Иван Толстой: Продолжаем программу. “Социализм, как ругательство. Реформа здравоохранения и американская психология”. Эссе Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Дебаты относительно реформы здравоохранения в Соединенных Штатах достигли максимального накала накануне предстоящего голосования проекта реформы в Конгрессе. Судьба реформы – не только данной, но и всех когда-либо бывших попытках решить проблему всеобщего страхования здоровья являет парадоксальный склад и политической системы Америки, и, самое интересное - психологии самих американцев. Не секрет, что с протестом против единой системы страхования выступают не только крупные страховые компании или медицинские ассоциации, но и сплошь и рядом будущие бенефицианты предполагаемой системы всеобщего страхования. Недаром же в эти дни всплыл из исторических глубин Америки старинный термин, касающийся “чаепития”, ти-парти, как говорят здесь. Это из школьного учебника истории: возмущенные повышением налогов британской короны на жителей американских колоний, жители Бостона в знак протеста сбросили в море груз чая, не желая платить увеличенную пошлину на этот экзотический по тем временам товар. Это и назвали бостонским чаепитием, Бостон ти-парти. И вот такими ти-парти, такими новыми чаепитиями стали называть протестные митинги американцев, выступающих сейчас против проекта реформы здравоохранения, предложенного администрацией президента Обамы. Дошло до того, что сторонники реформы в противовес стали организовывать контр-партии, названные ими кофепитиями. Политическая жизнь Америки, как и любой страны развитой демократии, являет пеструю и живописную картину.
Я не буду сейчас касаться деталей реформы – она осень сложна, переизбыточествует деталями и подробностями, и охватить ее в одном понятном очерке профану не представляется возможным. Достаточно сказать, что текст, представленный на обсуждение Конгрессу, составляет полторы тысячи страниц. Меня, нас интересует сейчас другое: почему столь многие американцы, которым реформа несет несомненное облегчение в смысле медицинского страхования, выступают против нее? Первый, и сильнейший, протест вызывал начальный план единого источника страхования, идея универсального страхового плана, идущего из единого центра и охватывающего всех граждан Соединенных Штатов. Возник призрак так называемого Большого Брата – образ из романа Джорджа Орвелла “1984”: говоря попросту, модель тоталитарного управления важной областью частной жизни граждан. Большой Брат, Большое правительство – пугало американцев: им невыносима мысль, что какие-то, причем важные вопросы их жизни будет решать кто-то за них, а не они сами. Идея единого планирования, единого управления, единого порядка глубоко чужда американцам – не только американскому мировоззрению, но и американской психологии, что в принципе еще важнее и глубже. Говорят же, что в жизни стран главную роль играют не законы, а нравы. Это верно даже в таких, в общем-то, печальных случаях, как российская жизнь, которая управляется, как известно, не по закону, а, как теперь говорят, по понятию. По российским понятиям, автомобилист должен не за что давать взятку гаишнику; по американским – никто не желает расплачиваться за определенный набор одинаковых благ точно так же, как сосед. Никакой уравниловки. Полная опора на себя, на свою самостоятельность, на собственную самодеятельность.
Между тем по ходу обширнейших обсуждений и комментариев, вызываемых предстоящей реформой, высказывались и вошли в оборот интереснейшие факты. Один из самых интересных приведен в статье колумниста “Нью-Йорк Таймс” Николаса Кристоффа. Он задал читателям вопрос: а когда, по-вашему, в какой из периодов новейшей американской истории заметнее всего поднялась длительность жизни? Перечислив все наиболее заметные периоды процветания, вроде послевоенного бэби-бума или эпохи великого общества в проекте президента Джонсона, Кристофф говорит: а вот и нет! Самые, оказывается, благоприятные годы в смысле долголетия американцев – сороковые, то есть военные – с 41-го по 45-й. А дело, оказывается, в том, что во время войны все американцы были охвачены медицинскими освидетельствованиями – на предмет военной службы. Естественно, что при таком всеобщем охвате ни одна болезнь, ни одно органическое неблагополучие не оставались не замеченными, а замеченные – подвергались тут же лечению.
Вывод отсюда следует принципиальный, универсальный, глобальный, пишет Николас Кристофф: главное в здоровье нации – всеобщий охват здравоохранительными мероприятиями, а даже не качество последующего лечения, даже не самые передовые медицинские технологии. В сущности, на этом примере из сравнительно недавней американской истории подтвердилась одна древняя медицинская аксиома: главное – не лечить, а предупреждать болезни, главное не лечение, а профилактика болезней.
Ларчик в очередной раз открылся донельзя просто. Но человек, а тем более американец, привыкший во всем полагаться на собственную инициативу, не так-то просто поддается этому правилу ларчика. И об этом существует убедительнейшая литература, в том числе и на русском языке, - об этом парадоксальном феномене, называемом человек. Да лучше русского Достоевского об этом никто и не написал – взять хотя бы его “Записки из подполья”. Но это сочинение тяжеловато для нашего сегодняшнего легкого разговора, поэтому я возьму другую его вещь – очерки о Европе под названием “Зимние заметки о летних впечатлениях” - сочинение 1863 года.
Там, между прочим, Достоевский заводит речь о новейшей европейской новинке – теориях социализма. И считает Достоевский, что никакого социализма на европейской почве не получится, несмотря на все предполагаемые выводы этого проекта. Приведем хотя бы такие слова Достоевского:
Диктор: “Конечно, есть великая приманка жить хоть не на братском, а чисто на разумном основании, то есть хорошо, когда тебя все гарантируют и требуют от тебя только работы и согласия. Но тут опять выходит загадка: кажется, уж совершенно гарантируют человека, обещаются кормить, поить его, работу ему доставить и за это требуют с него только самую капельку его личной свободы для общего блага, самую, самую капельку. Нет, не хочет жить человек и на этих расчетах, ему и капелька тяжела. Ему всё кажется сдуру, что это острого и что самому по себе лучше, потому – полная воля. И ведь на воле бьют его, работы ему не дают, умирает он с голоду, и воли у него нет никакой, так нет же, всё-таки кажется чудаку, что своя воля лучше. Разумеется, социалисту приходится плюнуть и сказать ему, что он дурак, не дорос, не созрел и не понимает своей собственной выгоды; что муравей, какой-нибудь бессловесный, ничтожный муравей, его умнее, потому что в муравейнике всё так хорошо, всё так разлиновано, все сыты, счастливы, каждый знает свое дело, одним словом; далеко человеку до муравейника! Другими словами, заканчивает Достоевский, хоть и возможен социализм, да только где-нибудь не во Франции”
Борис Парамонов: А вот тут и ошибся великий писатель, тут и оплошал: как раз во Франции, вообще в Европе оказался куда как возможен демократический социализм, социализм с человеческим лицом, как его назвали – в противовес тому социализму, который сотворили в России. Но не будем в доме повешенного говорить о веревке. Нас сейчас Америка интересует – та самая Америка, где по поводу реформы здравоохранения, предложенной президентом Обамой, начались панические разговоры о социализме. Это слово в Америке – ругательство, как мы могли убедиться на нынешних примерах. Америку ни русский, ни даже европейский пример соблазнить не может. Здесь каждый норовит, словами того же Достоевского, по своей глупой воле пожить. А оно, может, и к лучшему.
