В Доме Русского Зарубежья в Москве состоялась презентация книги "Дядя Коля" против...". Это первая публикация записных книжек епископа Варнавы (Беляева), отказавшегося сотрудничать с советской властью. Записные книжки политзаключенного и тайного священника относятся к 1950-60 годам. Книга вышла в свет в Нижнем Новгороде, в издательстве "Христианская библиотека". Составитель, научный редактор и комментатор записных книжек епископа Варнавы Павел Проценко подчеркивает, что это не случайно.
– В Нижнем Новгороде Варнава получил кафедру епископа в 1920 году, был нижегородским викарием. Поэтому когда у церкви появились издательства, то именно нижегородское церковное издательство занялось изданием его трудов, "текстов из сундука", с которыми меня жизнь свела почти 30 лет назад, – говорит Проценко.
Этот сундук сохранила "духовная дочь" священника. После лагерей и сибирской ссылки он поселился в Киеве, где вел внешне тихую жизнь частного человека. Соседи знали его как "дядю Колю Беляева". Но в ветхом киевском домике шла насыщенная церковная жизнь. Сюда приходили люди старой культуры, которых не устраивал альянс православия и сталинского режима. Там же епископ Варнава делал свои дневниковые записи. По мнению Проценко, это уникальное документальное свидетельство времени:
– Он сразу поставил себе задачу, что описывает "хронику" того, что видит, потому что в газетах, как он говорил, хроника с 1917 года все сужалась, а с 1920-х годов была запрещена "окончательно". Что он имел в виду под хроникой? Реальную правду жизни. Вот эту реальную правду – то, что он видел, слышал и свои рассуждения – он и записывал.
Как говорит Проценко, записки Варнавы представляют собой связный текст, за которым встает лицо автора, его позиция:
– В своих записях он постоянно приводит цитаты на иностранных языках, часто по памяти; иногда из Библии – на древнееврейском; постоянно присутствуют отсылки к богословским трудам. Кроме того, он дает трактовку советской истории. У него была такая языковая установка, своего рода эксперимент: он совмещал тексты из Священного писания, личные наблюдения и тот багаж старой культуры, которую он помнил как живую. Все это пропустил через газеты. Он постоянно читал газету "Правда", "Блокнот агитатора", "Вечерний Киев" и даже вел список, сколько "правд" издается на территории Советского Союза – газет 50, разные "правды". Он их читал и делал выписки. Все время ссылался на Сталина, Ленина, цитировал, показывал их грубость, старался показать, что они, в общем-то, извратили христианство и фактически пытаются строить новый мир на христианских началах, но убрав из него христианскую любовь.
Вот то место в книге, где епископ Варнава записывает рассказ вернувшегося из заключения священника:
"Приехал он из города Ивдель. Это к северу от Свердловска. В этом городе простых жителей нет, все ссыльные. Но бесконвойные. А вот еще к северу, сто верст лесом, там начинаются лагеря, множество. Впереди этих лагерей – страшный кордон. На нем три тысячи человек, целый полк охраны. Никого не пропускают, как, по Евангелию, об аде сказано: "…так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят", "утверждена великая пропасть" (Лк. 16, 26). Но ее не переходят, а обходят тайными тропинками. В этих лагерях собрано так называемое тихоновское духовенство, которое, действительно, патриарха Алексия не признает и других об этом поучает, и разные "бывшие" люди, имевшие связь с заграницей, и прочие. Изоляция полная. Так, например, они не знали даже, что война была. И только когда после войны прислали к ним еще пополнение, они узнали, что была война".
Проценко подытоживает, чем же его так привлекла фигура епископа Варнавы , что он посвятил свою жизнь обработке его архива:
– Я занимался подпольной историей. Меня интересовал человек, который прошел через "печи" большого террора, выжил и сохранил преемство нравственного сопротивления; который не закрыл глаза ни на что. Все видел, помнил и пытался воздействовать на современников. В 1982 году киевское КГБ вынесло мне предупреждение. Как раз через несколько месяцев меня познакомили с тайной монахиней Серафимой, в миру Верой Васильевной Ловзанской, которая была хранительницей архива епископа и которая помогала ему при его жизни. Ей было тогда 84 года, и она ждала человека, который мог бы этот архив обработать. Но я должен был ходить на работу, иначе бы меня посадили: за мной следила милиция. Поэтому я днем ходил на работу в библиотеку, а ночью работал над архивом. Я понимал, что надо торопиться: либо я успею обработать и спрячу архив Варнавы, либо меня арестуют. С 1983-го по 1986-й год я работал по ночам, пока меня не арестовали.
Проценко приговорили к 3 годам лагерей. В этом – одно из объяснений, почему записные книжки епископа опубликованы только сейчас.
– В Нижнем Новгороде Варнава получил кафедру епископа в 1920 году, был нижегородским викарием. Поэтому когда у церкви появились издательства, то именно нижегородское церковное издательство занялось изданием его трудов, "текстов из сундука", с которыми меня жизнь свела почти 30 лет назад, – говорит Проценко.
Этот сундук сохранила "духовная дочь" священника. После лагерей и сибирской ссылки он поселился в Киеве, где вел внешне тихую жизнь частного человека. Соседи знали его как "дядю Колю Беляева". Но в ветхом киевском домике шла насыщенная церковная жизнь. Сюда приходили люди старой культуры, которых не устраивал альянс православия и сталинского режима. Там же епископ Варнава делал свои дневниковые записи. По мнению Проценко, это уникальное документальное свидетельство времени:
– Он сразу поставил себе задачу, что описывает "хронику" того, что видит, потому что в газетах, как он говорил, хроника с 1917 года все сужалась, а с 1920-х годов была запрещена "окончательно". Что он имел в виду под хроникой? Реальную правду жизни. Вот эту реальную правду – то, что он видел, слышал и свои рассуждения – он и записывал.
Как говорит Проценко, записки Варнавы представляют собой связный текст, за которым встает лицо автора, его позиция:
– В своих записях он постоянно приводит цитаты на иностранных языках, часто по памяти; иногда из Библии – на древнееврейском; постоянно присутствуют отсылки к богословским трудам. Кроме того, он дает трактовку советской истории. У него была такая языковая установка, своего рода эксперимент: он совмещал тексты из Священного писания, личные наблюдения и тот багаж старой культуры, которую он помнил как живую. Все это пропустил через газеты. Он постоянно читал газету "Правда", "Блокнот агитатора", "Вечерний Киев" и даже вел список, сколько "правд" издается на территории Советского Союза – газет 50, разные "правды". Он их читал и делал выписки. Все время ссылался на Сталина, Ленина, цитировал, показывал их грубость, старался показать, что они, в общем-то, извратили христианство и фактически пытаются строить новый мир на христианских началах, но убрав из него христианскую любовь.
Вот то место в книге, где епископ Варнава записывает рассказ вернувшегося из заключения священника:
"Приехал он из города Ивдель. Это к северу от Свердловска. В этом городе простых жителей нет, все ссыльные. Но бесконвойные. А вот еще к северу, сто верст лесом, там начинаются лагеря, множество. Впереди этих лагерей – страшный кордон. На нем три тысячи человек, целый полк охраны. Никого не пропускают, как, по Евангелию, об аде сказано: "…так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят", "утверждена великая пропасть" (Лк. 16, 26). Но ее не переходят, а обходят тайными тропинками. В этих лагерях собрано так называемое тихоновское духовенство, которое, действительно, патриарха Алексия не признает и других об этом поучает, и разные "бывшие" люди, имевшие связь с заграницей, и прочие. Изоляция полная. Так, например, они не знали даже, что война была. И только когда после войны прислали к ним еще пополнение, они узнали, что была война".
Проценко подытоживает, чем же его так привлекла фигура епископа Варнавы , что он посвятил свою жизнь обработке его архива:
– Я занимался подпольной историей. Меня интересовал человек, который прошел через "печи" большого террора, выжил и сохранил преемство нравственного сопротивления; который не закрыл глаза ни на что. Все видел, помнил и пытался воздействовать на современников. В 1982 году киевское КГБ вынесло мне предупреждение. Как раз через несколько месяцев меня познакомили с тайной монахиней Серафимой, в миру Верой Васильевной Ловзанской, которая была хранительницей архива епископа и которая помогала ему при его жизни. Ей было тогда 84 года, и она ждала человека, который мог бы этот архив обработать. Но я должен был ходить на работу, иначе бы меня посадили: за мной следила милиция. Поэтому я днем ходил на работу в библиотеку, а ночью работал над архивом. Я понимал, что надо торопиться: либо я успею обработать и спрячу архив Варнавы, либо меня арестуют. С 1983-го по 1986-й год я работал по ночам, пока меня не арестовали.
Проценко приговорили к 3 годам лагерей. В этом – одно из объяснений, почему записные книжки епископа опубликованы только сейчас.
