Кирилл Кобрин: Как и Альфред Нобель, Джозеф Пулитцер сегодня больше известен в связи с престижной литературной премией, носящей его имя, чем благодаря собственной биографии. Но в индустриальной Америке второй половины 19-го века, где фамилия "Карнеги" означала сталь, "Рокфеллер" – нефть, "Морган" – финансы, а "Вандербильт" – железные дороги, Пулитцер стал символом "прессы". Он совершил революцию в американской журналистике, сделав её инструментом огромного влияния на общество. Этот еврейский иммигрант из Венгрии (приехал в США в 1864 году) сумел перемешать в своих изданиях самую разнообразную тематику – развлечения, технические новинки, бизнес, социальные проблемы – и, тем самым, сделал прессу важнейшей частью жизни горожан. Ожесточенные судебные баталии, которые он вёл, отстаивая свободу слова, оставили глубокий след в американской журналистике и политике. Рассказывает Марина Ефимова.
Марина Ефимова: Пулицеровская литературная премия – самая престижная в Америке. Она учреждена в 1911 году, и ее получали десятки писателей (Фолкнер, Хэмингуэй, Харпер Ли, Джон Чивер) и сотни журналистов (Эд Морроу – за радиорепортажи из Лондона в 41-м, Питер Арнетт за репортажи из Вьетнама в 60-х, Хедрик Смит за очерки о России в 74-м)... Премия Пулитцера получила мировую известность и мировое признание, но человека, который ее учредил, знают немногие.
Весной 1864 года – предпоследнего года Гражданской войны в Америке – когда солдаты обеих сторон умирали по 13 000 человек в месяц, Союзная армия Севера послала вербовщиков в Европу. В Гамбурге некто Джулиан Аллен открыл пункт набора рекрутов и дал объявления в газеты, что записавшимся будет обеспечен бесплатный проезд на пароходе, щедрый рацион, а по прибытии 100 долларов наличными. В один прекрасный день до этого пункта добрался из Будапешта 17-летний еврейский идеалист Джозеф Пулитцер.
В Америке новобранцев высадили на пустынном островке вблизи Нью-Йорка. Тут-то они и узнали, что Аллен выдает рекрутам вдвое меньше денег, чем положено, а остальное прикарманивает. Ночью Пултицер и еще несколько смельчаков удрали с острова и то по болотам, то вплавь добрались до Нью-Йорка. Там они явились на вербовочный пункт, где получили не сто долларов, а двести.
Начало военной службы Пулитцер провел вдали от боевых действий, и его первое сильное впечатление от Америки было не военным, а политическим. Читаем в книге биографа Джеймса МакГрата Морриса "Пулитцер. Политика, слово, власть".
"Джозеф вступил в Нью-йоркский кавалерийский полк в день, когда пришли результаты выборов, и Пулитцер с удивлением узнал, что в Америке солдаты в разгар войны имеют право голосовать против своего главнокомандующего. Он пришел в полный восторг".
Марина Ефимова: Война шла к концу, и Джозеф участвовал только в одном бою. После победы его полк прошел парадом по столице, и Джозефа потряс Капитолий, "похожий на королевский дворец, но символизирующий республику". В Нью-Йорке полк сдал оружие, получил по 135 долларов на брата и был распущен. И жизнь Джозефа Пулитцера стала похожа на приключения персонажей Марка Твена и Диккенса. Он стал не просто нью-йоркским безработным, но безъязыким безработным. В армии его однополчанами были немцы, и у него не было шанса выучить английский. Он мог бы обратиться за помощью в одну из нью-йоркских синагог, но не обратился. Рассказывает участник нашей передачи - биограф Пулитцера Джеймс МакГрат Моррис:
МакГрат Моррис: Будучи венгерским евреем, Пулитцер по рождению принадлежал к секте, которая была намного секулярнее других еврейских общин. Так что он не был религиозен и не посещал синагогу. В Нью-Йорке Джозеф страшно бедствовал, спал на садовых скамейках, где его не раз будили дубинки полицейских. Наконец, он узнал, что в Америке есть город, где живут немцы – Сэнт Луис. Он продал за 75 центов батистовый носовой платок и уехал. В Сэнт Луисе Пулитцеру, по его словам, ему было "уютно, как в Гамбурге": немецкие вывески, немецкая речь, пять немецкоязычных газет... Пулитцер работал возницей, погонщиком мулов, строительным рабочим. Самой короткой была его карьера официанта. На третий день он уронил тарелку на голову посетителю, тот отреагировал довольно грубо, и Пулитцер бросил в него поднос. У него был взрывной темперамент".
Марина Ефимова: Все свободное время Джозеф проводил в библиотеке, вникая в детали местной и федеральной политики. Библиотекарь его не любил, потому что он вечно заговаривал с другими читателями. Между тем, для Пулитцера это был единственный способ тренироваться в английском и знакомиться с образованными людьми. И результат был фантастическим. Поражает стремительность, с которой взлетела карьера Пулитцера, но в его случае дело было почти исключительно в языке: как только он смог перевести на английский свою начитанность, свои знания, свой сарказм, как только смог артикулировать свои убеждения, так сразу он попал, можно сказать, в сливки сентлуиского общества. Уже через несколько месяцев после приезда он приобрел покровителей, через год стал газетным репортером, а через 5 лет – членом штатного Законодательного собрания.
МакГрат Моррис: "Пулитцер начинал в самый демократический период нашей истории. Сейчас трудно себе представить, чтобы безвестный иммигрант через пять лет после приезда мог стать законодателем – да еще в двадцатилетнем возрасте. Конечно, всех подкупал идеализм молодого Пулитцера: он страстно верил в американскую демократию, он мечтал стать реформатором".
Марина Ефимова: В январе 1870 года молодой член Законодательного собрания Пулитцер проходил по вестибюлю после бурного заседания. В вестибюле все обсуждали его саркастическую статью о вороватом строительном подрядчике Эдварде Августине. И вдруг сам Августин, огромного роста грубиян, вышел из толпы и направился к тощему Пулитцеру. На его кулаке поблескивал кастет. И при всем народе подрядчик назвал Пулитцера лгуном и клеветником. Код чести требовал дуэли, но Пулитцер бросился бежать. Друзья пытались остановить его: "Ты должен ему ответить, Джо. Так не годится". Пулитцер не слушал. Однако не прошло пяти минут, как он снова появился в вестибюле. Еще задыхаясь от бега, он громко назвал Августина вором. И когда подрядчик кинулся на него, он выхватил пистолет и выстрелил.
"В зале суда стоял невообразимый шум: люди серьезные требовали вывести Пулитцера из рядов законодателй, люди страстные квалифицировали его выстрел как самозащиту, тем более, что он только слегка ранил противника в ногу. Симпатизирующий Пулитцеру судья наложил на него штраф в 12 долларов - за нарушение общественного спокойствия".
Марина Ефимова: Пулитцер старался загладить инцидент, но было ясно, что в большую политику ему с его характером хода нет. И он стал мечтать о покупке газеты.
МакГрат Моррис: "В 19 веке политика и журналистика были двумя сторонами одной медали. Газеты были рупорами политиков. Пулитцер пошел в журналистику, потому что карьера политика ему не удалась и он надеялся, что журналистика принесет ему достаточно влияния, чтобы способствовать необходимым переменам в обществе. Однако вскоре он увидел, что журналистика сама по себе - сила, которая может формировать общественное мнение. Он понял ее важность в демократическом обществе".
Марина Ефимова: В январе 1878 года Пулитцер был на свадьбе друга в компании 25-летней Кэтрин Дэвис – "одной из самых прелестных девушек Юга", дочерью конгрессмена и родственницей бывшего президента Конфедерации. Завидная партия. Но Пулитцер тут же на свадьбе без памяти влюбился в вирджинскую аристократку и суфражистку Нэнни Танстэлл.
"Моя дорогая! Почему вы предпочитаете пламя абсолютной преданности янтарному мерцанию душевного родства? Я боюсь огня: я горел и снаружи, и изнутри. Ваше письмо жестоко, оно обвиняет меня в неумении любить... Вокруг меня вся природа смеется и цветет, в воздухе – аромат весны и звучание поэзии, и только в вашем письме – зима... Ну, что, похож я на человека, который НЕ влюблён? Неужели нет надежды? Сдайтесь"
Марина Ефимова: Пулитцер был обаятелен. Его фигура была нескладной, лицо – мефистофельским, но голубые глаза и насмешливый рот, ум, сарказм, флёр победительности делали его мефистофельство невероятно привлекательным. Однако его напор претил свободной душе Нэнни Танстэлл. Она дала ему отставку, и Пулитцер вернулся к Кэйт Дэвис. "Я знаю, - писал он ей, - что я эгоистичен, холоден и неспособен на ту любовь, которой Вы достойны. Мне вечно нужны перемены, движение, новая деятельность. Но я горю желанием иметь семейный дом, в котором Вы стали бы моим неразлучным компаньоном. Ну, вот, это моё любовное письмо к Вам".
МакГрат Моррис: "Он был опасно честен с Кэйт. Но она была умна, к тому же ей подходило к тридцати, ему – к сорока, и они оба торопились. "Жизнь со мной, - обещал он, - не будет прекрасной, но будет интересной". Пулитцер, на мой взгляд, вообще не был способен любить безоглядно. Он даже детей любил лишь при условии, что они будут такими, какими он хочет их видеть".
Марина Ефимова: Пулитцер дважды откладывал день свадьбы, поскольку мелькнула надежда на покупку газеты, продававшейся с аукциона. Обанкротившаяся газета "Sent Louis Post Dispatch" стала его первой, чрезвычайно дешевой покупкой. И на ней, наконец, проявился истинный талант Джозефа Пулитцера.
МакГрат Моррис: "Пулитцер был Пикассо журналистики. Он сломал старый стиль. До него газеты издавались для образованных людей. Они были дОроги, написаны сложным языком, и там печатались политические, финансовые и светские новости – ничего интересного для простого человека. Пулитцер (а за ним и другие новаторы) изменили всё это за несколько лет".
Марина Ефимова: Пулитцер заметил и использовал волны социальных перемен, как сёрфер использует движение морской волны. В Америке фермеры переселялись в города. Горожане проводили в общественном транспорте часы - лучшее время для чтения. Газовое, а потом электрическое освещение позволило читать вечерами. Женщины, освобожденные от бессрочного труда на фермах, присоединились к армии читателей. Телеграф сделал новость свежей.
МакГрат Моррис: "Первым новшеством Пулитцера была идея вечерней газеты, которую люди читают по дороге с работы. Он сделал ее дешевой - благодаря новой технике печати и благодаря новому содержанию, увеличившему тираж. Пулитцер начал помещать в газету вещи, интересные многим: новости городской жизни, программы развлечений, репортажи с мест преступлений, рекламы дешевых распродаж, привлекавшие женщин. Это была революция".
Марина Ефимова: Осуществив пробную революцию на газете в Сент-Луисе и заработав на ней деньги, Пулитцер вышел на большую арену. Он купил в долг убыточную нью-йоркскую газету "World". Уже через несколько дней, репортер, вернувшийся из командировки, не узнал газеты. "Это был циклон, - писал он. - Меня дважды чуть не сбили с ног посыльные. Не успел я сесть за свою машинку, как меня вызвали к новому боссу". И далее:
"Я вам объясню свои принципы, а вы решайте, готовы ли мне помогать, - сказал Пулитцер. И объяснил: публику завоевывают репортеры, и их оружие – детали. Мелких не существует. Стиль – простота и красочность. И самое важное: в газете каждый день должна появляться статья, про которую люди бы говорили друг другу: "Вы видели, что сегодня напечатала World?!"
Марина Ефимова: Пулитцер посылал репортеров за драматическими новостями во все уголки Америки, в Европу, в Африку, в Россию (например, когда умер Толстой). Его репортеры, впервые, начали брать интервью на улицах - у простых горожан. И газета читалась, как волнующая городская драма. Пулитцер говорил журналистам: "Думайте, как Диккенс". Сотрудники газеты сразу почувствовали, что новый командир ведет их к победе. Скоро это почувствовал Нью-Йорк, а за ним – вся Америка.
У Пулитцеров родилось семеро детей. Одна девочка умерла в младенчестве, другая, Люсиль, подростком – от тифа – к безысходному горю отца. Биограф пишет, что Пулитцер так любил Люсиль потому, что она во всем старалась ему угодить. Остальные дети были мишенями его постоянной критики. Жену Пулитцер ценил и старался угодить ей подарками и путешествиями: возил в Париж на всемирную выставку, в Лондон на юбилей королевы, на курорты Южной Франции. Но он редко и не надолго одаривал ее своим обществом. И у Кэйт начался роман - с редактором газеты Артуром Брисбэйном. Рассказывает биограф МакГрат Моррис:
МакГрат Моррис: "Она была ужасно одинока, особенно когда дети выросли. Они с мужем практически жили врозь. И роман был для нее чудесным утешением. Ей было сильно за сорок, и кому не польстит внимание умного, одаренного, красивого мужчины?.. Собрание ее писем к Артуру получило название "Dear John Letters". И когда я читал в них о ее сомнениях и о чувстве вины, мне хотелось крикнуть: "Не сомневайся, хватай счастье, ты его заслужила!".
Марина Ефимова: Пулитцер не заметил ни романа, ни обстоятельств рождения младшего сына. Он был слишком занят борьбой с молодым конкурентом – Уильямом Рэндальфом Хёрстом. Хёрст, на 16 лет моложе Пулитцера, всему учился у мэтра, следя за преобразованиями в его газете, но использовал их в угоду уж самым низменным страстям черни. Пулитцер не одобрял приемы Хёрста, но во время Испано-Американской войны 1898 года поддался им. Две газеты – World Пулитцера и Journal Хёрста начали свою войну – за читателя. Обе преувеличивали факты, искажали слова политиков, превращали незначительные инциденты в сенсационные. И общество зароптало. Их стиль стали называть "безответственным журнализмом". Престижные клубы и школы перестали их выписывать. А комикс про мальчишку в желтой кофте, который печатали обе газеты, дал им прозвище, вошедшее в мировой обиход как символ скверной журналистики - "желтая пресса".
МакГрат Моррис: "Это - обидное пятно на репутации Пулитцера. Это был короткий период, но он-то и запомнился. С другой стороны, чтобы смыть это пятно, Пулитцер сделал два своих главных свершения: создание школы журналистики в Колумбийском университете и учреждение литературной премии. Идея обучения журналистике долго казалась Пулитцеру нелепой. Он говорил: "Это все равно, что учиться быть женатым. Не женишься – не научишься". Его влекла даже не идея обучения, а идея придания достоинства профессии журналиста. А с премией он оказался просто провидцем – теперь его только и помнят благодаря Пулитцеровской премии".
Марина Ефимова: Последние 20 лет жизни Пулитцер был слеп – у него в обоих глазах было отслоение сетчатки. Тьма сделала его отшельником. Он не искал общества жены и детей и переселился на яхту, которая постоянно куда-то шла, а придя, тут же шла обратно. Он окружил себя нанятыми людьми. Даже поняв, что умирает, он никого к себе не позвал. Его секретарь дал телеграмму Кэйт, и она вбежала в каюту мужа через несколько минут после того, как у него остановилось сердце.
Прошел почти век после смерти Пулитцера – он умер в 1911. Какое его наследие остается важным и сейчас?
МакГрат Моррис: "Две вещи. Первая, конечно, премия – особенно за журналистику. Репортеры, разоблачая сильных мира сего, наживают себе врагов. Национальная премия является для них защитой. И второе – особенность журналистского стиля Пулитцера. Пулитцер первым понял, что в каждой статье, репортаже, очерке должен быть сюжет, должна быть история. Не только факты, социальный фон, статистика, но драма".
Марина Ефимова: Пулицеровская литературная премия – самая престижная в Америке. Она учреждена в 1911 году, и ее получали десятки писателей (Фолкнер, Хэмингуэй, Харпер Ли, Джон Чивер) и сотни журналистов (Эд Морроу – за радиорепортажи из Лондона в 41-м, Питер Арнетт за репортажи из Вьетнама в 60-х, Хедрик Смит за очерки о России в 74-м)... Премия Пулитцера получила мировую известность и мировое признание, но человека, который ее учредил, знают немногие.
Весной 1864 года – предпоследнего года Гражданской войны в Америке – когда солдаты обеих сторон умирали по 13 000 человек в месяц, Союзная армия Севера послала вербовщиков в Европу. В Гамбурге некто Джулиан Аллен открыл пункт набора рекрутов и дал объявления в газеты, что записавшимся будет обеспечен бесплатный проезд на пароходе, щедрый рацион, а по прибытии 100 долларов наличными. В один прекрасный день до этого пункта добрался из Будапешта 17-летний еврейский идеалист Джозеф Пулитцер.
В Америке новобранцев высадили на пустынном островке вблизи Нью-Йорка. Тут-то они и узнали, что Аллен выдает рекрутам вдвое меньше денег, чем положено, а остальное прикарманивает. Ночью Пултицер и еще несколько смельчаков удрали с острова и то по болотам, то вплавь добрались до Нью-Йорка. Там они явились на вербовочный пункт, где получили не сто долларов, а двести.
Начало военной службы Пулитцер провел вдали от боевых действий, и его первое сильное впечатление от Америки было не военным, а политическим. Читаем в книге биографа Джеймса МакГрата Морриса "Пулитцер. Политика, слово, власть".
"Джозеф вступил в Нью-йоркский кавалерийский полк в день, когда пришли результаты выборов, и Пулитцер с удивлением узнал, что в Америке солдаты в разгар войны имеют право голосовать против своего главнокомандующего. Он пришел в полный восторг".
Марина Ефимова: Война шла к концу, и Джозеф участвовал только в одном бою. После победы его полк прошел парадом по столице, и Джозефа потряс Капитолий, "похожий на королевский дворец, но символизирующий республику". В Нью-Йорке полк сдал оружие, получил по 135 долларов на брата и был распущен. И жизнь Джозефа Пулитцера стала похожа на приключения персонажей Марка Твена и Диккенса. Он стал не просто нью-йоркским безработным, но безъязыким безработным. В армии его однополчанами были немцы, и у него не было шанса выучить английский. Он мог бы обратиться за помощью в одну из нью-йоркских синагог, но не обратился. Рассказывает участник нашей передачи - биограф Пулитцера Джеймс МакГрат Моррис:
МакГрат Моррис: Будучи венгерским евреем, Пулитцер по рождению принадлежал к секте, которая была намного секулярнее других еврейских общин. Так что он не был религиозен и не посещал синагогу. В Нью-Йорке Джозеф страшно бедствовал, спал на садовых скамейках, где его не раз будили дубинки полицейских. Наконец, он узнал, что в Америке есть город, где живут немцы – Сэнт Луис. Он продал за 75 центов батистовый носовой платок и уехал. В Сэнт Луисе Пулитцеру, по его словам, ему было "уютно, как в Гамбурге": немецкие вывески, немецкая речь, пять немецкоязычных газет... Пулитцер работал возницей, погонщиком мулов, строительным рабочим. Самой короткой была его карьера официанта. На третий день он уронил тарелку на голову посетителю, тот отреагировал довольно грубо, и Пулитцер бросил в него поднос. У него был взрывной темперамент".
Марина Ефимова: Все свободное время Джозеф проводил в библиотеке, вникая в детали местной и федеральной политики. Библиотекарь его не любил, потому что он вечно заговаривал с другими читателями. Между тем, для Пулитцера это был единственный способ тренироваться в английском и знакомиться с образованными людьми. И результат был фантастическим. Поражает стремительность, с которой взлетела карьера Пулитцера, но в его случае дело было почти исключительно в языке: как только он смог перевести на английский свою начитанность, свои знания, свой сарказм, как только смог артикулировать свои убеждения, так сразу он попал, можно сказать, в сливки сентлуиского общества. Уже через несколько месяцев после приезда он приобрел покровителей, через год стал газетным репортером, а через 5 лет – членом штатного Законодательного собрания.
МакГрат Моррис: "Пулитцер начинал в самый демократический период нашей истории. Сейчас трудно себе представить, чтобы безвестный иммигрант через пять лет после приезда мог стать законодателем – да еще в двадцатилетнем возрасте. Конечно, всех подкупал идеализм молодого Пулитцера: он страстно верил в американскую демократию, он мечтал стать реформатором".
Марина Ефимова: В январе 1870 года молодой член Законодательного собрания Пулитцер проходил по вестибюлю после бурного заседания. В вестибюле все обсуждали его саркастическую статью о вороватом строительном подрядчике Эдварде Августине. И вдруг сам Августин, огромного роста грубиян, вышел из толпы и направился к тощему Пулитцеру. На его кулаке поблескивал кастет. И при всем народе подрядчик назвал Пулитцера лгуном и клеветником. Код чести требовал дуэли, но Пулитцер бросился бежать. Друзья пытались остановить его: "Ты должен ему ответить, Джо. Так не годится". Пулитцер не слушал. Однако не прошло пяти минут, как он снова появился в вестибюле. Еще задыхаясь от бега, он громко назвал Августина вором. И когда подрядчик кинулся на него, он выхватил пистолет и выстрелил.
"В зале суда стоял невообразимый шум: люди серьезные требовали вывести Пулитцера из рядов законодателй, люди страстные квалифицировали его выстрел как самозащиту, тем более, что он только слегка ранил противника в ногу. Симпатизирующий Пулитцеру судья наложил на него штраф в 12 долларов - за нарушение общественного спокойствия".
Марина Ефимова: Пулитцер старался загладить инцидент, но было ясно, что в большую политику ему с его характером хода нет. И он стал мечтать о покупке газеты.
МакГрат Моррис: "В 19 веке политика и журналистика были двумя сторонами одной медали. Газеты были рупорами политиков. Пулитцер пошел в журналистику, потому что карьера политика ему не удалась и он надеялся, что журналистика принесет ему достаточно влияния, чтобы способствовать необходимым переменам в обществе. Однако вскоре он увидел, что журналистика сама по себе - сила, которая может формировать общественное мнение. Он понял ее важность в демократическом обществе".
Марина Ефимова: В январе 1878 года Пулитцер был на свадьбе друга в компании 25-летней Кэтрин Дэвис – "одной из самых прелестных девушек Юга", дочерью конгрессмена и родственницей бывшего президента Конфедерации. Завидная партия. Но Пулитцер тут же на свадьбе без памяти влюбился в вирджинскую аристократку и суфражистку Нэнни Танстэлл.
"Моя дорогая! Почему вы предпочитаете пламя абсолютной преданности янтарному мерцанию душевного родства? Я боюсь огня: я горел и снаружи, и изнутри. Ваше письмо жестоко, оно обвиняет меня в неумении любить... Вокруг меня вся природа смеется и цветет, в воздухе – аромат весны и звучание поэзии, и только в вашем письме – зима... Ну, что, похож я на человека, который НЕ влюблён? Неужели нет надежды? Сдайтесь"
Марина Ефимова: Пулитцер был обаятелен. Его фигура была нескладной, лицо – мефистофельским, но голубые глаза и насмешливый рот, ум, сарказм, флёр победительности делали его мефистофельство невероятно привлекательным. Однако его напор претил свободной душе Нэнни Танстэлл. Она дала ему отставку, и Пулитцер вернулся к Кэйт Дэвис. "Я знаю, - писал он ей, - что я эгоистичен, холоден и неспособен на ту любовь, которой Вы достойны. Мне вечно нужны перемены, движение, новая деятельность. Но я горю желанием иметь семейный дом, в котором Вы стали бы моим неразлучным компаньоном. Ну, вот, это моё любовное письмо к Вам".
МакГрат Моррис: "Он был опасно честен с Кэйт. Но она была умна, к тому же ей подходило к тридцати, ему – к сорока, и они оба торопились. "Жизнь со мной, - обещал он, - не будет прекрасной, но будет интересной". Пулитцер, на мой взгляд, вообще не был способен любить безоглядно. Он даже детей любил лишь при условии, что они будут такими, какими он хочет их видеть".
Марина Ефимова: Пулитцер дважды откладывал день свадьбы, поскольку мелькнула надежда на покупку газеты, продававшейся с аукциона. Обанкротившаяся газета "Sent Louis Post Dispatch" стала его первой, чрезвычайно дешевой покупкой. И на ней, наконец, проявился истинный талант Джозефа Пулитцера.
МакГрат Моррис: "Пулитцер был Пикассо журналистики. Он сломал старый стиль. До него газеты издавались для образованных людей. Они были дОроги, написаны сложным языком, и там печатались политические, финансовые и светские новости – ничего интересного для простого человека. Пулитцер (а за ним и другие новаторы) изменили всё это за несколько лет".
Марина Ефимова: Пулитцер заметил и использовал волны социальных перемен, как сёрфер использует движение морской волны. В Америке фермеры переселялись в города. Горожане проводили в общественном транспорте часы - лучшее время для чтения. Газовое, а потом электрическое освещение позволило читать вечерами. Женщины, освобожденные от бессрочного труда на фермах, присоединились к армии читателей. Телеграф сделал новость свежей.
МакГрат Моррис: "Первым новшеством Пулитцера была идея вечерней газеты, которую люди читают по дороге с работы. Он сделал ее дешевой - благодаря новой технике печати и благодаря новому содержанию, увеличившему тираж. Пулитцер начал помещать в газету вещи, интересные многим: новости городской жизни, программы развлечений, репортажи с мест преступлений, рекламы дешевых распродаж, привлекавшие женщин. Это была революция".
Марина Ефимова: Осуществив пробную революцию на газете в Сент-Луисе и заработав на ней деньги, Пулитцер вышел на большую арену. Он купил в долг убыточную нью-йоркскую газету "World". Уже через несколько дней, репортер, вернувшийся из командировки, не узнал газеты. "Это был циклон, - писал он. - Меня дважды чуть не сбили с ног посыльные. Не успел я сесть за свою машинку, как меня вызвали к новому боссу". И далее:
"Я вам объясню свои принципы, а вы решайте, готовы ли мне помогать, - сказал Пулитцер. И объяснил: публику завоевывают репортеры, и их оружие – детали. Мелких не существует. Стиль – простота и красочность. И самое важное: в газете каждый день должна появляться статья, про которую люди бы говорили друг другу: "Вы видели, что сегодня напечатала World?!"
Марина Ефимова: Пулитцер посылал репортеров за драматическими новостями во все уголки Америки, в Европу, в Африку, в Россию (например, когда умер Толстой). Его репортеры, впервые, начали брать интервью на улицах - у простых горожан. И газета читалась, как волнующая городская драма. Пулитцер говорил журналистам: "Думайте, как Диккенс". Сотрудники газеты сразу почувствовали, что новый командир ведет их к победе. Скоро это почувствовал Нью-Йорк, а за ним – вся Америка.
У Пулитцеров родилось семеро детей. Одна девочка умерла в младенчестве, другая, Люсиль, подростком – от тифа – к безысходному горю отца. Биограф пишет, что Пулитцер так любил Люсиль потому, что она во всем старалась ему угодить. Остальные дети были мишенями его постоянной критики. Жену Пулитцер ценил и старался угодить ей подарками и путешествиями: возил в Париж на всемирную выставку, в Лондон на юбилей королевы, на курорты Южной Франции. Но он редко и не надолго одаривал ее своим обществом. И у Кэйт начался роман - с редактором газеты Артуром Брисбэйном. Рассказывает биограф МакГрат Моррис:
МакГрат Моррис: "Она была ужасно одинока, особенно когда дети выросли. Они с мужем практически жили врозь. И роман был для нее чудесным утешением. Ей было сильно за сорок, и кому не польстит внимание умного, одаренного, красивого мужчины?.. Собрание ее писем к Артуру получило название "Dear John Letters". И когда я читал в них о ее сомнениях и о чувстве вины, мне хотелось крикнуть: "Не сомневайся, хватай счастье, ты его заслужила!".
Марина Ефимова: Пулитцер не заметил ни романа, ни обстоятельств рождения младшего сына. Он был слишком занят борьбой с молодым конкурентом – Уильямом Рэндальфом Хёрстом. Хёрст, на 16 лет моложе Пулитцера, всему учился у мэтра, следя за преобразованиями в его газете, но использовал их в угоду уж самым низменным страстям черни. Пулитцер не одобрял приемы Хёрста, но во время Испано-Американской войны 1898 года поддался им. Две газеты – World Пулитцера и Journal Хёрста начали свою войну – за читателя. Обе преувеличивали факты, искажали слова политиков, превращали незначительные инциденты в сенсационные. И общество зароптало. Их стиль стали называть "безответственным журнализмом". Престижные клубы и школы перестали их выписывать. А комикс про мальчишку в желтой кофте, который печатали обе газеты, дал им прозвище, вошедшее в мировой обиход как символ скверной журналистики - "желтая пресса".
МакГрат Моррис: "Это - обидное пятно на репутации Пулитцера. Это был короткий период, но он-то и запомнился. С другой стороны, чтобы смыть это пятно, Пулитцер сделал два своих главных свершения: создание школы журналистики в Колумбийском университете и учреждение литературной премии. Идея обучения журналистике долго казалась Пулитцеру нелепой. Он говорил: "Это все равно, что учиться быть женатым. Не женишься – не научишься". Его влекла даже не идея обучения, а идея придания достоинства профессии журналиста. А с премией он оказался просто провидцем – теперь его только и помнят благодаря Пулитцеровской премии".
Марина Ефимова: Последние 20 лет жизни Пулитцер был слеп – у него в обоих глазах было отслоение сетчатки. Тьма сделала его отшельником. Он не искал общества жены и детей и переселился на яхту, которая постоянно куда-то шла, а придя, тут же шла обратно. Он окружил себя нанятыми людьми. Даже поняв, что умирает, он никого к себе не позвал. Его секретарь дал телеграмму Кэйт, и она вбежала в каюту мужа через несколько минут после того, как у него остановилось сердце.
Прошел почти век после смерти Пулитцера – он умер в 1911. Какое его наследие остается важным и сейчас?
МакГрат Моррис: "Две вещи. Первая, конечно, премия – особенно за журналистику. Репортеры, разоблачая сильных мира сего, наживают себе врагов. Национальная премия является для них защитой. И второе – особенность журналистского стиля Пулитцера. Пулитцер первым понял, что в каждой статье, репортаже, очерке должен быть сюжет, должна быть история. Не только факты, социальный фон, статистика, но драма".
