Иван Толстой: “Отдохнув несколько минут, я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. — Откуда вы? — спросил я их. — Из Тегерана. — Что вы везете? — Грибоеда. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис”.
Так писал Пушкин в "Путешествии в Арзрум". Продолжим цитату:
“Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед отъездом его в Персию.
Он был печален, и имел странные предчувствия. (…) Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междуусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею.
Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем, как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе, и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в “Московском Телеграфе”.
Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостью и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностью, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединенных неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия “Горе от ума” произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами. Через несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть,
постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны”.
Пушкин. “Путешествие в Арзрум”.
Преодолевая лень и нелюбопытство, мы поговорим сегодня о грибоедовской биографии. Нашим Вергилием будет историк литературы автор только что вышедшей книги "С секундантами и без" (о Пушкине, Лермонтове и Грибоедове) Леонид Аринштейн.
Леонид Матвеевич, учит ли чему-нибудь биография Грибоедова?
Леонид Аринштейн: Биография любого замечательного человека учит многому и не просто учит, а обогащает духовно, эмоционально, дает элементарные знания, повышает эрудицию, помогает пониманию произведений этого человека. Все это -огромный фактор культуры.
Иван Толстой: Мне почему-то кажется, что я не очень ошибусь, если предположу, что нашим слушателям, и не только нашим слушателям, но и вообще современному россиянину, биография Александра Сергеевича Грибоедова известна меньше, чем биографии почти любого другого русского классика. Вы согласитесь с этим?
Леонид Аринштейн: Я могу с этим согласиться, хотя причин для этого очень мало. Вообще, общим местом, таким мифом (а у вас программа называется “Мифы и репутации”) является мысль, что о Грибоедове вообще очень мало известно, и это обычно мотивируется тем, что даже неизвестна дата его рождения. То есть известно, что он родился 4 января, но далее называется 1790-й, 1791-й, 1792-й год, и так - вплоть до 1795-го. Но я лично (и многие мои коллеги) принимаю условно, как рабочую гипотезу, 1793 год, потому что вести дискуссию бессмысленно, к настоящему времени не существует реальных документов, которые могли бы утвердить, какой это именно год. Но 1793-й не противоречит многим фактам его жизни.
Иван Толстой: А с чем связан такой разброс в несколько лет? Не сохранилось метрических свидетельств?
Леонид Аринштейн: Да, к сожалению, не сохранилось, а сам он, по разным причинам, в разное время писал по-разному, и люди, его знавшие, тоже по-разному это датировали, иногда прибавляли, убавляли. Каждому хорошо известно, что по каким-то жизненным обстоятельствам иногда бывает полезно убавить или прибавить год или два.
Иван Толстой: Вообще у русских писателей тех времен гуляли не только написания фамилий – Виельгорский-Вельегорский, Баратынский-Боратынский, - не только грамматика, но и годы рождения. Давайте обратимся к жизни Грибоедова: откуда он, из какой семьи, каких он кровей, какого он воспитания, где его корни?
Леонид Аринштейн: Кровей он очень хороших, дворянин многих поколений, но дворянин, как это было принято называть в России, мелкопоместный. Вообще он, в основном, из Владимирской губернии. Там жили и его родители, там жил и его дед. Но, время от времени, они, по линии отца, часто живали и в Москве. И это относится непосредственно и к родителям Грибоедова, и к самому Грибоедову - сам Грибоедов больше жил в Москве, чем во Владимире, но, тем не менее, и во Владимире он жил. Там были их небольшие имения. Это было небогатые помещики, это не тот уровень, который был у Пушкина или у Лермонтова: те были значительно более состоятельные и более приближенные ко двору, к власти. У Грибоедова ничего подобного не было. Он был просто дворянин, и на протяжении большей части своей жизни, до некоторых событий, о которых мы еще будем говорить, он довольствовался очень мелкими должностями. Он был чиновник 12-го класса, это очень мелкий класс для России (их было всего 14), это был предпредпоследний класс, это называлось губернский секретарь на русском языке. Это было очень небольшое жалование, очень малое общественное положение, и когда Фамусов говорит Чацкому “пойди-ка послужи”, имелось в виду, что нужно выслужиться до более высоких чинов. И эта фраза вполне применима к самому Александру Сергеевичу Грибоедову: и ему приходилось служить для того, чтобы чего-то добиться.
Иван Толстой: Родители?
Леонид Аринштейн: Мать была дальняя родственница Паскевича, жили они, как я уже сказал, во Владимире и в Москве, но у них было имение Хмелита, неподалеку от Вязьмы. Сам отец его тоже был очень малозаметным человеком, более того, он, будучи человеком довольно бедным, с группой других не очень богатых помещиков, еще до рождения самого Грибоедова, даже как-то попался на шулерстве, на каких-то не очень красивых поступках. Но, надо сказать, что в эпоху Елизаветы и в эпоху Екатерины это было довольно обыденное явление - мошенничество в карты, попытка свое состояние улучшить не очень легальными средствами. Поэтому он за это не пострадал.
Иван Толстой: То есть "в Камчатку сослан" не был?
Леонид Аринштейн: В Камчатку сослан не был ни при каких обстоятельствах. Был случай, когда его мать попала (но это, скорее, комический случай) в полицейский протокол. Почему я об этом говорю? Потому что именно благодаря этому полицейскому протоколу можно кое-что узнать о ранней биографии Грибоедовых – где они были, что они делали. Она однажды ехала в карете или в коляске, и каким-то образом переехала женщину, которая жила во Владимире. И в полицейском протоколе, который сам по себе очень комичен, хотя и неприятное событие, показания, которые она давала, были примерно такие: вот я ехала, тут подул сильный ветер, эту даму поднесло под мои колеса, и что же я могла сделать? Я повторяю: случай, скорее, комический, зато мы знаем, где она жила, потому что адрес указан в полицейском протоколе, время, и, не будь этого события, какой-то кусок жизни его родителей выпал бы из биографических сведений.
Иван Толстой: Выбежала в широких юбках на проезжую часть.
Леонид Аринштейн: Да, на проезжую часть. У меня впечатление, что во Владимире в то время и проезжая часть и прохожая часть совершено не различались, была одна и та же дорога.
Иван Толстой: Как рос молодой Грибоедов?
Леонид Аринштейн: Вот это очень интересный вопрос. Дело в том, что то ли по моде, то ли не по моде, но ему довольно рано наняли гувернеров и отправили в Благородный пансион при Московском университете. На 10 лет раньше ничего подобного случиться в дворянской семье не могло, там, скорее, были люди, о которых писал Фонвизин в своем “Недоросле”. А здесь ему наняли гувернеров, и случаю было угодно, что гувернеры оказались очень интересными. Дело в том, что обычно нанимали французов, но французы были необычайно дорогие, и ему наняли немца. А немцы к тому времени были гораздо более образованными. И человек с очень странной фамилией Петрозилиус, молодой немец (он, между прочим, даже попал в “Русский Биографический Словарь” в дальнейшем, потому что это был очень талантливый человек, философски образованный, он успел кончить университет в Германии, был не чужд литературных интересов), безусловно, оказал очень положительное влияние на мальчика Грибоедова. Он был его гувернером до 1810 года.
Потом гувернер сменился. То есть родители могли дать своему сыну, несмотря на небогатость, то образование, которое получали люди гораздо более образованные. Более того, оправив его в Благородный пансион при Московском университете, они как бы заложили основы его будущей карьеры. Дело в том, что Московский университет к тому времени как раз набирал силы. В первое двадцатилетие 19-го века это был абсолютный центр образования и просвещения в России. Я напомню, что никаких других университетов на территории России не было. Я не беру Дерптский университет (Тартуский) - это немножко другое, Петербургского университета еще не было, не было ни Казанского, ни Томского, они появятся уже только при жизни Грибоедова. А Московский университет набирал силы, туда приезжали профессора из Франции, из Германии, они там преподавали, преподавание велось, в основном, на русском языке, многие лекции читались на немецком языке. И, надо сказать, что в университетские годы (я сейчас не беру пансион, в пансионе он был, но, начиная с 1806 года он поступает в Университет, и становится студентом) происходит просто метаморфоза.
Может быть, здесь стоит сказать несколько слов. Было в это время в Университете четыре отделения, то, что мы теперь называем факультетами: физико-математическое, этико-политическое, словесное и медицинское. Как видите, два гуманитарных и одно естественное, одно - точные науки. Грибоедов избрал гуманитарное, он поступил на словесность. Видимо, его внутреннее убеждение было именно таково. Там была возможность учиться сразу на двух факультетах, то есть зачислиться на словесность, скажем, но ходить на другие факультеты. Сохранились свидетельства, что он была на физико-математическом факультете, но очень часто и очень много он бывал на этико-политическом факультете, и даже иногда в дальнейшем писал, что он окончил словесное отделение, и что он кандидат словесности, а иногда он даже называл себя кандидатом этико-политических наук. Строго говоря, это был факультет, который объединял в себе, прежде всего, философские науки, юридические науки и то, что мы сейчас назвали бы государство и право. Он действительно прослушал там очень немало лекций, а там преподавали профессора, некоторые из которых даже преподавали до этого где-то в Гейдельберге в Германии, в крупнейшем в то время научном учебном центре Европы, и частично соблазнившись высокими окладами, частично по другим причинам приезжали в Россию. И скопились среди профессуры, я не скажу крупные, это не Шеллинг, не Фихте, не Кант, они сюда не приезжали, но их ученики и популяризаторы в стенах Московского университета как раз в это время появляются. И начиная с 1806 года молодой Грибоедов, которому в это время, как ни крути, уже было лет 13-14, для того времени это уже взрослый человек, он уже слушает их лекции. И, кроме того, тут рядом и окружение. Достаточно сказать, что рядом с ними были братья Чаадаевы и люди вот такого ранга. Вообще, вот это философское направление Московского университета в дальнейшем породило целое направление русской философии, так называемых “любомудров” – Веневитинов, Шевелев, Погодин и многие другие, группировавшиеся вокруг “Московского вестника”. Грибоедов не примкнул к любомудрам, он был немного старше их и, вообще, по характеру он не был компанейским человеком, в отличие от Пушкина, для которого важны были товарищество, дружба, общение со многими другими людьми. Грибоедов был интровертом, он был обращен в себя, он был очень доброжелательный, добродушный, но он трудно сходился с людьми
Иван Толстой: Он был, вы говорите, старше их по внешнему возрасту или по внутреннему возрасту?
Леонид Аринштейн: Я думаю, и то, и другое. Грибоедов не написал ни одного философского сочинения за свою жизнь, но он был более философом, чем поэтом или писателем. Он был всегда обложен философскими книгами, и после смерти в его библиотеке в Персии сохранились те книги, которые он не мог не взять с собой. Знаете, как у нас сейчас говорят: “Какие бы ты книги взял с собой в космос?”. Так вот, эти книги удивительны. Это, прежде всего, немецкие философы. Это книги Шеллинга, которого он очень ценил и любил - натурфилософия, философия души, и так далее. Не важны названия - это целые философские системы, и это философия Канта, которую он любил и читал, но не самого Канта, а его популяризаторов – Теннемана, Аста… Я не буду называть фамилии, они малоизвестны, но важно, что в то время было вообще в моде популяризировать крупных философов. Из сорока книг, которые остались после Грибоедова, это, помимо книг, связанных с его пребыванием в Персии (книги по истории Азии, по нравам азиатским), это философские книги на немецком, французском и английском языке. По-немецки он говорил и писал абсолютно свободно, по-французски - тоже, по-английски он читал, но предпочитал читать англичан в немецком переводе. Добавлю, что из французов он особенно ценил Декарта, из античных философов - Платона. Он был на редкость образованный человек, это говорят все, и это проявляется в целом ряде его высказываний, действий, и так далее. Он был необычайно образованный человек. Он не был таким легким и свободным, как Пушкин, даже как Лермонтов, но по образованности, конечно, он их превосходил в несколько раз.
Иван Толстой: Простите мне мое занудство по части грибоедовской биографии, Леонид Матвеевич, но не могу все-таки удержаться и не спросить: вот если предположить, что его год рождения 1793-й и он в 1806-м году поступил в Московский университет, то есть 13-ти лет, как минимум, было ли это нормальным явлением для его поколения, были ли его ровесники на одной с ним скамье – отроки 13-ти лет?
Леонид Аринштейн: Да, это было абсолютно нормальным явлением, и когда некоторые лица, которые занимались Грибоедовым, пытались доказать, что он родился не в 1793-95-м а в 1790-м или 1791-м, они как раз об этом и говорили. И поскольку у них были оппоненты, то оппоненты как раз и раскопали ответ на ваш вопрос, и выяснилось, что было несколько человек, которые потупили в 11 лет, в 12 лет, а уж в 13-14 это было совершенно нормальное явление, это было нормальное явление для поступления в университет. Дело в том, что в университете учились довольно долго. Вот смотрите, он поступил в 1806 году, а в 1808 году он сдает экзамен на кандидата наук. И кандидат наук это уже давало право, если бы он бросил после этого учиться (а он не бросил), через два года он бы получил свой 12-й разряд, 12-й чин по Табели о рангах, то есть губернского секретаря, а если бы он пошел в армию, как это сделал его друг Петр Яковлевич Чаадаев, он бы получил уже сразу корнета. Не бог весть, как много. Кстати, и Лермонтов был корнетом, потому что он тоже в свое время учился в университете. Правда, после этого Лермонтов учился еще и в военном училище, так что это, может быть, не очень корректный пример, но Грибоедов получил бы это.
Иван Толстой: Что же в те времена означало кандидат наук? Небось, просто курсовая после двух лет обучения?
Леонид Аринштейн: Сохранились некоторые трактаты и, надо сказать, что обучение было довольно штучным, их было 6-8 человек в группе, трактаты лично Грибоедова не сохранились, но те, которые сохранились, показывают, что они тянут на современную кандидатскую диссертацию, не потому, что они такие уж высокие, и потому что сейчас кандидатские диссертации не бог весть какие значимые, но, тем не менее, это так. Но после кандидатской следовала магистерская степень, а потом докторская степень, и учиться можно было еще, по меньшей мере, шесть лет. Докторская степень, по указу Александра Первого, давала огромные преимущества. Александр вообще запретил переводить выше, чем до 9-го чина (не выше титулярного советника), если ты не имеешь университетского образования. Указ 1809 года. Вообще Александр очень много сделал для просвещения и именно в законодательном плане. Ну, не сам он, конечно, у него были и Лагарп, и Сперанский, но, тем не менее, это было очень важно. И получить докторскую можно было, минуя магистерскую, сдавать на доктора, и, по видимому, Грибоедов на это в свое время и рассчитывал. Он получает в 1808 году кандидатскую степень, и дальше он продолжает свою учебу, посещает лекции, но не ограничивается университетскими лекциями.
В доме князя Щербатова читал лекции очень видный профессор, француз, хотя он читал лекции на немецком языке, такой Теофиль Булле, лекции они назывались “частные и не публичные”, в смысле превосходной степени. Там был внук знаменитого историка Дмитрия Щербатова, слушал эти лекции, были оба брата Чаадаевы, Михаил и Петр, и по какой-то причине к ним был допущен, я думаю, именно в силу своей любознательности, которая уважалась всеми, еще и Грибоедов. Кто-то еще был, их было шесть человек, но я не помню, кто был шестой. Лекции Булле были и по государству и праву, и по философии, они были необычайно содержательны, о чем можно судить хотя бы по тому, что, скажем, Чаадаев считал Булле одним из своих предшественников, очень видных учителей, и я думаю, что так и было. И Грибоедов об этом же говорит. Так что это не только университет.
То есть он все свое время посвящал учебе, и так продолжалось до лета 1812 года. Он собирался учиться и дальше, и он уже готовился к сдаче на доктора (что он думал потом - трудно сказать), но тут происходит известное событие - начинается вторжение Наполеона в Россию, и Грибоедов уже в июле (а именно - 26 июля), записывается добровольцем в армию.
Иван Толстой: Каков же был Грибоедов в годы войны?
Леонид Аринштейн: К сожалению, в жизни Грибоедова очень много, я бы сказал, комических явлений было, и одно из них именно таким и являлось. Дело в том, что русская регулярная армия к этому времени была достаточно сильная, что она, кстати, доказала и в Турецких войнах, и в Наполеоновских войнах. Но это мы теперь все знаем. А когда Наполеон напал на Россию, это произвело некоторый переполох в слоях высшего общества, и было сочтено руководством страны, то есть Александром и Главным штабом, как он тогда назывался, что нужно создавать ополчение, и было дано разрешение всем дворянам, князьям, что они могут сами формировать отряды. Один из таких отрядов в Москве начал создавать граф Салтыков. Он был уже немолодой человек, судя по многим дальнейшим признакам, он был не великий военный и не очень хороший организатор, но, тем не менее, он решил создать такое ополчение. Он набрал около 300 человек, так называемый полк Салтыкова. Оружия у них почти не было, примерно по ружьецу на трех человек, обмундирования почти не было (а обмундирование - дисциплинирует) и, главное, чего не было, не было офицеров, способных обучать военному делу. Поэтому все это вместе взятое носило характер такой вольницы. Их отправили на всякий случай не в сторону, не на запад, на встречу с Наполеоном, а куда подальше, вглубь России, на всякий случай, если Наполеон дойдет туда. Их путь лежал через Москву, Владимир, маленькие городки, Муром и, наконец, на Казань. Вот они дошли до Казани. Наполеон себе наступает на Москву, а полк Салтыкова движется от Москвы к Казани.
По дороге они, судя по многим рапортам, добывали себе еду и питье (я не имею в виду чистую, ключевую воду), и Салтыкову приходилось все время отписываться на жалобы купцов и городничих о том, что били стекла, били посуду, выпивали водку, грабили винные склады… Грибоедов, судя по всему, в этом не участвовал, он не так себе представлял свою военную службу, и он, то ли сказавшись больным, то ли действительно заболев от всех этих дел, отпросился в город Владимир, в свой город, где его родня была в то время, чтобы отлежаться. Поэтому путь от Владимира до Казани и от Казани обратно он не проделал. Грабили водку без него, это к его чести надо сказать. Я думаю, что если бы он там был, он бы в этом участия не принимал, он был человек очень строгих правил. И только потом он заново пристал к этому полку Салтыкова. Но, видимо, полк Салтыкова так себя зарекомендовал, что его, когда он вернулся обратно в Москву, уже к моменту, когда Москву от Наполеона освободили, уже после пожара Москвы, решили расформировать, и часть его влили в, так называемый, Иркутский полк, вернее, резервный корпус, которым командовал генерал от кавалерии Кологривов, участник настоящих боев.
И тут немножко положение изменилось, началась более или менее реальная военная служба. Грибоедов себя зарекомендовал человеком очень знающим, и Кологривов взял его своим даже не секретарем, а я бы назвал это словом советник - в канцелярию, в свой штаб, и все оставшееся время до 1816 года, когда он вышел отставку, он работал при Кологривове. Очень часто называют, что он был его адъютантом, но более позднее исследование доказало, что никаким адъютантом Кологривова он в действительности не был, он просто был советником в штабе по целому ряду вопросов, как человек в высшей степени образованный. Полк пошел уже на Запад, они преследовали французов. Это уже не полк, а корпус резервный. Корпус в соприкосновение с наполеоновскими войсками практически не вступал, они дошли до Брест-Литовска и какое-то длительное время Грибоедов прожил в Брест-Литовске, разъезжая в окрестные места, в основном, по Литве и Белоруссии. Далее не знаю, не очень-то он, видимо, был к военной службе пристрастен, война кончилась, и он решает, что надо переходить на гражданский образ жизни. Он считает, что он ушел на фронт добровольцем, он имеет право, уходя в отставку, получить какой-нибудь чин посерьезнее. Но, будучи человеком немного наивным, он пишет по этому поводу письмо императору Александру Первому, не ниже. Причем, он даже просил Кологривова написать ему соответствующую рекомендацию, как бы поддержать официальное письмо. Я уж не знаю, как получилось, но Кологривов дает ему блестящую характеристику.
Ну, что такое генерал от кавалерии? Это теперешний генерал-полковник. В те времена это чин перед генерал-фельдмаршалом, так что тут уж трудно себе представить, что корнет мог каким-то путями, без связей, добиться прекрасной характеристики, не будучи в действительности человеком исполнительным и замечательным работником. Поэтому характеристике Кологривова приходится доверять. Он мог стать доктором и, следовательно, он бы уже сразу же получил чин по выходе в отставку, чин коллежского асессора, то есть 8-й чин, и он не то, что прямо говорит, но два-три раза подводит к тому, что, конечно, он должен был бы получить чин повыше при выходе в отставку. А Кологривов прямо пишет в своей характеристике, что он достоин того, чтобы при выходе в отставку получить вот этот чин 8–го класса.
Прошение прошло через какую-то канцелярию, в канцелярии сказали, что никакого коллежского асессора, раз у него нет докторского чина, он получить не может, но, уж так и быть, 9-й чин, титулярного советника, ему дать можно. Но при утверждении ничего подобного не получилось, окончательное решение заключалось в том, что удовлетворить прошение об отставке и перевести его в Коллегию иностранных дел с тем же чином, с каким он и поступил в армию.
Он остался губернским секретарем. Ох, как обозлился Грибоедов! Из тех немногих писем, которые сохранились, видно, до какой степени эта несправедливость… Это действительно было не сильно справедливо, но для Грибоедова это было просто оскорбительно, он отлично понимал, что если бы он был со связями, и стали бы “представлять к крестишку ли, к местечку / Ну, как не порадеть родному человечку?” … Ан нет такого, кто мог бы это сделать! И в 1816 году начинаются его страдания, начинается его первый замысел вот такой комедии, которую он в это время и пишет, что “я пасынок своего рассудка” - собственно, это уже “Горе от ума” начинается.
Он идет в эту коллегию, и через некоторое время он поступает на службу в Коллегию иностранных дел, и вот через полтора примерно года его службы, в апреле 1818 года, ему предлагают поехать в Персию. Грибоедов не очень доволен этим и не очень хочет ехать, и он просит аудиенции у министра иностранных дел Нессельроде, и с Нессельроде он разговаривает по-простому: если вы дадите мне чин коллежского асессора, я поеду в Персию. Я еду далеко, к азиатам, я бросаю своих друзей (впрочем, их было не так-то много), я уезжаю из любимой столицы, из Москвы и Петербурга - вот компенсация.
Надо сказать, что не очень сначала Нессельроде на это отреагировал, но в Персию нужны были люди, как-то компенсировать эти неприятности нужно было, прошло месяца четыре такой волокиты, согласований, размышлений, в конце концов, Грибоедову дают искомый чин, кажется, не сразу коллежского, сначала дают ему 10-й чин, но так, чтобы это было поприличнее, с тем, что он в ближайшее время получит следующий чин коллежского асессора. Ну, коллежский асессор это уже военном отношении майор, это уже по тем временам фигура, дальше идут уже надворные советники, статские советники, а статский - это уже генерал. 10 лет в общей сложности провел Грибоедов на этой службе, до своей смерти. Несколько лет он служил то в российском посольстве в Персии, то (в основном, и более всего) в городе Тифлисе, где находилась и гражданская администрация, и военное руководство русских войск, сначала при генерале Ермолове, а потом при генерале Паскевиче.
Генерал Ермолов давал ему прекрасные характеристики, хотя он был достаточно суровый человек (о Ермолове многое известно, нет необходимости его здесь характеризовать), но службой Грибоедова он был вполне доволен. Они не состояли ни в каких родственных связях, Грибоедов служил, служил, с утра до вечера, писал всякие проекты, прожекты, и так далее, завоевал себе определенный авторитет и, в общем-то, продвигался немного по службе.
А когда пришел Паскевич, какой-то там дальний родственник его матери, то он просто взял его к себе советником по политическим и дипломатическим вопросам. По сути дела Грибоедов получает довольно высокий уровень признания в это время при Паскевиче.
В 1826 году идет Русско-персидская война, после этой войны идет заключение мира, и уже все, что относится к заключению Туркманчайского мира, Грибоедов, по сути дела, является автором всего того, что было в это время предложно. Паскевич очень охотно принимает его советы, со всем соглашается, мир заключен, все страшно довольны, Грибоедова Паскевич посылает Петербург, в Петербурге все довольны, Нессельроде очень доволен этим Туркманчайским трактатом, Николай Первый доволен (Александр Первый скончался к этому времени), его награждают денежной суммой и ему, наконец, дают чин, на который он даже не рассчитывал - он получает чин генеральский, статского советника. Это очень много по тем временам. Лет через тридцать уже произошла небольшая девальвация этого чина, а в те времена это огромный чин, с этим чином можно было посылать на дипломатическую работу в качестве посланника или посла, еще он получил орден Святой Анны с бриллиантами, и Грибоедова посылают посланником в Иран.
Иван Толстой: Леонид Матвеевич, а где сам Грибоедов в "Горе от ума"?
Леонид Аринштейн: Конечно, здесь доминирует его собственный опыт. Это-то понятно, в любом произведении - опыт, но здесь есть определенные элементы биографизма, и когда мы говорим о том, что у нас мало сведений о Грибоедове, постепенно, по мере того, как идет какое-то изучение, находятся какие-то документы, выявляется и выясняется, что Грибоедов поступил почти так же, как в свое время Пушкин с Онегиным. Ведь Пушкин задумал Онегина, он пишет “второй Чаадаев, мой Евгений”, и так далее. Но в действительности, конечно, Онегин очень мало походил на Чаадаева, Пушкин как бы отводил, что ли, мысль о том, что Онегин во многом копирует его самого, “всякий рад отметить разность между Онегиным и мной”, - пишет Пушкин по этому поводу.
То же самое примерно делает и Грибоедов. Он называет своего главного героя Чацким, явно давая понять, что это в сторону Чаадаева такой небольшой жест. Конечно, какие-то черты Чаадаева, кстати, очень сходные с чертами самого Грибоедова, в Чацком могут присутствовать: это его наблюдательность, его некоторая ядовитость. Наблюдательность в том смысле, что он прекрасно видел все прорехи общества. Но что совершенно удивительно - ведь Чацкого потом объявляют сумасшедшим. Это написано в 1816-17-18 году, в 1823-м году комедия уже была написана, в 1824-м ее уже читали десятки и сотни людей, печатать не дали, естественно, в то время, но Пушкин ее читал, многие читали, а вся история с объявлением Чаадаева сумасшедшим произошла уже в 30-е годы. Так что это удивительное предвосхищение. Но это не просто предвосхищение, это понимание того, о чем не один раз говорилось: угораздил меня черт родиться в этой стране с душой и талантом.
Так вот, в действительности это ощущение, это не только ощущение самого Грибоедова, но он понимал, что в какой-то степени это относится и к его, не скажу друзьям, но во всяком случае близким ему современникам, соученикам, и так далее. Второе, что я хотел сказать, - это философское содержание этого произведения. Дело в том, что недаром факультет, отделение, о котором я говорил, называлось этико-политическим. Ведь философия в то время и философия в более поздний период - это совершено разные вещи. В то время очень мало занимались вопросами онтологии, бытия в целом, это уже начиная с Гегеля пошло. Более всего занимались этикой, нравами, и Дмитрий Щербатов написал свое замечательное произведение еще в эпоху Екатерины, которое так и назвал - “О повреждении нравов”. Ведь это было предметом философии. И те два философа, которых более всего любил и ценил из немецких философов Грибоедов, это, прежде всего, Шеллинг и Кант, которые занимались этикой, в первую очередь. У Канта, кроме его эстетики, вся философская система простроена на проблемах этики, императива, на проблемах поведения. И то же самое у Шеллинга, хотя и в более осложненной форме.
В моем понимании, “Горе от ума” - это произведение, с одной стороны, автобиографическое, а, с другой стороны, это тот самый философский трактат Грибоедова в поэтической форме, который он, говоря словами Пушкина, так и не написал. Как и тот человек, который, может быть, родился Наполеоном, но никогда не командовал ни одной ротой, и родился великим философом на уровне Декарта, но никогда не написал ни одного произведения в “Московском телеграфе”. Грибоедов написал. Еще не было отдельной философии в России тогда, и это одно из первых произведений именно философского плана. Под таким углом зрения, если рассматривать “Горе от ума”, я думаю, это то, что, может быть, и имел в виду Александр Сергеевич Пушкин.
Иван Толстой: На этом мы заканчиваем программу Служить бы рад: из жизни Александра Грибоедова. Мы намеренно обошли стороной историю трагической гибели поэта и надеемся поговорить о ней в одной из следующих программ. О жизни Грибоедова нам рассказывал историк литературы, автор только что вышедшей книги "С секундантами и без" Леонид Аринштейн.
