Андрей Головнёв. Антропология движения (Древности Северной Евразии). – Екатеринбург: УрО РАН; Волот, 2009. – 496 с.
Это сегодня человек – по крайней мере, тот, что считает себя цивилизованным – сидит, по преимуществу, на месте. Иногда даже лежит – на диване. "Походка, - иронизирует автор, - уступает место посадке". "Благодаря технологиям связи и транспорта случилась «смерть расстояний», а заодно и кризис живой коммуникации".
Но так было далеко не всегда. Исходное состояние человека - движение.
Нет, автор, этнограф и историк Андрей Головнёв, далёк от того, чтобы сокрушаться по этому поводу или считать, что происходит некое "вырождение" человека, движение его от более подлинного состояния – к менее подлинному. Подумать так, конечно, можно. Однако для него важно прежде всего то, что всё это означает принципиально новое – сравнительно с тем, что было даже всего лишь век назад, не говоря уж о временах более ранних – чувство собственного тела, времени, пространства, жизни вообще. Другая пластика – другие смыслы.
Но более того. Всё это значит, что за последнюю пару тысячелетий произошла самая настоящая антропологическая революция. Изменилось не просто свойственное человеку чувство пространства и времени, но – вследствие этого - сам тип человека, его внутреннее устройство.
Человек Оседлый вытеснил с исторической арены Человека Движущегося, по крайней мере – отодвинул его на далёкую периферию исторического процесса. Сегодня "слово «кочевник» опутано оттенками отсталости и инакости", а классик исторической мысли Фернан Бродель, например – уж на что мудрый человек с широкими взглядами – и вовсе "видел в номаде социального паразита" и даже "исторический абсурд".
Головнёв берётся исправить эту несправедливость. В своей книге, выпущенной недавно издательством Уральского отделения РАН, он пишет о том состоянии мира, когда такого вытеснения ещё не произошло. Когда историю и цивилизацию формировал – перемещаясь на большие расстояния – Человек Движущийся, Homo Mobilis. Кочевник, скиталец, странник. Такими были некогда целые народы, и это означало совершенно особенный, в принципе отличный от сегодняшнего, порядок норм, ценностей и общего восприятия жизни.
"В древности обыденностью была, - пишет он, - постоянная подвижность, а признаком бедствия – оседлый покой".
Головнёв предлагает принципиально новую схему моделирования истории – по крайне мере, истории Евразии. Он пишет о сценариях передвижения древних народов – которое, утверждает он, было ни в коей мере хаотичным, но подчинялось строго прослеживаемой, хотя далеко не всегда внятной для самих скитальцев, логике. На то нам и учёные, чтобы эту неочевидную логику реконструировать.
Рискну утверждать, что со своей концепцией исторического процесса Головнёв, по крайней мере в отечественной науке, стоит совершенно особняком. В то время как историки, подходящие к своему предмету более традиционно, рассматривают эволюцию форм, которые принимали политика, экономика, быт, нравы, идеи… - он берётся за реконструкцию процессов более коренных: того, как разные народы осваивали пространство и размещали себя в нём. Он намерен измерить знакомую нам реальность "в единицах действия" - которое, между прочим, эту реальность и вылепило.
По Головнёву, получается, что развитие мировой истории шло, среди прочего, ещё и в направлении постепенного, но неуклонного замедления движения – собственного физического движения человека (авиаперелёты, как легко догадаться, не в счёт, поскольку при этом движется не человек, но переносящая его машина. Совсем не то – пространство, пройденное собственными ногами и вошедшее, таким образом, в наш собственный состав) и таким образом – некоторого застывания. Сам автор подстерегает историю Евразии в её "разогретом", активно-становящемся виде и прослеживает – от крайнего северо-запада до дальнего северо-востока - процессы, приведшие к нынешней расстановке исторических сил.
Самое же ценное в книге, на мой взгляд, то, что она заставляет задуматься над тем, как связаны человеческие смыслы с «предсмысловой» пластикой и динамикой, как они определяются стратегиями обращения человека со своим пространством (впрочем, это определение – взаимно). Она очень напрашивается на то, чтобы быть прочитанной философскими глазами.
Это сегодня человек – по крайней мере, тот, что считает себя цивилизованным – сидит, по преимуществу, на месте. Иногда даже лежит – на диване. "Походка, - иронизирует автор, - уступает место посадке". "Благодаря технологиям связи и транспорта случилась «смерть расстояний», а заодно и кризис живой коммуникации".
Но так было далеко не всегда. Исходное состояние человека - движение.
Нет, автор, этнограф и историк Андрей Головнёв, далёк от того, чтобы сокрушаться по этому поводу или считать, что происходит некое "вырождение" человека, движение его от более подлинного состояния – к менее подлинному. Подумать так, конечно, можно. Однако для него важно прежде всего то, что всё это означает принципиально новое – сравнительно с тем, что было даже всего лишь век назад, не говоря уж о временах более ранних – чувство собственного тела, времени, пространства, жизни вообще. Другая пластика – другие смыслы.
Но более того. Всё это значит, что за последнюю пару тысячелетий произошла самая настоящая антропологическая революция. Изменилось не просто свойственное человеку чувство пространства и времени, но – вследствие этого - сам тип человека, его внутреннее устройство.
Человек Оседлый вытеснил с исторической арены Человека Движущегося, по крайней мере – отодвинул его на далёкую периферию исторического процесса. Сегодня "слово «кочевник» опутано оттенками отсталости и инакости", а классик исторической мысли Фернан Бродель, например – уж на что мудрый человек с широкими взглядами – и вовсе "видел в номаде социального паразита" и даже "исторический абсурд".
Головнёв берётся исправить эту несправедливость. В своей книге, выпущенной недавно издательством Уральского отделения РАН, он пишет о том состоянии мира, когда такого вытеснения ещё не произошло. Когда историю и цивилизацию формировал – перемещаясь на большие расстояния – Человек Движущийся, Homo Mobilis. Кочевник, скиталец, странник. Такими были некогда целые народы, и это означало совершенно особенный, в принципе отличный от сегодняшнего, порядок норм, ценностей и общего восприятия жизни.
"В древности обыденностью была, - пишет он, - постоянная подвижность, а признаком бедствия – оседлый покой".
Головнёв предлагает принципиально новую схему моделирования истории – по крайне мере, истории Евразии. Он пишет о сценариях передвижения древних народов – которое, утверждает он, было ни в коей мере хаотичным, но подчинялось строго прослеживаемой, хотя далеко не всегда внятной для самих скитальцев, логике. На то нам и учёные, чтобы эту неочевидную логику реконструировать.
Рискну утверждать, что со своей концепцией исторического процесса Головнёв, по крайней мере в отечественной науке, стоит совершенно особняком. В то время как историки, подходящие к своему предмету более традиционно, рассматривают эволюцию форм, которые принимали политика, экономика, быт, нравы, идеи… - он берётся за реконструкцию процессов более коренных: того, как разные народы осваивали пространство и размещали себя в нём. Он намерен измерить знакомую нам реальность "в единицах действия" - которое, между прочим, эту реальность и вылепило.
По Головнёву, получается, что развитие мировой истории шло, среди прочего, ещё и в направлении постепенного, но неуклонного замедления движения – собственного физического движения человека (авиаперелёты, как легко догадаться, не в счёт, поскольку при этом движется не человек, но переносящая его машина. Совсем не то – пространство, пройденное собственными ногами и вошедшее, таким образом, в наш собственный состав) и таким образом – некоторого застывания. Сам автор подстерегает историю Евразии в её "разогретом", активно-становящемся виде и прослеживает – от крайнего северо-запада до дальнего северо-востока - процессы, приведшие к нынешней расстановке исторических сил.
Самое же ценное в книге, на мой взгляд, то, что она заставляет задуматься над тем, как связаны человеческие смыслы с «предсмысловой» пластикой и динамикой, как они определяются стратегиями обращения человека со своим пространством (впрочем, это определение – взаимно). Она очень напрашивается на то, чтобы быть прочитанной философскими глазами.
