Тамара Ляленкова: В эфире программа «Классный час: образование и общество». В этот раз говорить мы будем о само собой разумеющемся, привычном еще с советских времен понятии – о праве на образование. Для большинства детей это как утро за окном, хмурое, темное, если зимой, или яркое, светлое, как теперь. Но непременно надо вставать и идти в школу. И странно даже подумать, что для кого-то это может быть счастьем – каждый день ходить в школу, толкаться на переменках, записывать домашние задания. О тех, кто лишен этой возможности, в сегодняшней передаче будут рассказывать заместитель председателя Комитета по образованию Государственной Думы Олег Смолин, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович, руководитель неправительственной организации «Право ребенка», член Общественной палаты Борис Альтшулер, представитель региональной общественной организации «Созидание» Аюб Титиев, жительница села Сацан-юрт Луиза, директора общественной организации «Особое детство» Юлия Посевкина, руководитель подмосковного центра «Старт» Николай Белоногов. Но сначала послушаем региональные новости.
Диктор: Дмитрий Медведев поддержал идею полномочного представителя президента на Северном Кавказе Александра Хлопонина о создании инновационно-образовательного кластера в регионе. В рамках такого кластера должны быть созданы, в частности, профессионально-технические училища. По мнению Александра Хлопонина, помочь в их создании должны действующие в регионе крупные компании, среди которых «Роснефть» и «Газпром».
Владимир Чагин, шестикратный чемпион марафонского ралли-рейда «Дакар», пилот команды «КамАЗ-мастер» проведет серию лекций в вузах России. Студенты получат возможность узнать секреты успеха команды. Автор лучшего вопроса отправится в Набережные Челны, где увидит, как изготавливаются победные грузовики, и как готовится команда к соревнованиям.
Патриарх Кирилл освятил в Московском инженерно-физическом институте храм в память об основателях института и первых физиках-ядерщиках. По словам Патриарха, инициатива создания храма исходила от ведущих сотрудников МИФИ. Особо Патриарх отметил, что создание нового храма – это не дань моде, а выражение духовной потребности народа. Церковь устроена в одном из помещений цокольного этажа главного корпуса вуза.
В Чеченской республике готовятся к внедрению новые дисциплины «Основы религиозных культур и светской этики». 450 педагогов республики проходят переподготовку в Институте повышения квалификации преподавателей. В рамках нового курса ученикам школ будет предложено изучение основ исламской или православной культур. Напомним, Чеченская республика вошла в число 19 регионов, где будет проходить эксперимент по введению в школах нового предмета.
Губернатор Томской области Виктор Кресс перечислил свою месячную зарплату в размере 100 тысяч рублей в индаумент Национального исследовательского томского политехнического университета, - сообщили в пресс-службе губернатора. Однако в пресс-службе вуза эту информацию не подтвердили, сообщив, что пока средств от губернатора не получали. Напомним, ранее Дмитрий Медведев перечислил средства в размере одной своей месячной зарплаты в индаумент Томского политехнического университета, чуть более 200 тысяч рублей.
Тамара Ляленкова: Это были региональные новости образования, которые для «Классного часа» подготовили мои коллеги из интернет-портала «Пять баллов.Ру».
Сегодня мы говорим о праве на образование. Но начнем обсуждение, учитывая стремительность модернизации российской школы, с недалекого будущего. Последнюю государственную новость в сфере образования сообщил заместитель председателя Комитета по образованию Государственной Думы Российской Федерации Олег Смолин.
Олег Смолин: Государственная Дума в первом чтении в странно-спокойной обстановке приняла проект федерального закона с длинным названием, который условно можно назвать законом о бюджетных и казенных учреждениях. Если отвлечься от деталей, закон содержит три основные позиции. Позиция первая – большинству бюджетных учреждений расширяют экономическую свободу. И если бы к этому сводился закон, его можно было бы только приветствовать. Кстати, расширяют ее до уровня меньше того, который был у этих учреждений до 2005 года, до вступления в силу закона о монетизации. То есть тогда отобрали столько, что даже сейчас возвращают не полностью. Позиция вторая: бюджетные организации фактически пытаются сбросить с бюджета, а именно: со сметы их переводят на государственные задания. То есть захотело государство закрыть такой-то вуз, он не получил государственного задания, и пожалуйста, как хочешь, так и выживай. Я уж не говорю про какие-нибудь сельские школы, которые закрываются тысячами в Российской Федерации. Я уж не говорю о том, что это вызовет колоссальный произвол чиновников в отношении того, кого реструктуризировать, кого сохранять, кого закрывать и так далее. И, наконец, третье, хотя закон посвящен казенным и бюджетным учреждениям, то есть государственным и муниципальным, в этом законе содержится положение, наносящее или способное нанести колоссальный удар по негосударственному сектору образования. А именно: предлагается исключить из законодательства положение о том, что возможно совместное учредительство негосударственных образовательных учреждений. Казалось бы, мелочи, но 95% всех негосударственных учреждений имеют несколько учредителей. А теперь представьте себе, что это положение исключено из закона. Им придется долго-долго перерегистрироваться, выяснять отношения, кто же должен остаться учредителем у этих учреждений. И в конце концов, половина из них работать просто не смогут.
На самом деле, один знакомый и весьма продвинутый ректор мне объяснил логику этого закона, она очень простая – выкинуть бюджетные организации в рынок. А чтобы они совсем не остались без денег, задушить конкурентов в виде негосударственного сектора, в частности негосударственного сектора образования. Для слушателей «Свободы» поясняю, кто этого не знает, негосударственный сектор образования – это около полутора миллионов человек, включая студентов и преподавателей. А если считать членов семьи, то порядка пяти миллионов человек. Вот печальная новость, еще не осознанная гражданским обществом в России.
Тамара Ляленкова: Олег Николаевич, я понимаю, что вопрос скорее риторический, но получается так, что если образование будет платным, то не будет соблюдаться Конституция – образование, которое гарантировано.
Олег Смолин: Безусловно. По нашей Конституции, как минимум, неполное среднее образование обязательно и бесплатно, а по закону об образовании, у нас полное среднее образование обязательно и бесплатно. Но понимаете, что получается? Чем богаче город, тем больше денег собирают с родителей. Чем беднее город или село, тем меньше денег можно собрать, но тем хуже условия образовательной деятельности. Более чем в 10 раз нормативы финансирования школы различаются в разных регионах Российской Федерации на одного ученика. А это значит, что фактически никаких равных возможностей, никакого равного права в области образования в России, к сожалению, нет.
Тамара Ляленкова: Новый законопроект, пояснения к которому дал Олег Смолин, имеет прямое отношение к реализации права на образование в недалеком будущем. Вообще, вопросы образования сегодня чаще всего связаны с деньгами. Новые стандарты начального общего образования, которые на этой неделе обсуждали в Московской городской думе, в отсутствие специальной финансовой поддержки вряд ли смогут воплотиться даже в Москве. Однако вернемся к нынешним обстоятельствам реализации права на образование. Я спросила у заместителя председателя по образованию Государственной Думы Олега Смолина, все ли дети в России учатся.
Олег Смолин: Мы не можем получить точного ответа на этот вопрос. Нет, мы точно знаем, что не все. Но вот сколько детей не учится, мы толком до сих пор не знаем. Я спрашивал по этому поводу министров, начиная с 90-х годов и заканчивая министром Фурсенко. Ответы всегда меня поражали. Ну, самые высокие данные из уст министров доходили где-то до 300 примерно тысяч человек. Между тем, несколько лет назад Генеральная прокуратура нам заявляла, что примерно 1 миллион 900 человек в России не учится. А когда несколько лет назад опять же организация «Право ребенка» сравнила две группы данных, данные официальные, о количестве детей от 7 до 15 лет в России и о количестве детей, которые учатся в 1-9 классах, оказалось, что разница порядка 2,4 миллиона человек, 2,370 тысяч примерно. Я задал этот вопрос министру Андрею Фурсенко. Он с возмущением говорил, что я неправильно задаю вопрос, что не всегда совпадают дети в 1-9 классах с детьми 7-15 лет. Действительно, есть некоторые различия, но это различие в тысячах, максимум в десятках тысяч, но не в сотнях тысяч человек. Поэтому внятного ответа на этот вопрос мы не получили. Когда принимали закон об обязательном среднем образовании, нам правительство утверждало, что не получает среднего образования порядка 50 тысяч человек. Между тем, через парламентские слушания Государственной Думы прошла информация о том, что только среди детей-инвалидов не получает образования порядка 200 тысяч человек. Короче, при такой статистике реально говорить о праве на образование практически невозможно.
Тамара Ляленкова: Впрочем, назвать кое-какие точные цифры можно. По меньшей мере, 200 человек в возрасте от 12 до 20 лет пошли учиться в первый класс в Чечне. Подробнее об этом после главных новостей образования.
Диктор: Правительство приняло решение выделить на развитие фундаментальной и прикладной науки 1 триллион 100 миллиардов рублей - около 10 процентов федерального бюджета. В рамках программы планируется увеличить финансирование высшего образования высокотехнологичной медицинской помощи, профильных федеральных программ – авиация, космос, Росатом. Премьер обещал дальнейшее увеличение расходов на науку.
В Сочи откроется Олимпийский университет. Официальное открытие университета состоится за год до старта Олимпиады в Сочи 25 февраля 2013 года. Однако учебный процесс в новом университете начнется уже в 2012 году. Первыми его студентами станут сотрудники оргкомитета «Сочи-2014».
Российское правительство сократило с 24 до 11 список вузов, которым разрешено проводить дополнительные вступительные экзамены профильной направленности. В список вошли Московский государственный университет и Санкт-Путербургский государственный университет, которые получили особый статус.
Роспотребнадзор снял ограничения по выезду российских школьников за рубеж, введенный в связи с эпидемией высокопатогенного вируса гриппа. Напомним, ограничения были введены в августе 2009 года, что создало серьезные трудности для туроператоров, занимавшихся организацией поездок детей за рубеж.
Правительство России планирует выделить до 20 миллиардов рублей на реализацию совместных проектов вузов и предприятий для развития наукоемкого производства. Субсидии будут выделяться производственным предприятиям на конкурсной основе сроком до 3 лет. Объем внебюджетных средств, привлекаемых предприятием, должны быть не меньше размера субсидий федерального бюджета. При этом не менее 20% внебюджетных средств должны направляться на софинансирование научных исследований в вузе.
Тамара Ляленкова: Это были главные новости образования за минувшую неделю. Гость московской студии – представитель региональной общественной организации «Созидание» Аюб Титиев. Он приехал из Гудермеса.
Аюб Титиев: За годы боевых действий система школьного образования претерпела страшный, значительный ущерб. Как правило, были школы в каждом населенном пункте, большие здания. И эти здания занимались противоборствующими силами, и почти, можно сказать, все здания были разрушены, начиная с 1991 по 2001 год. Почти 10 лет все это разрушалось. В результате боевых действий, бомбежек, артиллерийских обстрелов население вынуждено было в основном из горных районов переселяться то в одном направлении, то в другом направлении. Дети, самые ранимые, оставались не у дел, некоторые не могли получить нормального образования. Они переросли свой возраст, когда им нужно было сесть за парту. И уже в возрасте 10-12 лет сесть за парту в первый класс они не хотели.
Луиза: Я в школу поступила, я училась только до пятого класса.
Тамара Ляленкова: Рассказывает Луиза, жительница Сацин-юрта. Ей 20 лет.
Луиза: Я когда в пятом классе училась, уже началась война. После этого в школу не ходили уже, 10 лет в основном такие, как я, в школу не ходили.
Тамара Ляленкова: А вы никуда не уезжали, просто школа не работала, да?
Луиза: Да, школа не работала. Когда летом работала иногда, в школу хоть и в месяц раз-два ходили. Зимой и газа не было, и света не было. И война была. Военные ходили, боялись. И родители в школу не пускали - боялись, что дети домой не придут. Страшно, конечно, было. Ночью вообще страшно было. Не знали - будут воевать, не будут, будут стрелять, не стрелять... Не знали же.
Тамара Ляленкова: То есть для того, чтобы сейчас вам получить среднее образование, вам надо пойти в ваши 20 лет и сесть в какой - в 6-й, в 7-й класс, я правильно понимаю?
Луиза: Да. Стесняюсь я, в школу я не хочу уже. Хотела учиться, но не получилось у меня. Я уже стесняюсь в школу ходить.
Тамара Ляленкова: Луиза, но вы же не одна, наверное, у вас в Сацан-Юрте много таких ребят, как вы, все-таки?
Луиза: Конечно, много. Ровесники мои почти все, как я.
Тамара Ляленкова: И чем занимаются, кто что делает из ваших одноклассников бывших?
Луиза: Из моих одноклассников некоторые женились, некоторые замуж вышли, некоторые дома работают, при стройке работают. Жалко, обидно. Если была бы нормальная школа, если бы в школу ходили бы, я куда-нибудь учиться пошла бы, не знаю, сейчас работала бы где-нибудь нормально. Я хотела стать врачом. Если куда-то поеду, я должна быть образованная чем-то. На русском надо говорить. Но я же неграмотная.
Тамара Ляленкова: Чтобы помочь таким, как Луиза, ребятам, в Гудермесе была создана общественная организация «Созидание», которая с 2006 года реализует программу ускоренного обучения для детей и молодежи в селах Чечни. О проекте, который не нашел поддержки у государства, рассказывает Аюб Титиев.
Аюб Титиев: Был разработан проект нашим руководителем. И в этом проекте создана программа ускоренного обучения этих детей от 12 до 20 лет. По этой программе они получали начальное образование, которое в школах обычно получают за четыре года, они получали его за год. Очень хорошая программа. Программу эту пробивали три года, с 2003 года. Министерство образования не хотело признавать существование таких детей. Другие спонсоры отказывались, потому что это дело Министерства образования. В конце концов, в 2006 году первый проект был профинансирован организацией «Кариджас Франс». Потом пошло и дальше. Фонд Сороса, Агентство США по международному развитию. И за три года были обучены 200 детей в 10 населенных пунктах.
Тамара Ляленкова: А их пришлось как-то собрать или выбрали те населенные пункты...
Аюб Титиев: Есть люди, которые помогают, есть волонтеры. Проводится мониторинг в населенных пунктах. И в результате создаются классы по 20 человек. 10 классов в 10 населенных пунктах уже прошли обучение.
Тамара Ляленкова: То есть эти ребята там жили в этих населенных пунктах? Их не надо было туда привозить, это не система интернета.
Аюб Титиев: Прямо у себя дома, в населенных пунктах. Мы контактируем со школой, с руководством школ, с администрацией села, помогают учителя этих школ. Эти учителя подготавливаются, проводятся специальные мониторинги с учителями, чтобы они смогли обучить детей и провести ускоренный курс обучения. Автор и руководитель этого проекта сама педагог, долгое время работала в педучилище, преподавала. И в любом населенном пункте ее бывшие ученицы и ученики помогают ей в этом.
Тамара Ляленкова: Наверное, есть некий психологический барьер, потому что это трудно. Ребята прошли некую школу жизни взрослую, и вот так вот сесть за парту и стать первоклассником – это же другое восприятие. Вот это доверие к учителю и приятие того, что учитель дает, безусловное приятие в этом возрасте несколько иначе происходит. И действительно, там, наверное, все-таки есть сложности и подросткового возраста плюс ко всему, и сложности, связанные с той ситуацией, которую пришлось пережить.
Аюб Титиев: Самое первое, на начальном этапе проводятся тренинги на проверку знаний, в начале, в середине, в конце обучения. Потом проводятся занятия по арттерапии, работают с ними психологи. Специально есть перерывы на кофе-брейк, чтобы они могли с учителями поговорить, познакомиться друг с другом, расслабиться. В конце они выходят очень такими эмоционально нормально развитыми детьми. Дети сами хотят учиться. Сильна мотивация детей, поэтому получается за год можно пройти четырехгодичные курсы.
Тамара Ляленкова: Как вы считаете, возможность дальнейшего обучения у них появляется, у тех, кто уже совсем взрослый?
Аюб Титиев: 90% тех, кто прошли эти школы, этот ускоренный курс обучения, они сели за парты, продолжают учебу. Те, кто не может по возрастным причинам, есть вечерние школы, они могут уже учиться в вечерних школах по заочной системе. Те, кто живут ближе к районному центру, могут сами посещать школу. А подальше населенные пункты – это уже по заочной форме обучения.
Тамара Ляленкова: Как быть с остальными? Ведь какое-то количество остается вне рамок этой программы. В селах, где нет возможности их обучать таким образом, все-таки не везде можно устроить ускоренную школу.
Аюб Титиев: Есть, конечно, много детей, в любом населенном пункте можно набрать детей. Мы планируем презентовать эту программу в Министерстве образования, и все-таки добиться этого. И поиск спонсоров продолжается. Если действительно кто-то спонсирует, в любом населенном пункте набирается класс, и учителя работают, и дети получают нормальное образование. И плюс к тому 90% всех тех, кто прошли этот курс обучения, они заново в школе продолжают учебу.
Тамара Ляленкова: Проблема с деньгами. Понятно, что один год за четыре – это экономия.
Аюб Титиев: Деньги федерального бюджета или местного бюджета поступают в Министерство образования. Но эти деньги идут на существующие, на работающие школы. Они финансируют тех детей, те школы, которые работают. Конечно, все восстановлено, все школы работают. но о существовании вот этих переростков, детей, которые не получили образование, до сих пор не признается. Есть вечерние школы, конечно. Но в вечернюю школу человек должен идти, уже имея какой-то багаж знаний. Хотя бы читать, писать. Вечерняя школа начинается с пятого класса. И вечерняя школа организована таким образом, что в районах только одна школа. А у нас есть, например, горные районы, где населенных пунктов больше 50. И в одной школе учиться дети из 50 сел не смогут. Не смогут не просто физически, есть, конечно, вечернее образование на заочной основе, они получают задания на дом. Но если человек не умеет читать, писать, то бесполезно. Надо научить хотя бы азбуке, только после этого они садятся за парты уже, продолжают учебу. Есть еще новый проект. Часть из прошедших начальный курс обучения детей уже взрослые, 20-летний возраст. И им нужно получить какую-то специальность. Разработан еще другой проект. По этому проекту дети будут обучаться какому-то ремеслу, чтобы могли хотя бы какое-то время получить работу. Будем пробивать его тоже.
Тамара Ляленкова: О региональной общественной организации «Созидание», которая помогает не получавшим во время военных действий в Чечне образование ребятам вернуться за школьные парты, рассказывал Аюб Титиев.
В этой части программы мы продолжаем говорить о тех, чье право на образование не реализуется, например, дети с ограниченными возможностями. Им по-прежнему нет места в российской образовательной среде. Или ребята из, что называется, социально неблагополучных семей, воспитанники интернатов, сироты. Многим из них просто не дотянуться до той полки, на которой стоит российская Конституция. Рассказывает уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович.
Евгений Бунимович: Что касается права на образование, то здесь надо рассмотреть, с одной стороны, то, что написано в наших законах и правилах, с другой, то, что происходит на самом деле. Надо сказать, что часто очень пренебрежительно относятся к тому, что написано в законах и правилах, начиная с Конституции. Это напрасно, потому что если там будет что-то кривое написано, то тогда уж точно мы ничего не сможем сделать. А вот если там написано правильное, а это просто на самом деле не выполняется, тогда еще можно пытаться что-то добиться. Так вот, все, что написано в законах, на самом деле, достаточно цивилизованно. Есть, конечно, претензии профессиональные по деталям, но по сути нормально. То есть речь идет и о праве на образование, и начальное, и среднее, и фактически об обязательности образования.
Что происходит на самом деле? Какие возникают проблемы в этом праве на образование? Во-первых, вот такая вольница 90-х, о которой сегодня так много говорят, она имела очень много и положительных, и отрицательных моментов, в том числе в образовании. Свобода была еще и в том смысле, что можно было не водить в школу, и вообще никто за этим не следил. И это совершенно был катастрофический момент, потому что и педагогически катастрофический, потому что если ребенок несколько лет не ходит в школу, то потом это уже чрезвычайно сложная ситуация даже не только его обучить, приучить вообще к ситуации школьного образования как такового.
И вот я сам еще в Московской думе вносил закон фактически вновь возвращения к советскому всеобучу. То есть речь шла о том, что нужно было регистрировать, и мы обязали регистрировать всех тех детей, которые должны идти в школу. Это при нормальной ситуации несложно, потому что если ему сегодня пять лет, то понятно, что через год сколько ему будет, и тогда ему нужно идти в школу. Единственная разница была, что в советское время я сам как учитель ходил по подъездам и проверял. Мы не запустили сейчас учителей, потому что в подъезды войти невозможно, и стало это гораздо опаснее. Учителям сегодня надо внятно понимать, что он должен делать, а что не должен делать. Ходить по подъездам в поисках учеников, которые не учатся в школе, - в общем, это не функция учителя. И мы обязали этим заниматься местное самоуправление и, конечно, Департамент образования, который все это собирает. И в общем, в Москве более-менее эта система снова заработала. Я говорю более-менее, потому что есть проблемы, особенно связанные с мигрантами и движением. Потому что мы не всех можем зафиксировать и зарегистрировать в Москве. Но, к сожалению, это не общероссийская ситуация. То есть на сегодняшний день вот такой четкий всеобуч с фиксацией всех детей, которые должны пойти в школу, потому что обязательным является школьное образование, с детскими садами другая ситуация немножко, оно скорее региональное, чем федеральное. Вот такого федерального всеобуча сегодня, к сожалению, нет.
Тамара Ляленкова: Нет возможности реализовывать этот всеобуч, или нет такого закона, который заставил бы родителей отдать своего ребенка в школу?
Евгений Бунимович: У нас как всегда. Закон есть, у нас написано, что родители обязаны, это понятно. Но дело в том, что наказаний внятных за то, что они это не делают, нет. Есть, конечно, наверное, идеологические родители, которые не хотят вести в школу, но таких меньшинство. Чаще всего это те родители, которые просто не занимаются своими детьми абсолютно. И чаще всего там еще и материальная ситуация никакая, и жилье никакое. И поэтому с этих родителей, честно говоря, никаких штрафов административных все равно не получишь, если даже ты захочешь их обязать.
Одна проблема – это мигранты, вообще все, кто работает, например, в Москве. Здесь уже говорится не об обязанностях прежде всего, а о том, чтобы имели право. Потому что их не брали просто. И это позиция, которую, между прочим, далеко не все поддерживали и даже сегодня не все поддерживают. Потому что это создает проблемы в классах. Дети, которые не очень хорошо говорят по-русски, а иногда и вообще не говорят. И здесь мы заинтересованы в том, чтобы эти дети учились. Я объясняю, это не всегда просто. А вам что, лучше, если они будут болтаться по улице, если они будут создавать вот такое параллельное пространство московских дворов и всего остального? Гораздо лучше делать так, чтобы происходила социализация этих детей.
Вообще, та тема, которую я сейчас затронул, она ключевая для образования 21-го века. Я ее воспринимаю, как я и другой. И здесь плохо, что мы их решаем отдельно. Мы отдельно решаем проблемы детей с разными религиями и разными национальными традициями, детей мигрантов, детей с проблемами здоровья, детей между прочим с разным материальным достатком, когда в одной семье достаток в 100 раз больше, чем в другой. А это не преувеличение, это так и бывает. Это все одно и то же. Это вот то не очень любимое в России слово «толерантность», когда нужно учить детей тому, что да, все разные, разного цвета, разного языка, разных взглядов, разного материального достатка, разного здоровья, это все одна и та же проблема. И вот ее мы пытаемся решить, конечно, с помощью обязательного всеобщего образования, но по сути она, конечно, решается с большим трудом, и она не может быть решена сильно быстрее, чем она будет решена в обществе вообще. Другое дело, я считаю, что начинать надо со школы, это очевидно.
Другой момент, совершенно другой момент связан с детьми с проблемами здоровья. Действительно, опять же по документам они имеют то же самое право на образование. По сути, здесь огромный комплекс проблем. Он заключается в том, что у нас есть специальные школы для таких детей, у нас есть лесные школы, какие хотите, санаторные. Но просто все дети очень разные, и ситуации у них разные, и болезни разные. У нас есть в Москве, это уникальная не только для Москвы и России, а и для Европы, программа дистантного обучения детей-инвалидов, которые не могут ходить даже в специальную школу. Мы ставим компьютеры, у нас есть центры обучения для таких детей, учителя и так далее. И для них это, конечно, не только обучение, но и общение, потому что они друг с другом прежде всего общаются. И это социализация, потому что они получают и профессию, потому что те, кто могут, с компьютером начинают справляться. Это выход. У нас полторы тысячи таких детей подключено. Но на самом деле их гораздо больше, по крайней мере, в два раза точно. Но это очень дорогая программа, и мы стараемся как-то ее реализовывать.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, даже в Москве, которая служит экспериментальной площадкой, инклюзивное образование – скорее исключение, чем правило. Для того чтобы отстоять право своих детей на образование, родителям из Республики Коми пришлось объединиться в общественную организацию «Особое детство». Рассказывает директор Юлия Посевкина.
Юлия Посевкина: Прежде всего, начали мы с защиты прав на образование, потому что из 15 родителей, которые объединились в сентябре 2008 года, у 13 дети были не устроены ни в детские сады, ни в школы. В основном это были дети с нарушениями эмоционально-волевой сферы. Среди диагнозов был диагноз аутизм, например. Сейчас нас 200.
Тамара Ляленкова: Ваша история – с чем это связано? Нет возможности вписаться в образовательные программы, или нежелание чиновников, директоров школ? В чем дело?
Юлия Посевкина: Ну, вообще, естественно, ребенок не должен вписываться в какие-либо программы, эти программы должны разрабатываться под ребенка. Есть особенности развития, программы должны быть особенные. Во-вторых, естественно, это обыкновенная человеческая лень людей, которые и без того получат зарплату, как нам говорили очень часто по поводу детских садов. У нас тоже катастрофическая ситуация, их нет практически. Что вы там со своими больными детьми идете, у нас здоровым детям места нет. Мы провели мониторинг, конечно, и выясняли, что из 106, которых на тот момент у нас было, родителей, 95 имеют проблемы с реализацией прав на образование. Из них 67 не посещали ни школы, ни детские сады. А остальные дети посещали не то, что должны посещать. Слепой ребенок ходит в школу для умственно отсталых детей. Туда же ходит ребенок с речевыми проблемами. У нас в городе, если брать город Сыктывкар и брать школьное образование, есть из особых школ только две школы, и обе восьмого вида, то есть это школы для детей с нарушениями интеллекта. И вот либо ребенка помещают туда под любыми предлогами, либо его помещают в изоляцию, точнее в четыре стены дома. Так происходило.
Поскольку времени у нас нет, мы не хотим, чтобы наши дети стали пенсионерами и после этого только пошли в детские сады, мы комплексную работу стали проводить, очень активную, несколько агрессивную. Агрессивными действиями называю обращение в прокуратуру, обращение в суды, угрозы, по крайней мере, открытые письма, какие-то пиар-акции. Мы быстро к этому перешли. И кроме того, мы для себя решили, что мы не будем выступать в качестве жертв, ходить с протянутой рукой, дайте нашим детям. Мы же знаем, что им это положено. Значит, мы решили выступать в качестве экспертов. Я – педагог, есть коррекционный педагог, юрист был. Говоря о какой-то конкретной проблеме, мы разрабатывали пути решения этих проблем. Причем пытались что-то сделать более или менее малобюджетное, чтобы показать, что вот такие мы хорошие, мы не собираемся разорить весь и без того нищий бюджет республики Коми. Мы просто хотим, чтобы делался минимум для нас, остальное мы сами доберем. Причем мы предлагали всяческую помощь, специалистов обучить и так далее. И когда вот эти способы не срабатывали, то мы переходили к более агрессивным действиям. Некоторые проблемы нам не удается решить пока еще обычным способом. У нас четыре судебных разбирательства на данный момент по детям-инвалидам. Два дела по слепым детям, двое детей с серьезным нарушением интеллекта. И один ребенок с синдромом Дауна. Вот не хотя их брать. Три дела мы уже проиграли в двух инстанциях, то есть городской суд, Верховный суд республики. Одно дело у нас вернули по Синдрому Дауна Кати Есевой, проиграли городской суд. Судья объяснила, что на территории города Сыктывкара нет детских садов компенсирующего вида, поскольку у Кати Есевой нет возможности физической и интеллектуальной посещать детские сады компенсирующего вида. Абсурдная, конечно, мотивировка. Мы выиграли вторую инстанцию, но там папа очень сильно борется. Кстати, папа-одиночка. Мама бросила ребенка в детском доме, а он развелся с ней и взял ее себе и три года добивается детского сада.
Интересно то, что у нас медицина находится на таком уровне, что она вынашивает килограммовых детей. Для чего она это делает? Дети поголовно становятся глубочайшими инвалидами, которых потом государство кидает. А потом оно считает, что это и есть тот балласт, от которого пытаются освободиться. Зачем их спасать? Если вы делаете первый гуманный шаг, делайте вы все остальные шаги тоже гуманные.
Тамара Ляленкова: О региональном опыте реализации права на образование рассказывает Юлия Посевкина.
Юлия Посевкина: Удивительно, конечно, у вас тут метро воздушное строят, а у нас педагогов нет. У нас в республике Коми только в городе Ухте в одной школе есть инклюзивное образование, и больше нигде. В городе Сыктывкаре, конечно, инклюзией и не пахнет. «У нас есть инклюзия», - как говорят чиновники, как, например, у нас позакрывали несколько школ специализированных, детских садов, и то, что они детей раскидали по обычным школам, они это называют инклюзией, когда ребенок должен просто в этом океане для него вражеском попытаться не утонуть. Естественно, все дети тонут. Инклюзии нет. Есть формальное отношение к этому делу. Но мы идем вперед. Поменялись некоторые чиновники, появились вместе с этим надежды. Мы сделали все, чтобы открыли два класса для детей со сложной структурой дефекта. Это дети, у которых сочетальный дефект. Слово «дефект», конечно, очень некрасиво, но это юридически правильное слово. Это сочетание недостатков физических и интеллектуальных, психических. Открыли один класс для детей с имбицильностью, тоже плохое слово, но есть такой термин. Туда пошли шесть наших детей. Это первый класс был. Шла туда девочка Настя Ганн, 16 лет, синдром Дауна, в первый класс пошла. Есть еще одна Настя – ДЦП, в 12 лет пошла. Мальчик с тяжелейшей формой аутизма, не говорящий, 9 лет. Девочка, которая не видит почти, вообще не говорит, и у нее еще средняя степень умственной отсталости. В общем, эти ребята тяжелые пошли.
Тамара Ляленкова: Для кого-то число достижений сыктывкарской общественной организации покажется невеликим. Однако напомню, что это примеры для 300 тысяч детей с ограниченными возможностями, которые не посещают учебные заведения. О другой, не менее многочисленной категории ребят, чье участие в российском образовательном процессе сведено к минимуму, мы поговорим после зарубежных новостей образования.
Диктор: В США в последнее время повышается интерес к изучению русского языка. Русский язык включают не только в программы вузов, но и в программы колледжей и общеобразовательных школ. Многие студенты, изучающие русский язык, заявляют о наличии у них русских корней.
Шесть студентов Пятигорского государственного лингвистического университета были задержаны в аэропорту чешского города Брно. Молодые люди оказались в списке лиц, которым запрещен въезд в Шенгенскую зону. Чешская сторона обвинила российских студентов в том, что они неправильно указали цель визита. Спустя два дня конфликт был урегулирован, и чешская сторона выдала российским студентам новые туристические визы.
Согласно данным опроса «Использование языков и национальная идентичность в литовских городах», проведенного Вильнюсским университетом, 47% учащихся младших классов используют в общении два языка, а 15% три языка. При этом 91% ребят, принимавших участие в опросе, отнесли себя к этническим литовцам.
Тамара Ляленкова: Это были зарубежные новости образования. Я умышленно не заводила речи о качестве обучения в российских учебных заведениях. Но теперь об этом придется сказать по той причине, что педагогическая несостоятельность некоторых учителей может лишить ребенка возможности дальнейшего обучения. Мой собеседник – руководитель неправительственной организации «Право ребенка», член Общественной палаты Российской Федерации Борис Альтшулер, и я спросила его…
Вы же как никто знаете, что очень часто так происходит: ребенок из неблагополучной семьи, как правило, он отстает в школе. Редко бывает так, чтобы из социально сложной семьи ребенок был отличником. Он, как правило, не очень успевает в школе, и часто поступают следующим образом. Его переводят в коррекцию, потому что так проще, проще избавиться от ребенка. И там уже совершенно его ожидает другая жизнь и другой мир просто.
Борис Альтшулер: Сегрегация, заметание по углам, слив, как в унитаз, слить – вот и все, и навсегда забыть. Здесь надо понимать, что есть статья 17 закона об образовании Российской Федерации, которая четко предписывает: если ребенок не успевает, он не может учиться в этом классе, он или остается на второй год, он должен сдать хотя бы на тройки. Если он не сдает, он обязательно выпадает из этого. Или если у него образовательные или какие-то по здоровью трудности, значит, его переводят в другую коррекционную школу и так далее. А если он сегодня оболтус и не успевает, а потом он, может быть, проснется… Как это в других странах делается? Делается принципиально по-другому. Нету одной программы, в которую зажат учитель и ученики, зажаты жестко. И поэтому никакого воспитания быть не может. Всех взяли за горло эти обязательные, четкие программы. В той же Англии три программы. Учитель ведет урок одновременно по трем планам. Есть три уровня освоения материала ABC. С – последний, он самый низкий. С ним, если ребенок окончит школу, он не может поступать в университет. Но никто не запрещает досдать экзамены, сложны экзамены, получить уровень А, и поступай в университет. Во время учебы учитель и педсовет могут тоже ставить вопрос о переводе ученика вверх или вниз, это часть процесса образовательного. Вопрос в другом возникает, как это возможно, чтобы в классе одновременно были те, которых у нас сейчас отправляют на второй год, разного уровня ученики, а урок не срывался. Ответ очень простой: это возможно, это даже не трудно. Когда есть узаконенные три, предположим, программы, три плана, учитель дает сразу домашнее задание: этим – по этой, этим – по этой, и проверяет так же. И отвечает один, другой, третий. Нет вот этого напряга: ты – двоечник, значит, ты уже все… Конечно, подтягивать надо всех. Но работа идет не путем государственного какого-то повеления, что все, ты здесь не учишься, мы тебя отправляем куда-то. Или обязательно, как сейчас, натягивать на тройки, как угодно, только бы он… Нет, не хочешь учиться, не учишься, не получается тебя воспитать – ты будешь знать, что это другой уровень освоения. И там уже не те требования, но зато и потом права для дальнейшего будут не те. Но это знают родители. Вот это называется инклюзив, нет второгодников, надо срочно менять 17-ю статью закона об образовании.
Тамара Ляленкова: Существует ряд льгот, имеют право преимущественного поступления в вузы, скажем, сироты, есть такое право. Насколько часто, на ваш взгляд, оно может быть реализовано и реализуется в силу разных причин? Потому что одно дело – иметь право на поступление, другое дело – поступить и учиться.
Борис Альтшулер: Конечно, это неплохо, что есть такое право как небольшая компенсация за ту беду, в которую мы все поместили этих детей. То, что они выросли в детском учреждении, это уже такая беда, это настолько дезадаптирован. Ребенок не должен быть все время в детском коллективе. Поэтому получается, что дети, которые кончают эти интернаты, все-таки какие там образовательные высшие заведения, дай Бог живым остаться. Они погибают очень быстро, очень многие, они не приспособлены к жизни. Мы просто детей туда же изолируем в эти интернаты, и это их убивает. И, конечно, надо сказать о совершенно дикой вещи правовой. Это воспитанники социальных интернатов. Их 29 тысяч. Эти интернаты социальные, они называются ДДИ (детские дома-интернаты органов социальной защиты для глубоко умственно отсталых детей). Они не являются вообще образовательными учреждениями. То есть у нас по Конституции каждый должен получать образование, эти дети не учатся.
Тамара Ляленкова: Там в принципе нет системы образования?
Борис Альтшулер: Там в последнее время после приказа 2006 года совместного стали создавать как бы филиалы школ восьмого вида для глубоко умственно отсталых детей. Это очень формально, фикция, в общем, это все.
Тамара Ляленкова: Мой следующий вопрос Николаю Белоногову, руководителю подмосковного центра «Старт». В этом центре занимаются воспитанники ближайших интернатов и детского дома.
Что за образование получают дети, которые живут в интернатах?
Николай Белоногов: Как только возникает какой-то тип – восьмой, седьмой и так далее, то начиная с восьмого типа, они уже перестают получать образование в принципе. То есть мы тестируем детей, они идут в седьмой, восьмой, девятый класс, уровень – второй класс примерно реальный. Восьмой тип – это первая ступень на этой лесенке вниз, это самая легкая форма, потому что там начинается для умственно отсталых в тяжелых формах, там вообще как такового образования нет. Все крайне формально. Дети получают пятерки, чуть ли не шестерки, круглые отличники. Это, видимо, делается для того, чтобы просто получать премии и так далее. У детей развивается стойкое нежелание учиться.
Тамара Ляленкова: Даже?
Николай Белоногов: Да, потому что у них учеба – это наказание какое-то. Никакого интереса им не прививают к знаниям, к получению знаний. То есть их просто формально заставляют просидеть учебное время в классе, не двигаться, замереть как бы. Все ответы за них уже написаны будут. У них есть такое время – самоподготовка называется. На этой самоподготовке точно такое же абсолютно формальное. Их просто загоняют в класс, они должны там сидеть определенное время, и все. То есть никаких требований к ним не предъявляют. Для них это пытка – сидение просто за партой тихо. Это же дети гиперактивные в общем-то, как все нормальные дети. Просто любой нормальный ребенок должен быть активен. Они тоже активны, где-то гипер. В итоге у них вырабатывается стойкое нежелание учиться. Причем такое закостенелое, что потом с этим справиться очень сложно. Оно к ним приходит только годам к 30 на самом деле. То есть они вдруг, уже подходя к 30-летнему возрасту, будучи выпускниками и нахлебавшись всего, что можно в этой жизни, они понимают, что нужно учиться, но уже негде. А вообще, в целом, конечно, если говорить о конституционном праве на получение образования, оно нарушается во всей этой системе просто глобально. И я вижу причину здесь в том, что нет ответственности за ребенка, за получение знаний, за его социализацию ни на ком не лежит никакой ответственности. Просто проблема в этом.
Сейчас система устроена таким образом, что она рассчитана на содержание детей, не на развитие, не на социализацию, не на устройство в семьи, а на содержание. Никакого развития не предполагается. То есть оно формально, конечно, заявляется, что мы там развиваем и так далее. Но что-то очень мало примеров у меня на опыте, чтобы у детей понижались диагнозы, скажем, и они из коррекционных интернатов вдруг переходили в общеобразовательные. Такого движения просто не существует. Доходит до того, что родители, не бедные, богатые довольно люди, берут в семью ребенка с диагнозом умственная отсталость, и дальше он резко начинает догонять своих сверстников, догоняет их. Но образование получать он не имеет права с таким диагнозом, не имеет права никакого. А снять его нет тоже никакой возможности, потому что нет альтернативных комиссий, которые бы понижали эти диагнозы. Обычная комиссия не будет понижать этот диагноз, потому что у них нет такой задачи. У всех этих детей, которые находятся, например, в восьмого типа, на мой взгляд, у 90% эти диагнозы это ошибочные диагнозы, это педагогическая запущенность называется. Это никакого отношения к психиатрии как таковой не имеет. Да, умственная отсталость, но она отсталость на фоне сверстников, у которых были родители по каким-то нашим меркам нормальные, воспитание – детский сад, школа и так далее. У этих не было, вот они и отстали. Это социальная запущенность, педагогическая запущенность, но она наверстывается легко. Все технологии для этого существуют, ничего выдумывать даже не нужно. Нужно просто поставить такую цель себе.
Борис Альтшулер: Очень много хороших людей, которые хотели бы, но дело в том, что их же не подпускают, никто ничего сделать не может. Как только система открывается, начинается с волонтерами работа, выясняется: столько людей, готовых и помогать и заниматься с ними. Но система очень закрытая, и не случайно. Ведь эти самые органы, которые направляют, дают диагнозы детям, в некоем смысле они еще и заказ коммерческий выполняют, условно говоря, коммерческий, на поставку воспитанников. Потому что если воспитанников не будет в этих учреждениях, учреждения финансируются в том случае, если в нем достаточное количество воспитанников. Как только их уменьшается, угроза закрытия, и департаменту плохо, и не будет бюджетного финансирования на следующий год. Понимаете, огромные деньги закрепляют эту страшную систему. Пока у нас эта система финансирования идет на учреждения, на койко-места, сделать ничего нельзя будет, потому что система сильнее всех президентов, деньги за этим стоят.
Тамара Ляленкова: С Борисом Альтшулером трудно не согласиться. Чтобы в сфере образования мы ни обсуждали, речь непременно сводится к деньгам. Действительно, любое гарантированное право должно подкрепляться возможностями, в том числе финансовыми. В противном случае, российское образование останется на прежнем уровне, а число потерянных учеников будет расти.
Об этом в «Классном часе Свободы» сегодня говорили заместитель председателя Комитета по образованию Государственной Думы Олег Смолин, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович, руководитель неправительственной организации «Право ребенка», член Общественной палаты Борис Альтшулер, представитель региональной общественной организации «Созидание» Аюб Титиев, директора общественной организации «Особое детство» Юлия Посевкина, руководитель подмосковного центра «Старт» Николай Белоногов и я, Тамара Ляленкова.
