Екатерина Сальникова. Советская культура в движении: от середины 1930-х к середине 1980-х. Визуальные образы, герои, сюжеты. – Изд. 2-е. – М.: Издательство ЛКИ, 2010. – 472 с., ил.
Искусствовед и критик Екатерина Сальникова известна читателям своей монографией об эстетике и культурных корнях рекламы (2001) и множеством научных и популярных статей по истории российской и зарубежной визуальной культуры. В книге, выпущенной издательством ЛКИ (оно же – URSS), она предпринимает "анализ эстетического пространства" зрелых лет советского общества – от обретения им уверенных форм в 30-х до первых сквозняков распада в 80-х. Разговор об этом, однако, с первых же страниц оборачивается анализом пространства ценностного, этического.
Хотя прямо автор этого не формулирует, эстетическое в её рассмотрении оказывается глубоко вторичным и инструментальным. Первичными же предстают даже не политические и идеологические задачи (инструментальны, в конечном счёте, и они), но этические позиции и ориентиры, ценности и опоры – характер укоренения человека в мире. Эстетика – всего лишь средство (хотя исключительное по своим возможностям) для их нащупывания, формирования, выражения. Она - только совокупность симптомов, по которым можно, и с большой степенью точности, проследить изменения в свойственном людям в каждую из эпох отношении к жизни.
Здесь, в соответствии с профессиональными предпочтениями автора, много говорится о кинематографе и других визуальных искусствах. Но вообще автор понимает "эстетическое" весьма широко - что, по моему разумению, совершенно справедливо. Она включает в него и множество повседневных явлений вплоть до спорта, курортов, "пиров и домашних трапез" (всё это – по образам на журнальных страницах), шляпок, которые "носит советская буржуазия", и автомобилей, на которых та ездит. В поле "эстетического" оказывается втянутым даже такое культурно-специфичное явление, как позднесоветское хамство (глава о котором, кажется, одна из самых интересных в книге). Ничего удивительного в таком расширении предмета, на самом деле, нет: вспомним древнегреческий корень слова "эстетика", восходящий к "αίσθησις" - "ощущение, чувствование". Речь всякий раз идёт о лежащем в основе всех форм общем чувстве жизни, ощущении человеком собственных и чужих границ, дозволенного и недозволенного, опасного и безопасного. Объясняет себе это человек уж потом, на следующем шаге. Если вообще объясняет.
Эстетика в рассмотрении Сальниковой оказывается ещё и своего рода онтологией: средством разметки мира на значимые зоны, на "своё" и "чужое". Такая разметка происходит на всех уровнях, даже на уровне образов животных в мультфильмах.
Чувство жизни, показывает автор, всегда – даже у самых "простых" людей в самые, казалось бы, идеологизированные эпохи - было гораздо шире, богаче и сложнее того, что предписывала идеология. "Исследование инспирировано, - признаётся она в самом начале книги, - ощущением глубокой, принципиальной нетождественности официальной советской идеологии и советской культуры в целом".
Эта нетождественность не могла в конце концов не принести закономерных плодов: она расшатала свою идеологическую оболочку, взорвала её изнутри. В книге показано, как это происходило.
Сквозной сюжет исследования – взаимоотношения личности с государством и социумом, формы, в которых личность связывает себя с ними и в каких – чем дальше, тем больше – отталкивается от них. Историю, написанную Сальниковой, можно назвать ещё и историей советской приватности; в конечном счёте – самоопределения советской личности и выхода её за пределы советского.
Неспроста текст, замыкающий книгу на правах заключения, называется "Новый статус личного счастья". Советская культура, советская организация жизни и, в конце концов, советский режим исчерпали себя, по Сальниковой, тогда, когда люди перестали отождествлять своё "счастье" - то есть, смысл и полноту собственной жизни – со служением и самоотдачей государству и обществу. Стержень всего оказался опять-таки этическим.
Искусствовед и критик Екатерина Сальникова известна читателям своей монографией об эстетике и культурных корнях рекламы (2001) и множеством научных и популярных статей по истории российской и зарубежной визуальной культуры. В книге, выпущенной издательством ЛКИ (оно же – URSS), она предпринимает "анализ эстетического пространства" зрелых лет советского общества – от обретения им уверенных форм в 30-х до первых сквозняков распада в 80-х. Разговор об этом, однако, с первых же страниц оборачивается анализом пространства ценностного, этического.
Хотя прямо автор этого не формулирует, эстетическое в её рассмотрении оказывается глубоко вторичным и инструментальным. Первичными же предстают даже не политические и идеологические задачи (инструментальны, в конечном счёте, и они), но этические позиции и ориентиры, ценности и опоры – характер укоренения человека в мире. Эстетика – всего лишь средство (хотя исключительное по своим возможностям) для их нащупывания, формирования, выражения. Она - только совокупность симптомов, по которым можно, и с большой степенью точности, проследить изменения в свойственном людям в каждую из эпох отношении к жизни.
Здесь, в соответствии с профессиональными предпочтениями автора, много говорится о кинематографе и других визуальных искусствах. Но вообще автор понимает "эстетическое" весьма широко - что, по моему разумению, совершенно справедливо. Она включает в него и множество повседневных явлений вплоть до спорта, курортов, "пиров и домашних трапез" (всё это – по образам на журнальных страницах), шляпок, которые "носит советская буржуазия", и автомобилей, на которых та ездит. В поле "эстетического" оказывается втянутым даже такое культурно-специфичное явление, как позднесоветское хамство (глава о котором, кажется, одна из самых интересных в книге). Ничего удивительного в таком расширении предмета, на самом деле, нет: вспомним древнегреческий корень слова "эстетика", восходящий к "αίσθησις" - "ощущение, чувствование". Речь всякий раз идёт о лежащем в основе всех форм общем чувстве жизни, ощущении человеком собственных и чужих границ, дозволенного и недозволенного, опасного и безопасного. Объясняет себе это человек уж потом, на следующем шаге. Если вообще объясняет.
Эстетика в рассмотрении Сальниковой оказывается ещё и своего рода онтологией: средством разметки мира на значимые зоны, на "своё" и "чужое". Такая разметка происходит на всех уровнях, даже на уровне образов животных в мультфильмах.
Чувство жизни, показывает автор, всегда – даже у самых "простых" людей в самые, казалось бы, идеологизированные эпохи - было гораздо шире, богаче и сложнее того, что предписывала идеология. "Исследование инспирировано, - признаётся она в самом начале книги, - ощущением глубокой, принципиальной нетождественности официальной советской идеологии и советской культуры в целом".
Эта нетождественность не могла в конце концов не принести закономерных плодов: она расшатала свою идеологическую оболочку, взорвала её изнутри. В книге показано, как это происходило.
Сквозной сюжет исследования – взаимоотношения личности с государством и социумом, формы, в которых личность связывает себя с ними и в каких – чем дальше, тем больше – отталкивается от них. Историю, написанную Сальниковой, можно назвать ещё и историей советской приватности; в конечном счёте – самоопределения советской личности и выхода её за пределы советского.
Неспроста текст, замыкающий книгу на правах заключения, называется "Новый статус личного счастья". Советская культура, советская организация жизни и, в конце концов, советский режим исчерпали себя, по Сальниковой, тогда, когда люди перестали отождествлять своё "счастье" - то есть, смысл и полноту собственной жизни – со служением и самоотдачей государству и обществу. Стержень всего оказался опять-таки этическим.
