Ключевые слова этой недели "Булат Окуджава". 9 мая, в день его рождения в московском театре "Школа современной пьесы" начался традиционный фестиваль памяти этого писателя и исполнителя песен. В течение всей уходящей недели каждый вечер здесь выступали люди, круг которых театр определяет хорошо всем знакомой строчкой – "И друзей созову…".

В среду сцена была отдана Сергею Никитину. Среди прочего, в его исполнении прозвучало хрестоматийное:

"А музыкант играет вальс, и он не видит ничего.
Он стоит, к стволу березовому прислонясь плечами.
И березовые ветки вместо пальцев у него.
А глаза его березовые строги и печальны".

По окончании концерта мы встретились с Сергеем Никитиным, чтобы поговорить об особенностях языка произведений Булата Окуджавы:

– Несмотря на такую, казалось бы, доступность и простоту, в этих текстах есть некая тайна. Скажем, какой-нибудь графоман, искренне любящий Окуджаву, может подумать, что он из тех же слов тоже может что-нибудь составить в рифму. И ужасно обижается и возмущается, когда ему говорят, что это совсем не то. Между тем я заметил, каким волшебным свойством обладают тексты Булата Окуджавы. Бывает, что ты забыл какие-то слова из песни, а тебе скоро нужно идти на сцену и надо их вспомнить. И ты мучительно начинаешь подставлять разные вроде бы подходящие слова. Однако, как правило, они вылетают из этого текста как нечто чужое, хотя и по смыслу, и по размеру должны бы подходить. И только когда ты вспоминаешь авторское слово, оно туда садится как что-то родное, и ты думаешь: "Господи, ну как же просто!" Эти тексты обладают свойством производить впечатление, что это единственно найденное решение, что-то подвинуть, вынуть невозможно. В то же время это не гранитный монумент, это как дуновение ветерка.

В песнях Окуджавы отчетливо слышна разговорная интонация. Это не значит, что он не владел иными регистрами. Еще как владел! Весь классический ХIХ век был им востребован и переосмыслен. Но вот присмотримся к упомянутому отрывку. Как это нередко бывает в устной речи и с кажущейся небрежностью, конструкции нанизываются с помощью союзов "и" и "а":

"…а музыкант играет вальс и он не видит ничего…"

"…и березовые ветки вместо пальцев у него, а глаза его березовые строги и печальны…".

Добавим, что рассказ ведется в настоящем времени, что также характерно для непринужденной беседы, когда даже о минувших событиях говорят так, будто случившееся стоит перед глазами.

Еще пример.

"Шел троллейбус по улице,
Женщина шла впереди.
И все мужчины в троллейбусе
Глаз не сводили с нее".

Это и вовсе как моментальный снимок, случайная картинка, описанная случайными словами. С формальных позиций здесь есть к чему придраться, ведь элементарные правила стилистики требуют не употреблять в непосредственном соседстве однокоренные и уж тем более одни и те же слова. Тут же и троллейбус шел, и женщина тоже шла. Кроме того, мужчины, видите ли, находились в уже только что поименованном транспортном средстве. Это с формальных позиций. А по большому счету из таких вот немудреных составляющих автор создает тончайшую стилизацию, дающую ощущение того самого ветерка, о котором говорил Сергей Никитин:

– Ведь это все происходило в конкретном историческом и культурном контексте. Когда мы слышали в первый раз голос Окуджавы и его песни, чувствовали – он нам дает нам наш язык. Конечно, Булат Окуджава появился не на пустом месте. Это и городской романс, и Александр Вертинский, и интонации фольклора наших политических заключенных. Там все очень как-то замешано. Самое главное, что появившаяся в 50-е годы авторская песня была мощной альтернативой всему, что мы слышали в государственном эфире. Конечно же, там были и талантливые вещи в музыкальном отношении – Дунаевский, Богословский. Но все-таки по соседству с такой фальшью и враньем вдруг возникла нормальная человеческая интонация.

Вот это отторжение "большого стиля" - верная примета искусства всех шестидесятников – музыкантов, писателей, художников и кинематографистов.