Александр Генис: Сегодняшний выпуск “Американского часа” завершит июньский выпуск “Музыкального альманаха”, в котором мы с Соломоном Волковым рассказываем о музыкальной жизни, какой она видится из Нью-Йорка.
Соломон, что самого интересного в музыкальном летнем Нью-Йорке?
Соломон Волков: Очень интересным был фестиваль, который проходит ежегодно в одном из престижных залов Нью-Йорка под названием “Symphony Space”. Каждый год, вот в это самое время, между весной и летом, они уже в течение 40 лет проводят очень любопытный музыкальный марафон. Заключается он в том, что с утра до вечера, 12 часов, звучит музыка на какую-то выбранную тему. Это может быть Бах, Шуберт, Моцарт, Брамс, или же, скажем, более расширенная музыкальная тема – барокко, опера, джаз. И вход бесплатный в “Symphony Space”, в течение всех этих 12 часов публика может прийти, уйти, ты можешь дождаться конца сочинения, ты можешь между сочинениями войти послушать, сколько душа захочет.
Александр Генис: Или выдержит.
Соломон Волков: 2-3 часа или хоть все 12 часов сиди. Еда в зале не допускается. И, должен сказать, что, во-первых, я эти фестивали исправно посещаю, во-вторых, я даже принял участие в двух фестивалях такого рода - посвященных Баланчину и Стравинскому. Поэтому я наблюдал за тем, как это все организовывается и как это проходит. Публика на редкость интеллигентная, не шумит, входит и уходит чрезвычайно деликатно, и аплодирует от души. А артисты - за кулисами идет такое братание, потому что встречаются люди, которые давно не виделись. Очень умеренный платят гонорар, но выставляют шикарную закуску за кулисами, и все получают от этого колоссальное удовольствие.
Александр Генис: Такой субботник музыкальный.
Соломон Волков: Чрезвычайно в Нью-Йорке популярный. Фестиваль называется “Wall to Wall” (“От стены до стены”), а в этом году он назвался “Wall to wall Behind the Wall” - непереводимая игра слов.
Александр Генис: Но речь идет, тем не менее, о музыке, которая написана, сочинена “за стеной”.
Соломон Волков: Или, точнее, из-за железного занавеса. Это музыка из Центральной и Восточной Европы, и был представлен очень широкий спектр композиторов от мировых классиков, как Шостакович, Прокофьев, Джордж Энеску, Витольд Лютославский, до уже последующих поколений таких композиторов, как Дьёрдь Лигети, Софья Губайдуллина, Арво Пярт, Тигран Мансурян. Это все нам хорошо известные композиторы.
Александр Генис: Критики в “Нью-Йорк Таймс” писали с большим одобрением об этом концепте и говорили о том, что на удивление столь разнообразная программа была все-таки объединена вот этой общей темой жизни за Железным занавесом. Как может быть такое?
Соломон Волков: Ну, подобрана была музыка таким образом. И очень важно было показать разнообразную музыку, чтобы удержать интерес публики. И я должен сказать, что гвоздем программы оказались два сочинения композитора из Петербурга Сергея Слонимского, который специально приехал на фестиваль, он был его был его почетным гостем. И одно из этих произведений - Скрипичная соната - прозвучала где-то ближе к вечеру, в наиболее престижной части фестиваля, а другим сочинением под названием “Еврейская рапсодия” (это фактически фортепьянный концерт Слонимского) все это мероприятие завершалось. Слонимского чрезвычайно горячо публика приветствовала, сочинения эти пользовались большим успехом и, действительно, это яркая, театральная и изобретательная (что и подчеркнула, кстати, “Нью-Йорк Таймс”) музыка. Слонимский - центральная фигура современной петербургской музыки, ему 77 лет, стал он лидером петербургской музыки еще в 60-е годы. Там один за другим появлялись опусы, в которых он раздвигал границы дозволенного, в тогдашней советской музыке, очень радикальным образом. Поэтому он и оказался участником этого фестиваля, потому что речь идет как раз о конфронтации артиста и государства в советскую эпоху. И вот это сочинение, которым завершался фестиваль - “Еврейская рапсодия” - очень интересно. Я его воспринимаю как музыкальный комментарий к небезызвестной книге Солженицына “Двести лет вместе”.
Александр Генис: Довольно трудно написать музыку на нон-фикшн.
Соломон Волков: Но это такой свободный, конечно же, комментарий. В этом опусе, как всегда у Слонимского -ярком и театральном, переплетены клезмеровская тема…
Александр Генис: То есть европейская фольклорная музыка.
Соломон Волков: …и Комаринская русская. И вот эти две темы вступают в сложные взаимоотношения. И это произведение прозвучит здесь в исполнении пианистки Юлии Зильберквит, которой данный опус Слонимского и был посвящен при его сочинении.
Александр Генис: В Нью-Йорке состоялась премьера нового балета Ратманского - это большое событие для нью-йоркских балетоманов.
Соломон Волков: Да, всегда Ратманский привлекает очень большое любопытство со стороны и критики, и публики. Хочу сказать, что на этот раз критики остались в некотором недоумении. Я вот постараюсь сейчас ответить заочным образом вот на это их недоумение. Ратманский, мы уже говорили с вами об этом, это такой иронист часто в балете, такой тонкий стилизатор, он один из немногих, которые поняли очарование и прелесть этой “советской” эстетики и ее претворили в балетном жанре. Невероятно трудная вещь. Здесь, в этом новом своем произведении, которое называется “Намуна” (это на музыку Эдуарда Лало, балет французского композитора 19-го века, балет на экзотическую тему, вещь типичная для французской музыки, по Альфреду де Мюссе), он выступил в жанре тоже такого иронического объяснения в любви к такому экзотическому балету, к жанру экзотического балета, если угодно.
Александр Генис: То есть, это лирические кавычки.
Соломон Волков: Да. Я хочу провести, может быть, неожиданную параллель с известным фильмом Вуди Аллена, который сам он считает своим любимейшим - “Пурпурная роза Каира”, где вот с такой усмешкой, но абсолютно без издевки, взгляд на вот этот жанр героического, экзотического приключенческого фильма. И здесь, в балете, редко когда кто улыбается, а, тем более, смеется. Я на его “Светлом ручье” на музыку Шостаковича просто смеялся от души. И тут - то же самое. Мы сидели с Марианной, моей женой, и мы все время переглядывались, улыбались и иногда даже смеялись, потому что это очень смешно - это тонкая пародия, но абсолютно беззлобная пародия. Там, например, есть замечательный танец с сигаретами в зубах, я никогда такого не видел. Весь кордебалет дымит настоящими даже сигаретами, если им пожарные разрешают.
Александр Генис: Вряд ли - тут никто не позволит такое.
Соломон Волков: Но выглядит это очень убедительно, очень смешно, очень необычно, очень политнекорректно, и это все вместе взятое привело, как я уже сказал, нью-йоркскую критику в недоумение. А для меня это был чрезвычайно приятный вечер, тем более, что вдобавок к балету Ратманского там еще исполнялось два классических опуса Баланчина, поскольку дело происходило в “Нью-Йорк Сити Балей”, в родной компании Баланчина, два балета на музыку Баха: “Concerto Barocco ” (это одно из гениальнейших созданий Баланчина), и на музыку Стравинского “ Duo Concertant” (это одно из его произведений 30-х годов для скрипки и фортепьяно). И Баланчин решил блистательно идею воплощения вот этого балета Стравинского - на сцене поставлен рояль, скрипач выходит, и пара балетная, танцовщик и балерина, они слушают музыку, прямо стоят и слушают…
Александр Генис: Это очень любопытно, потому что этот эффект создает удвоение театральности. То же самое – “мышеловка” в “Гамлете”, когда актеры смотрят актеров.
Соломон Волков: Причем они послушают музыку немножко, и вдруг им хочется танцевать. Они тогда танцуют. Потанцуют, устали, музыка их опять привлекает, они опять подходят к роялю, опираются на него, смотрят на исполнителя, переглядываются так восхищенно - это замечательный ход, правда очень похоже на “Гамлета” и производит незабываемое впечатление. Вечер заканчивается этим “ Duo Concertant”, который является такой замечательной неоклассической стилизацией.
Александр Генис: “Шопениана”
Соломон Волков: На сей раз мы представим одного из великих интерпретаторов музыки Шопена - Артура Рубинштейна, польско-американского пианиста. В жизни Рубинштейн, который родился в 1887, а умер в 1982 году, был чрезвычайно жовиальным господином. Он был небольшого роста, очень любил пожить по-эпикурейски, любил вкусно поесть, выпить, курил всегда самые лучшие голландские сигары, имел колоссальнейший успех у женщин, у него была очень интересная, увлекательная жизнь. У него был нервный срыв, когда он услышал Горовеца. Он несколько раз менял свои творческие ориентиры, сначала он много играл современную музыку, а переехал в Америку и переключился, в основном, все-таки на Шопена. И Шопен у него очень неожиданный. От такого человека, как Артур Рубинштейн, можно было бы ожидать очень прочувствованной, эмоциональной или, наоборот, очень сентиментальной или темпераментной трактовки Шопена, а вместо этого мы получили, я бы его назвал американизированным Шопеном. Он такой первый представитель американской интерпретации в Шопене, она немножко такая механизированная, отстраненная, это композитор, на которого он глядит как бы с другого берега. И, должен сказать, что это производит чрезвычайно сильное впечатление, как в этом “вальсе-минутке” знаменитом вальсе Шопена, который на самом деле, в исполнении Артура Рубинштейна, звучит минуту и сорок восемь секунд.
