Ирина Лагунина: Российский и польский премьер-министры почтили в среду память 22 тысяч польских военнослужащих, расстрелянных советскими войсками 70 лет назад в Катынском лесу. Владимир Путин не принес извинений за это массовое убийство, совершенное страной, правопреемницей которой стала Россия. Но дал политическую и правовую оценку этой темной странице советской истории, которую Кремль долгие годы пытался скрывать.
Первой книгой о Катыни, которая была выпущена в открытую продажу в Советском Союзе, была книга Владимира Абаринова «Катынский лабиринт». Владимир, расскажите о предыстории этой книги.
Владимир Абаринов: В эпоху горбачевской перестройки и гласности я работал в "Литературной газете" в отделе зарубежной культуры. Занимался очень много англоязычной литературой, публикациями. Тогда можно было много публиковать, публиковали Оруэлла и так далее, все это было первый раз в Советском Союзе. И в том числе я занимался кино, кинематографом. Польское кино – это моя давняя любовь. По этим делам я довольно часто бывал в Союзе кинематографистов, я сам закончил ВГИК, и это был мой почти родной дом. Если вы помните, в Союзе кинематографистов примерно в 86-88 годах образовалось такое либеральное руководство во главе с Андреем Смирновым, и это фактически была крыша для российских реформаторов, для советских реформаторов, которая потом закончилась Первым съездом народных депутатов. Вот это все начиналось там, под крышей Союза кинематографистов. Там очень много было всякого интересного, интересных мероприятий. И одним из мероприятий был круглый стол советских и польских историков и кинематографистов на тему "Белые пятна в советско-польских отношениях". Я пришел туда как корреспондент "Литературной газеты", записал эту дискуссию. Потом относительно небольшой отрывок я опубликовал в газете. И вот это, пожалуй, первое в советской прессе упоминание о Катыни. Эта тема была закрыта до сих пор.
Во всяком случае, это было такое объективистское, сбалансированное упоминание, когда советская официальная версия, версия так называемой комиссии Бурденко была поставлена под сомнение. И с этого началось. Потому что "Литературная газета" была в то время очень популярным изданием. Достаточно сказать, что был период, как раз этот период, когда у нее тираж был 6,5 миллионов экземпляров – это немыслимый тираж по нынешним временам. Поэтому на каждую свою заметку мы получали просто сотни писем со всего Советского Союза. И после этой публикации мне начали носить письма просто мешками каждый день. И я понял, что пора заниматься Катынью всерьез. Фактически первый шаг – это было чтение и изучение этих писем. В конце концов одно из этих писем навело меня на очень точный след, его написал человек по фамилии Лукин, который в 40 году служил в конвойных войсках НКВД и участвовал в конвоировании польских военнопленных. Он категорически отрицал факт расстрела. Но дело в том, что в этом письме было точное указание на номер воинской части. С этим номером я пошел в закрытый архив, я добился допуска к этим архивным фондам, потому что у меня в кармане было удостоверение корреспондента "Литературной газеты", и это удостоверение в то время открывало почти любые двери. С этого все началось. Эта работа в конечном итоге заняла три года. Потом я пошел в другие архивы, я стал искать свидетелей, ездил в другим свидетелям. В общей сложности три года.
Ирина Лагунина: Давайте послушаем фрагмент послесловия к польскому изданию этой книги:
"В архиве, где я искал документы о Катыни, полагалось все выписки делать в специальную тетрадь с пронумерованными страницами, чтобы нельзя было вырвать и унести часть записей. После занятий тетрадь надлежало сдавать на хранение работникам архива, которые внимательно просматривали записи, выясняя, не содержат ли они государственную тайну. Лишь после такого просмотра тетрадь можно было забрать домой. Но мне вся эта морока сильно осложняла работу, к тому же я был почти уверен, что катынское дело по-прежнему составляет государственную тайну (узнать это было неоткуда, ведь перечень гостайн тоже был гостайной). Поэтому я царапал свои заметки на клочках бумаги, а клочки совал в карман. Все мое катынское досье состояло из кучи бумажных обрывков, в которых я потом с трудом мог разобраться".
Ирина Лагунина: «Катынский лабиринт», автор Владимир Абаринов. Владимир, вы точно знали, что искать в архивах, или вас навели на путь какие-то документы?
Владимир Абаринов: Я понимал, что до самых главных документов я не доберусь. Рядом со мной параллельным курсом работали другие люди. Люди, которые имели официальный статус историков академических институтов, они обивали пороги Старой площади, обивали пороги ЦК КПСС, международного отдела, других отделов и пытались добраться до этих самых главных документов, которые сейчас опубликованы. У меня таких возможностей не было, и я понимал, что вряд ли эти документы покажут, потому что я видел безуспешность этих попыток. Но я знал, в юриспруденции существует термин "совокупность косвенных доказательств", когда сумма косвенных доказательств – это все равно, что прямое доказательство. И я пошел по этому пути, по обходному пути. Я работал с архивным фондом Нюрнбергского процесса, рабочими документами советской делегации на Нюрнбергском процессе. И очень много оттуда извлек. Я работал с другими периферийными по отношению к Катыни документами. И из этих отдельных фрагментов информации сложился пазл, сложилась общая картина.
Я не знал, у меня, честное слово, не было никакого предубеждения, готового мнения никакого. Я честно разбирался, честно взвешивал, честно сопоставлял факты. На самом деле в этой книге довольно много информации, которая потом не подтвердилась. Но я считал необходимым все равно ее опубликовать, информация, которая исходила прежде всего от людей, которые были очевидцами того или иного эпизода вот этой катынской эпопеи. Потому что она имеет много этапов. Первый – это непосредственное событие, непосредственная ликвидация польских пленных весной 40 года. Второй этап – это фальсификация версии, 43-44 год, комиссия Бурденко. Третий этап – это подготовка к Нюрнбергскому процессу, к тому, чтобы официально подтвердить вину немцев в таком авторитетном судейском ареопаге, как Нюрнбергский процесс. И там на Лубянке готовили свидетелей, работали с этими свидетелями. И потом все рабочие документы и протоколы допросы свидетелей по катынскому делу в Нюрнберге, в том числе и свидетелей защиты, потому что немецкая сторона представила своих свидетелей. Это, конечно, до меня ничего не публиковалось в Советском Союзе.
Ирина Лагунина: Тем не менее, на каком этапе вы поняли, что это все-таки не дело рук немцев?
Владимир Абаринов: Конечно, сомнения были с самого начала, просто были логические нестыковки, хотя сторонники этой версии находят довольно замысловатые объяснения, почему расстреляли немцы, а не наши. На самом деле это противоречило обыкновенной логике по многим причинам, в которые может быть не имеет смысла углубляться. Но решающим было письмо капитана Лукина, с которым я пошел в архив и после очень долгого, очень тщательного изучения документов этого архива я восстановил маршруты конвоирования военнопленных, и все они сходились там, где потом были обнаружены трупы.
Ирина Лагунина: Еще один отрывок из книги Владимира Абаринова «Катынский лабиринт»
"Несколько немаловажных деталей. Перед отправкой всем пленным сделали прививки против брюшного тифа и холеры - по-видимому, чтобы успокоить их, внушить мысль о предстоящей передаче на Запад ("что, учитывая географическое положение Козельска, было даже правдой", замечает по этому поводу Ежевский). Каждый этап получил сухой паек: по 800 г хлеба, сахар и три селедки: судя по хлебной пайке. выдана была суточная норма - дорога в Катынь, с многочисленными остановками и задержками, занимала как раз около суток. Подпоручик Владислав Фуртек вспоминает загадочную фразу, сказанную ему и его товарищам по этапу Демидовичем: "Ну. значит, вы хорошо попали". Фуртека увезли из Козельска 26 апреля — это был один из двух этапов в Юхнов.
Такова польская версия событий, совершавшихся в Козельском лагере весной 1940 года.
Откроем теперь книгу приказов по 136-му батальону за 1940 год.
14 марта командир батальона полковник Межов убывает в служебную командировку в штаб 15-й бригады, дислоцированный в Минске, по вызову. 18 марта возвращается в Смоленск и в тот же день уезжает в Козельск. 18 же марта в Козельск отправляются диспетчер батальона Горячко, помкомвзвода Плахотный, политрук Зуб* и команда из 48 человек во главе с командиром 2-й роты лейтенантом Хотченко: днем позже команда из 45 человек (старший младший комвзвода Ниделько), а еще через 10 дней команда из 12 человек (старший — старшина Афанасенко). За время пребывания в Козельске полковника Межова (в Смоленск он вернулся 14 мая) организовано девять конвоев. Из них 3 — в Юхновский лагерь, 2 — в Смоленск, 1 — из Смоленска в Козельск и 3 — по маршруту Козельск — Гнездово. отправившиеся 8, 16 и 17 апреля (начальники конвоев соответственно младший лейтенант Безмозгий, командир отделения Кораблев и старшина Гридневский). В окрестностях Гнездова, как известно, никакого лагеря не было, зато был и есть Катынский лес, вернее, та его часть, которая называется Козьи Горы, где и были впоследствии обнаружены массовые захоронения польских военнопленных".
Ирина Лагунина: Володя, как вам кажется, почему эта тема до сих пор вызывает столь бурные эмоции в России. Вот, например, Владимир Путин не смог принести извинения за это преступление 70-летней давности. Почти как сербский парламент за расстрел в боснийском городе Сребренице пять лет назад – но об этом мы будем говорить позже.
Владимир Абаринов: Потому что она вписана, она вмонтирована вообще в более общий общественный дискурс, связанный с оценкой сталинизма, с оценкой периода репрессий. И кроме того, это тема корреспондирует с темой взаимоотношения России с внешним миром, прежде всего с Западом, с Европой. Эти темы всегда очень остро стояли в России не только при советской власти, все мы знаем, как на заре российской государственности в Московском царстве относились к чужеземцам. Эта легенда о польской интервенции, о том, что поляки посадили своего царя на престол, на самом деле это, конечно, легенда, но она тянется с тех пор, все знают оперу "Иван Сусанин", которую сейчас переименовали в "Жизнь за царя". Это очень важная, очень серьезная, очень принципиальная дискуссия. И Катынь просто один из элементов этой дискуссии.
Первой книгой о Катыни, которая была выпущена в открытую продажу в Советском Союзе, была книга Владимира Абаринова «Катынский лабиринт». Владимир, расскажите о предыстории этой книги.
Владимир Абаринов: В эпоху горбачевской перестройки и гласности я работал в "Литературной газете" в отделе зарубежной культуры. Занимался очень много англоязычной литературой, публикациями. Тогда можно было много публиковать, публиковали Оруэлла и так далее, все это было первый раз в Советском Союзе. И в том числе я занимался кино, кинематографом. Польское кино – это моя давняя любовь. По этим делам я довольно часто бывал в Союзе кинематографистов, я сам закончил ВГИК, и это был мой почти родной дом. Если вы помните, в Союзе кинематографистов примерно в 86-88 годах образовалось такое либеральное руководство во главе с Андреем Смирновым, и это фактически была крыша для российских реформаторов, для советских реформаторов, которая потом закончилась Первым съездом народных депутатов. Вот это все начиналось там, под крышей Союза кинематографистов. Там очень много было всякого интересного, интересных мероприятий. И одним из мероприятий был круглый стол советских и польских историков и кинематографистов на тему "Белые пятна в советско-польских отношениях". Я пришел туда как корреспондент "Литературной газеты", записал эту дискуссию. Потом относительно небольшой отрывок я опубликовал в газете. И вот это, пожалуй, первое в советской прессе упоминание о Катыни. Эта тема была закрыта до сих пор.
Во всяком случае, это было такое объективистское, сбалансированное упоминание, когда советская официальная версия, версия так называемой комиссии Бурденко была поставлена под сомнение. И с этого началось. Потому что "Литературная газета" была в то время очень популярным изданием. Достаточно сказать, что был период, как раз этот период, когда у нее тираж был 6,5 миллионов экземпляров – это немыслимый тираж по нынешним временам. Поэтому на каждую свою заметку мы получали просто сотни писем со всего Советского Союза. И после этой публикации мне начали носить письма просто мешками каждый день. И я понял, что пора заниматься Катынью всерьез. Фактически первый шаг – это было чтение и изучение этих писем. В конце концов одно из этих писем навело меня на очень точный след, его написал человек по фамилии Лукин, который в 40 году служил в конвойных войсках НКВД и участвовал в конвоировании польских военнопленных. Он категорически отрицал факт расстрела. Но дело в том, что в этом письме было точное указание на номер воинской части. С этим номером я пошел в закрытый архив, я добился допуска к этим архивным фондам, потому что у меня в кармане было удостоверение корреспондента "Литературной газеты", и это удостоверение в то время открывало почти любые двери. С этого все началось. Эта работа в конечном итоге заняла три года. Потом я пошел в другие архивы, я стал искать свидетелей, ездил в другим свидетелям. В общей сложности три года.
Ирина Лагунина: Давайте послушаем фрагмент послесловия к польскому изданию этой книги:
"В архиве, где я искал документы о Катыни, полагалось все выписки делать в специальную тетрадь с пронумерованными страницами, чтобы нельзя было вырвать и унести часть записей. После занятий тетрадь надлежало сдавать на хранение работникам архива, которые внимательно просматривали записи, выясняя, не содержат ли они государственную тайну. Лишь после такого просмотра тетрадь можно было забрать домой. Но мне вся эта морока сильно осложняла работу, к тому же я был почти уверен, что катынское дело по-прежнему составляет государственную тайну (узнать это было неоткуда, ведь перечень гостайн тоже был гостайной). Поэтому я царапал свои заметки на клочках бумаги, а клочки совал в карман. Все мое катынское досье состояло из кучи бумажных обрывков, в которых я потом с трудом мог разобраться".
Ирина Лагунина: «Катынский лабиринт», автор Владимир Абаринов. Владимир, вы точно знали, что искать в архивах, или вас навели на путь какие-то документы?
Владимир Абаринов: Я понимал, что до самых главных документов я не доберусь. Рядом со мной параллельным курсом работали другие люди. Люди, которые имели официальный статус историков академических институтов, они обивали пороги Старой площади, обивали пороги ЦК КПСС, международного отдела, других отделов и пытались добраться до этих самых главных документов, которые сейчас опубликованы. У меня таких возможностей не было, и я понимал, что вряд ли эти документы покажут, потому что я видел безуспешность этих попыток. Но я знал, в юриспруденции существует термин "совокупность косвенных доказательств", когда сумма косвенных доказательств – это все равно, что прямое доказательство. И я пошел по этому пути, по обходному пути. Я работал с архивным фондом Нюрнбергского процесса, рабочими документами советской делегации на Нюрнбергском процессе. И очень много оттуда извлек. Я работал с другими периферийными по отношению к Катыни документами. И из этих отдельных фрагментов информации сложился пазл, сложилась общая картина.
Я не знал, у меня, честное слово, не было никакого предубеждения, готового мнения никакого. Я честно разбирался, честно взвешивал, честно сопоставлял факты. На самом деле в этой книге довольно много информации, которая потом не подтвердилась. Но я считал необходимым все равно ее опубликовать, информация, которая исходила прежде всего от людей, которые были очевидцами того или иного эпизода вот этой катынской эпопеи. Потому что она имеет много этапов. Первый – это непосредственное событие, непосредственная ликвидация польских пленных весной 40 года. Второй этап – это фальсификация версии, 43-44 год, комиссия Бурденко. Третий этап – это подготовка к Нюрнбергскому процессу, к тому, чтобы официально подтвердить вину немцев в таком авторитетном судейском ареопаге, как Нюрнбергский процесс. И там на Лубянке готовили свидетелей, работали с этими свидетелями. И потом все рабочие документы и протоколы допросы свидетелей по катынскому делу в Нюрнберге, в том числе и свидетелей защиты, потому что немецкая сторона представила своих свидетелей. Это, конечно, до меня ничего не публиковалось в Советском Союзе.
Ирина Лагунина: Тем не менее, на каком этапе вы поняли, что это все-таки не дело рук немцев?
Владимир Абаринов: Конечно, сомнения были с самого начала, просто были логические нестыковки, хотя сторонники этой версии находят довольно замысловатые объяснения, почему расстреляли немцы, а не наши. На самом деле это противоречило обыкновенной логике по многим причинам, в которые может быть не имеет смысла углубляться. Но решающим было письмо капитана Лукина, с которым я пошел в архив и после очень долгого, очень тщательного изучения документов этого архива я восстановил маршруты конвоирования военнопленных, и все они сходились там, где потом были обнаружены трупы.
Ирина Лагунина: Еще один отрывок из книги Владимира Абаринова «Катынский лабиринт»
"Несколько немаловажных деталей. Перед отправкой всем пленным сделали прививки против брюшного тифа и холеры - по-видимому, чтобы успокоить их, внушить мысль о предстоящей передаче на Запад ("что, учитывая географическое положение Козельска, было даже правдой", замечает по этому поводу Ежевский). Каждый этап получил сухой паек: по 800 г хлеба, сахар и три селедки: судя по хлебной пайке. выдана была суточная норма - дорога в Катынь, с многочисленными остановками и задержками, занимала как раз около суток. Подпоручик Владислав Фуртек вспоминает загадочную фразу, сказанную ему и его товарищам по этапу Демидовичем: "Ну. значит, вы хорошо попали". Фуртека увезли из Козельска 26 апреля — это был один из двух этапов в Юхнов.
Такова польская версия событий, совершавшихся в Козельском лагере весной 1940 года.
Откроем теперь книгу приказов по 136-му батальону за 1940 год.
14 марта командир батальона полковник Межов убывает в служебную командировку в штаб 15-й бригады, дислоцированный в Минске, по вызову. 18 марта возвращается в Смоленск и в тот же день уезжает в Козельск. 18 же марта в Козельск отправляются диспетчер батальона Горячко, помкомвзвода Плахотный, политрук Зуб* и команда из 48 человек во главе с командиром 2-й роты лейтенантом Хотченко: днем позже команда из 45 человек (старший младший комвзвода Ниделько), а еще через 10 дней команда из 12 человек (старший — старшина Афанасенко). За время пребывания в Козельске полковника Межова (в Смоленск он вернулся 14 мая) организовано девять конвоев. Из них 3 — в Юхновский лагерь, 2 — в Смоленск, 1 — из Смоленска в Козельск и 3 — по маршруту Козельск — Гнездово. отправившиеся 8, 16 и 17 апреля (начальники конвоев соответственно младший лейтенант Безмозгий, командир отделения Кораблев и старшина Гридневский). В окрестностях Гнездова, как известно, никакого лагеря не было, зато был и есть Катынский лес, вернее, та его часть, которая называется Козьи Горы, где и были впоследствии обнаружены массовые захоронения польских военнопленных".
Ирина Лагунина: Володя, как вам кажется, почему эта тема до сих пор вызывает столь бурные эмоции в России. Вот, например, Владимир Путин не смог принести извинения за это преступление 70-летней давности. Почти как сербский парламент за расстрел в боснийском городе Сребренице пять лет назад – но об этом мы будем говорить позже.
Владимир Абаринов: Потому что она вписана, она вмонтирована вообще в более общий общественный дискурс, связанный с оценкой сталинизма, с оценкой периода репрессий. И кроме того, это тема корреспондирует с темой взаимоотношения России с внешним миром, прежде всего с Западом, с Европой. Эти темы всегда очень остро стояли в России не только при советской власти, все мы знаем, как на заре российской государственности в Московском царстве относились к чужеземцам. Эта легенда о польской интервенции, о том, что поляки посадили своего царя на престол, на самом деле это, конечно, легенда, но она тянется с тех пор, все знают оперу "Иван Сусанин", которую сейчас переименовали в "Жизнь за царя". Это очень важная, очень серьезная, очень принципиальная дискуссия. И Катынь просто один из элементов этой дискуссии.
