Эротика в художественной литературе – это прежде всего особые отношения поэта с языком, смысл которых заключается в чувственном проживании языка поэтом и поэта языком. В объятиях поэт и язык меняются местами, неугомонно ищут новые позы, трут друг друга, пока искры не посыпятся в глаза читателю, творят смыслы в движении, скольжении, слиянии. Так рождались книги зрелого Джойса, молодого Пастернака. Я называю имена чемпионов, а есть ещё призёры, финалисты, дипломанты.
Но существует и другая эротика в поэзии: психологическая. Это эротика метонимий, недосказанностей, сухого свечения. И вот в этой эротике мужчины чаще всего чувствуют себя беспомощно. Исключения есть, но в первую голову среди поэтов бисексуальных. Мастерски владеют эротикой "по касательной" поэтессы. Почему же "нормальные" поэты-мужчины пасуют, когда речь заходит о психологических мотивациях и обертонах? Думаю, вот почему. Мужчины – эмоциональные и психологические инвалиды в сравнении с женщинами. Они защищаются от "мелочей", чтобы обороняться и побеждать в крупных сражениях. Мне могут ответить: "Зато какой у мужчин интеллект!" Да, верно. Ну вот пусть и давятся "интеллектом"! Не знаю только, как долго они будут этим заниматься. Женщины возьмут и берут реванш. Женщины – евреи ХХI века. В своих эротических стихах я чувствую себя перебежчиком: я рву с инвалидами и ухожу к женщинам. Я выбираю "мелочи", "вздорность", "чепуху". Стихи, которые перед вами, - это прошение предоставить мне психологическое убежище в государстве женщин. Я волнуюсь: а вдруг мне откажут?
* * *
Ах, вот оно что!
Конечно, помню, как в тот вечер вместе с Манолисом
и его сестрой Мелиссой мы вырвались из бензинного
чада Афин в таверну под апельсиновыми деревьями
и, наконец, глотнули воздуха.
Помню, как Манолис ловко вытирал жирные
от оливкового масла губы лепёшкой, а после бросил
её нищему, и тот взмыл на седьмое небо.
Тогда-то Мелисса и сказала, что уходит от Димитриса,
а после несколько раз коснулась моего подбородка.
И вот теперь, полжизни спустя, в примечаниях к "Медее"
Эврипида я читаю – так вот оно что! – "прикосновение
к подбородку собеседника – жест умоляющих".
Где же была моя чуткость, тонкость?
Да какой же я поэт после этого?
* * *
Условие: ночь.
Потому что
не к лицу
дневной свет,
не к телу.
Ладно,
у с л о в и е: н о ч ь.
Правда, он недоумевает,
почему она недооценивает его пальцев.
Они что, менее зрячи, чем глаза?
Дряблость её кожи, если угодно, зачитанность,
прочитываются сходу, и ему даже нравятся, как будто
у него роман со старой, нет, древней египтянкой.
* * *
Почему стрекозы?
Да потому,
что их смысл прозрачен.
Потому,
что они на зависть мухам и бабочкам
перелетают моря,
ловко подогнув длинные ноги,
покрытые щетинкой
и увенчанные трёхчленистыми лапками.
Да хотя бы потому,
что одну из них можно схватить
брюшными придатками за шею
или за голову
и летать с ней до тех пор,
пока она не подогнет
кончик своего брюшка
к нужному – тебе – месту.
Да в конце концов потому,
что с такой можно пролетать
всю жизнь.
* * *
Вечером пришел Доналд
с “ворохом” новостей.
Он влюбился. “Смертельно”.
Жена знает. Ведет себя мудро.
Дети, конечно, не догадываются.
– Я ей пишу, – говорил Доналд о возлюбленной, –
что каждое ее письмо –
это гвоздь в гроб
моей семейной жизни.
Моя жена посоветовала Доналду
“взять паузу”.
Она была необыкновенно
тактична, умна, чутка.
В тот самый вечер
я собирался сказать ей,
что люблю другую женщину.
Но пришел Доналд!
* * *
Ну и ну!
Все подтвердилось. Оказывается,
антропологи доподлинно установили,
разговаривают ли горные пастухи
с козами и овцами, когда трахают их.
Ну и после.
Так вот: разговаривают.
Ладно, урчат, булькают,
но что-то нежное.
А моя молчит, как рыба.
Да еще настаивает:
– Тебе что важней: words or actions?
– В любви? Конечно, слова!
* * *
Ангел
(перевод с немецкого)
Все говорили, что она – ангел.
Я тоже так думал:
она выглядела, как ангел,
и жила, как ангел.
Я влюбился.
И лишь тогда понял, что ангелы
покровительствуют влюбленным,
но сами любить не могут.
У них другая работа.
Мой ангел
разорвал мое сердце
и швырнул его стервятникам.
Я знаю, что я должен был сделать,
чтобы она меня полюбила:
вырвать у нее крылья с мясом,
розовым ангельским мясом,
и выбросить их
к чертовой матери,
к чертовой матери.
Но существует и другая эротика в поэзии: психологическая. Это эротика метонимий, недосказанностей, сухого свечения. И вот в этой эротике мужчины чаще всего чувствуют себя беспомощно. Исключения есть, но в первую голову среди поэтов бисексуальных. Мастерски владеют эротикой "по касательной" поэтессы. Почему же "нормальные" поэты-мужчины пасуют, когда речь заходит о психологических мотивациях и обертонах? Думаю, вот почему. Мужчины – эмоциональные и психологические инвалиды в сравнении с женщинами. Они защищаются от "мелочей", чтобы обороняться и побеждать в крупных сражениях. Мне могут ответить: "Зато какой у мужчин интеллект!" Да, верно. Ну вот пусть и давятся "интеллектом"! Не знаю только, как долго они будут этим заниматься. Женщины возьмут и берут реванш. Женщины – евреи ХХI века. В своих эротических стихах я чувствую себя перебежчиком: я рву с инвалидами и ухожу к женщинам. Я выбираю "мелочи", "вздорность", "чепуху". Стихи, которые перед вами, - это прошение предоставить мне психологическое убежище в государстве женщин. Я волнуюсь: а вдруг мне откажут?
* * *
Ах, вот оно что!
Конечно, помню, как в тот вечер вместе с Манолисом
и его сестрой Мелиссой мы вырвались из бензинного
чада Афин в таверну под апельсиновыми деревьями
и, наконец, глотнули воздуха.
Помню, как Манолис ловко вытирал жирные
от оливкового масла губы лепёшкой, а после бросил
её нищему, и тот взмыл на седьмое небо.
Тогда-то Мелисса и сказала, что уходит от Димитриса,
а после несколько раз коснулась моего подбородка.
И вот теперь, полжизни спустя, в примечаниях к "Медее"
Эврипида я читаю – так вот оно что! – "прикосновение
к подбородку собеседника – жест умоляющих".
Где же была моя чуткость, тонкость?
Да какой же я поэт после этого?
* * *
Условие: ночь.
Потому что
не к лицу
дневной свет,
не к телу.
Ладно,
у с л о в и е: н о ч ь.
Правда, он недоумевает,
почему она недооценивает его пальцев.
Они что, менее зрячи, чем глаза?
Дряблость её кожи, если угодно, зачитанность,
прочитываются сходу, и ему даже нравятся, как будто
у него роман со старой, нет, древней египтянкой.
* * *
Почему стрекозы?
Да потому,
что их смысл прозрачен.
Потому,
что они на зависть мухам и бабочкам
перелетают моря,
ловко подогнув длинные ноги,
покрытые щетинкой
и увенчанные трёхчленистыми лапками.
Да хотя бы потому,
что одну из них можно схватить
брюшными придатками за шею
или за голову
и летать с ней до тех пор,
пока она не подогнет
кончик своего брюшка
к нужному – тебе – месту.
Да в конце концов потому,
что с такой можно пролетать
всю жизнь.
* * *
Вечером пришел Доналд
с “ворохом” новостей.
Он влюбился. “Смертельно”.
Жена знает. Ведет себя мудро.
Дети, конечно, не догадываются.
– Я ей пишу, – говорил Доналд о возлюбленной, –
что каждое ее письмо –
это гвоздь в гроб
моей семейной жизни.
Моя жена посоветовала Доналду
“взять паузу”.
Она была необыкновенно
тактична, умна, чутка.
В тот самый вечер
я собирался сказать ей,
что люблю другую женщину.
Но пришел Доналд!
* * *
Ну и ну!
Все подтвердилось. Оказывается,
антропологи доподлинно установили,
разговаривают ли горные пастухи
с козами и овцами, когда трахают их.
Ну и после.
Так вот: разговаривают.
Ладно, урчат, булькают,
но что-то нежное.
А моя молчит, как рыба.
Да еще настаивает:
– Тебе что важней: words or actions?
– В любви? Конечно, слова!
* * *
Ангел
(перевод с немецкого)
Все говорили, что она – ангел.
Я тоже так думал:
она выглядела, как ангел,
и жила, как ангел.
Я влюбился.
И лишь тогда понял, что ангелы
покровительствуют влюбленным,
но сами любить не могут.
У них другая работа.
Мой ангел
разорвал мое сердце
и швырнул его стервятникам.
Я знаю, что я должен был сделать,
чтобы она меня полюбила:
вырвать у нее крылья с мясом,
розовым ангельским мясом,
и выбросить их
к чертовой матери,
к чертовой матери.
