. Даже было неприятно, стыдно, не по себе, но все-таки это надо было, чтобы было на уровне современности.
Татьяна Вольтская: В последней книге Кейса Верхейла много страниц посвящено семье его детства, есть там и эпизод, связанный с пребыванием в их городке русских пленных по время немецкой оккупации. Маленький Кейс с отцом рано утром вышли на улицу и увидели колонну оборванных людей под конвоем. Кто-то улыбнулся, помахал, что-то сказал. На другой день они решили опять прийти туда, и пленный уже ждал их.
"Та же процессия чужестранцев с вооруженными немцами в голове и в хвосте, - пишет Кейс Верхейл. – Та же шаркающая походка, тот же обмен кивками, то же исхудалое небритое лицо, приветствующее нас. На этот раз я пытаюсь повторить услышанные звуки своим детским голосом, громко, чтобы этот человек разобрал, что я говорю: "Добро дент". По его радостной улыбке я понимаю, что он узнал только что произнесенное им самим. Это стало игрой. Каждое утро до того раза, как они так больше и не показались, мы с отцом стояли, заранее приготовившись. Человек с внимательными глазами рассчитывал на наше присутствие, как и мы рассчитывали на него. За 10 метров до места, где мы их ждали, закутавшись в зимние пальто, он и его соседи по колонне поднимали вверх руку, стоя у нашей входной двери, я кричал первым: "Добро дент!". Иногда и отец с сомнением в голосе тоже произносил "Добро дент". По вечерам мы вместе заранее радовались тому, что будет утром. Мы называли эту игру "махать нашим "добродентам".
Татьяна Вольтская: Наш разговор с Кейсом Верхейлом продолжился уже при стечении народа - и я спросила именно об этом эпизоде из книжки - по-моему, такие игры, такие невинные заговоры возможны только при очень близких отношениях отца и сына?
Кейс Верхейл: Это действительно были такие отношения. В этом смысле я очень к нему был привязан до конца жизни, потому что у нас было понимание друг друга и маленькие вещи, которые касались только нас одних. Культурные темы, живопись, книги, разные его имитации, он наизусть пел увертюры Мендельсона. Это он специально для меня, потому что остальным это не было так интересно. Так что, я думаю, он искал повод мне сделать какие-то шутки, изображения на стене. Так что ощущение заговора у нас осталось. С матерью была более напряженная близость.
Татьяна Вольтская: Более требовательная.
Кейс Верхейл: Да, требовательная.
Татьяна Вольтская: А вот эти отношения близкие, они как-то продолжились за гранью детства?
Кейс Верхейл: Они продолжились, но, конечно, на другом уровне, потому что я с 17 лет ушел из дома, стал жить в других местах, самостоятельно жить, и тогда я видел родителей раз в месяц. И конечно, стали отношения на меньшем уровне. Хотя всегда остались такими же, как были в детстве.
Татьяна Вольтская: Как звали отца?
Кейс Верхейл: Кейс.
Татьяна Вольтская: В вашей жизни сплошные Кейсы.
Кейс Верхейл: Он Кейс-старший, я Кейс-младший.
Татьяна Вольтская: Старшего Кейса уже давно нет в живых, но - опять же уже давно - в жизни появился еще один Кейс. Тут уже мне придется кое-что вспомнить, а именно один из самых больших конфузов, когда-либо случившихся со мной. Однажды, будучи в Голландии на поэтическом фестивале, я была приглашена домой к Кейсу Верхейлу вместе со своими коллегами. Кейс приготовил нам фуршет, и в какой-то момент, разговаривая с хозяином, я расспрашивала его об особенностях старого голландского дома в Амстердаме, такого узкого, что квартира вытянута вглубь - от улицы до садика за домом. А вот эта дальняя комната, - спросила я, - наверное, вашей жены? Так бывает - произносишь фразу и холодеешь, понимая, что сморозил ужасное. Мои знакомые замерли за моей спиной. Все знали - а я как-то забыла, не важно это было для меня - что никаких жен тут быть не может, что у Кейса давний неразлучный партнер - тоже Кейс. И образ этой, в общем, гармоничной семьи в моем сознании, конечно же, присутствовал, и как он испарился, я не пойму до сих пор. И до сих пор я благодарна хозяину за его реакцию - он искренне рассмеялся – какая жена! - и всеобщая судорога прошла. И вот теперь я спрашиваю - как же они познакомились, два Кейса, которые теперь давно уже – представляют семью.
Кейс Верхейл: Я его уже знаю по гимназии, хотя он в старшем классе был, чем я. И это очень много значит в этом возрасте. Человек, который на два года старше тебя и сидит в другом классе – это, конечно, большая разница. Но несмотря на эту разницу, мы друг с другом разговаривали, иногда я приходил к нему. Остались такие отношения, дистанция. Потом в студенческие годы мы как-то потеряли нить. И в один мы оба очутились в Амстердаме и из-за этого стали встречаться чаще и тогда началась такая связь и такая близость, которая продолжается до сегодняшнего дня.
Татьяна Вольтская: Ваша близость, на каких она уровнях – на бытовых, на духовных, на уровне склонностей интересных?
Кейс Верхейл: Начиная на прямом физическом уровне до общих интересов. То есть мы не копии друг друга, далеко нет, но в течение времени, почти сорока лет, он присваивал себе некоторые мои интересы. Например, он человек, который любит в разговоре выражать свои мысли и любит столкновения со мной. В его семье это было принято. В моей семье этого абсолютно не было. Так что я думал, что будет конец света, когда мы будем говорить друг другу неприятности, колкости. А вот со временем я привык тоже спорить и серьезно спорить. Он привык более смиренно относиться ко мне.
Татьяна Вольтская: В петербургских, да и московских литературных кругах многие знают голландского слависта Кейса Верхейла - теперь уже пожилого, но от этого не менее обаятельного человека, кажется, влюбленного во все русское, а главное, в самый стиль русской жизни, русского общения. Я, например, навсегда запомнила его фразу о том, что русское застолье выглядит для него, как голландский день рождения, так же тепло и радостно. А недавно случилось так, что Кейс решил и свой собственный день рождения, причем не простой, а как-никак 70-летний юбилей, отпраздновать в России. Что ж, вполне логично. Тогда-то я увидела черно-белые фотографии его детства - маму, сидящую в постели с крохотным, 3-4-месячным, наверное, мальчиком на руках, а потом - видимо, через большой перерыв, пришедшийся на войну и разруху, -
мальчика, играющего в домашнем спектакле, затем аккуратного подростка со скрипкой в руках, белокурого юношу - опять же со скрипкой, потом на кафедре во время защиты диплома. Посмотрев эти фотографии, я и решила расспросить Кейса о его семье.
Кейс Верхейл: В детстве как у всех – это папа и мама и брат. Они были все время около меня. Их присутствие было самое главное.
Татьяна Вольтская: Что самое главное было в детстве?
Кейс Верхейл: Самое главное в детстве – это, конечно, была война. Я родился в феврале 40 года. В Голландии тогда еще не было войны, но война у нас разразилась в мае 40 года. Так что первые годы прошли под знаком войны.
Татьяна Вольтская: И что-то помнится из этого, самое первое?
Кейс Верхейл: Даже много помню, многовато для ребенка таких лет. Я думаю, что, наверное, такие впечатления как военные, военного времени, военной обстановки часто вспоминаются. Люди, которые вырастают в такой обстановке, больше помнят, чем люди, которые в спокойное время родились. Первое, что я помню: мои родители включили радио, мы сидим в спокойной обстановке, все уютно. Но такой ужасный голос звучит из радио, неприятный злой мужской голос. И мои родители в столбняке от этого голоса. Это первое, что я помню. Потом я понял, что это была речь Гитлера, которую передавали по радио, и мои родители случайно включили радио и этот ужас прозвучал в нашем тихом и уютном доме.
Татьяна Вольтская: Вообще как-то война повлияла на семью?
Кейс Верхейл: Да, повлияла. Страх перед бомбардировками, частые у нас были бомбардировки разрушительные. Но особенно повлиял на судьбу нашей семьи тот факт, что моего отца немцы забрали, слава богу, не надолго, забрали на работы через границу в Германию. Это было зимой 44 года. И я был свидетелем, я болел, отец тоже болел и скрывался от немцев. Но вошли солдаты немецкие и забрали моего отца и повезли его с собой в неизвестность.
Татьяна Вольтская: А кто был отец?
Кейс Верхейл: Отец был служащим в администрации железных дорог в таком провинциальном городе, хотя отец и мать были из большого города. Он работал там в местном центре.
Татьяна Вольтская: Мама не работала, наверное?
Кейс Верхейл: Тогда было такое время, она очень много работала дома.
Татьяна Вольтская: Мама работала мамой.
Кейс Верхейл: Это постоянный труд, почти на 20 часов в день. Готовить еду, гладить, стирать. Хотя у нас была помощница, домработница и все-таки хватало маме. И конечно, воспитание. Двое детей, два мальчика еще.
Татьяна Вольтская: У вас какая разница с братом?
Кейс Верхейл: Три года, он старший.
Татьяна Вольтская: Вы дружили, дрались?
Кейс Верхейл: Мы дружили и дрались. Много дрались, хотя на почве дружбы. Но когда, например, на меня нападали, у меня были трудности с пацанами старшими, тогда мой брат меня защищал.
Татьяна Вольтская: Это было великое преимущество.
Кейс Верхейл: Да, иметь такого сильного старшего брата, который борется за тебя.
Татьяна Вольтская: А вообще с родителями были отношения близкие, хорошие?
Кейс Верхейл: Да, хорошие отношения. То есть это не так, как в наше время, это была какая-то дистанция. Например, мы им говорили "вы" до возраста 15 лет. А потом мы перешли на "ты". Потому что тогда стало модным.
Татьяна Вольтская: В Советском Союзе это ушло вместе с революцией, а в Голландии еще осталось.
Кейс Верхейл: Сохранилось. Даже было неприятно, стыдно, не по себе, но все-таки это надо было, чтобы было на уровне современности.
Татьяна Вольтская: В последней книге Кейса Верхейла много страниц посвящено семье его детства, есть там и эпизод, связанный с пребыванием в их городке русских пленных по время немецкой оккупации. Маленький Кейс с отцом рано утром вышли на улицу и увидели колонну оборванных людей под конвоем. Кто-то улыбнулся, помахал, что-то сказал. На другой день они решили опять прийти туда, и пленный уже ждал их.
"Та же процессия чужестранцев с вооруженными немцами в голове и в хвосте, - пишет Кейс Верхейл. – Та же шаркающая походка, тот же обмен кивками, то же исхудалое небритое лицо, приветствующее нас. На этот раз я пытаюсь повторить услышанные звуки своим детским голосом, громко, чтобы этот человек разобрал, что я говорю: "Добро дент". По его радостной улыбке я понимаю, что он узнал только что произнесенное им самим. Это стало игрой. Каждое утро до того раза, как они так больше и не показались, мы с отцом стояли, заранее приготовившись. Человек с внимательными глазами рассчитывал на наше присутствие, как и мы рассчитывали на него. За 10 метров до места, где мы их ждали, закутавшись в зимние пальто, он и его соседи по колонне поднимали вверх руку, стоя у нашей входной двери, я кричал первым: "Добро дент!". Иногда и отец с сомнением в голосе тоже произносил "Добро дент". По вечерам мы вместе заранее радовались тому, что будет утром. Мы называли эту игру "махать нашим "добродентам".
Татьяна Вольтская: Наш разговор с Кейсом Верхейлом продолжился уже при стечении народа - и я спросила именно об этом эпизоде из книжки - по-моему, такие игры, такие невинные заговоры возможны только при очень близких отношениях отца и сына?
Кейс Верхейл: Это действительно были такие отношения. В этом смысле я очень к нему был привязан до конца жизни, потому что у нас было понимание друг друга и маленькие вещи, которые касались только нас одних. Культурные темы, живопись, книги, разные его имитации, он наизусть пел увертюры Мендельсона. Это он специально для меня, потому что остальным это не было так интересно. Так что, я думаю, он искал повод мне сделать какие-то шутки, изображения на стене. Так что ощущение заговора у нас осталось. С матерью была более напряженная близость.
Татьяна Вольтская: Более требовательная.
Кейс Верхейл: Да, требовательная.
Татьяна Вольтская: А вот эти отношения близкие, они как-то продолжились за гранью детства?
Кейс Верхейл: Они продолжились, но, конечно, на другом уровне, потому что я с 17 лет ушел из дома, стал жить в других местах, самостоятельно жить, и тогда я видел родителей раз в месяц. И конечно, стали отношения на меньшем уровне. Хотя всегда остались такими же, как были в детстве.
Татьяна Вольтская: Как звали отца?
Кейс Верхейл: Кейс.
Татьяна Вольтская: В вашей жизни сплошные Кейсы.
Кейс Верхейл: Он Кейс-старший, я Кейс-младший.
Татьяна Вольтская: Старшего Кейса уже давно нет в живых, но - опять же уже давно - в жизни появился еще один Кейс. Тут уже мне придется кое-что вспомнить, а именно один из самых больших конфузов, когда-либо случившихся со мной. Однажды, будучи в Голландии на поэтическом фестивале, я была приглашена домой к Кейсу Верхейлу вместе со своими коллегами. Кейс приготовил нам фуршет, и в какой-то момент, разговаривая с хозяином, я расспрашивала его об особенностях старого голландского дома в Амстердаме, такого узкого, что квартира вытянута вглубь - от улицы до садика за домом. А вот эта дальняя комната, - спросила я, - наверное, вашей жены? Так бывает - произносишь фразу и холодеешь, понимая, что сморозил ужасное. Мои знакомые замерли за моей спиной. Все знали - а я как-то забыла, не важно это было для меня - что никаких жен тут быть не может, что у Кейса давний неразлучный партнер - тоже Кейс. И образ этой, в общем, гармоничной семьи в моем сознании, конечно же, присутствовал, и как он испарился, я не пойму до сих пор. И до сих пор я благодарна хозяину за его реакцию - он искренне рассмеялся – какая жена! - и всеобщая судорога прошла. И вот теперь я спрашиваю - как же они познакомились, два Кейса, которые теперь давно уже – представляют семью.
Кейс Верхейл: Я его уже знаю по гимназии, хотя он в старшем классе был, чем я. И это очень много значит в этом возрасте. Человек, который на два года старше тебя и сидит в другом классе – это, конечно, большая разница. Но несмотря на эту разницу, мы друг с другом разговаривали, иногда я приходил к нему. Остались такие отношения, дистанция. Потом в студенческие годы мы как-то потеряли нить. И в один мы оба очутились в Амстердаме и из-за этого стали встречаться чаще и тогда началась такая связь и такая близость, которая продолжается до сегодняшнего дня.
Татьяна Вольтская: Ваша близость, на каких она уровнях – на бытовых, на духовных, на уровне склонностей интересных?
Кейс Верхейл: Начиная на прямом физическом уровне до общих интересов. То есть мы не копии друг друга, далеко нет, но в течение времени, почти сорока лет, он присваивал себе некоторые мои интересы. Например, он человек, который любит в разговоре выражать свои мысли и любит столкновения со мной. В его семье это было принято. В моей семье этого абсолютно не было. Так что я думал, что будет конец света, когда мы будем говорить друг другу неприятности, колкости. А вот со временем я привык тоже спорить и серьезно спорить. Он привык более смиренно относиться ко мне.
