Иван Толстой: На очереди наша рубрика “Переслушивая Свободу”. Летом 1970 года до Нью-Йорка добралась лагерная поэма “А в это время” одного из самых известных советских заключенных Юлия Даниэля. 15 июля 1970 года наше радио рассказывало об этом произведении.
Диктор: Недавно за рубежом появилась поэма заключенного советского прозаика и поэта Юлия Даниэля “А в это время”. Как сообщает зарубежная печать, поэма эта написана поэтом во время заключения в лагере “Озерном” в Мордовии в 1968 году. В настоящее время Юлий Даниэль находится во Владимирской тюрьме. Арестован поэт, как известно, в октябре 1965 года. Его поэма “А в это время” за рубежом была напечатана в нью-йоркской газете “Новое Русское Слово”. Состоит поэма из 9 стихотворений. Передаем поэму “А в это время” без согласия на то автора. Читает Владимир Юрасов.
Владимир Юрасов: Признаться, для меня поэма эта - больше, чем поэзия, это мир человека страны ЗК, это о заключенном советских лагерей. Поэма Юлия Даниэля - потрясающий пример творчества советских ЗК и она, по-моему, останется в веках, наравне с лучшими произведениями лагерной литературы, наравне с лагерным фольклором, который, кстати, все еще ждет своих собирателей. На всю жизнь я запомнил, например, одну лагерную песню:
“Буран и стужа смертная
И всюду, всюду мы -
От Шилки и до Нерчинска,
До самой Колымы”.
Свою поэму “А в это время” Юлий Даниэль посвящает заключенным старшего поколения, ЗК сталинских лагерей, “тем, кто выжил и тем, кто вышел”, - как он пишет. Так случилось, что я - один из них. От имени миллионов бывших ЗК, где бы они не жили, спасибо поэту за эту поэму.
I
Тем, кто не сломлен лагерным стажем,
Рядом с которым наш — пустяки,
Нашим товарищам, нашим старшим —
Я посвящаю эти стихи.
Тем, кто упрямо выжил и вышел,
В ком еще горькая память жива,
Тем, кому снятся контуры вышек, —
Я посвящаю эти слова.
Тем, кто читает дальше названья,
Тем, кому люди и в горе близки,
Тем, кто не трусит трудного знанья, —
Я посвящаю эти листки.
Чьим-то простым, беззащитным и сильным
Главам еще не написанных книг,
Будущим пьесам, полотнам и фильмам
Я посвящаю мой черновик.
II
Тому уже три века,
Тому всего три дня,
Как Муза дольних странствий
Взревела под окном.
По кочкам и по строчкам
Поволокла меня
В неукротимом газике,
Бывалом “вороном”.
Дорога, о, дорога!
Жестокая жара...
Дорога, о, дорога!
Железные морозы.
Ведут машину нашу
Слепые шофера,
Раздавливая скатами
Наивные вопросы.
Ни очага, ни света,
Ни птиц, ни тишины,
А только километры
Качающихся суток,
И наши судьбы пестрые
Силком сопряжены
В бегущих по дорогам
Решетчатых сосудах.
К далекой остановке
Протянута ладонь...
Подъемы и уклоны,
То кувырком, то юзом...
А что же было раньше,
А что же было до
Со всеми нами — этим
Подведомственным грузом?
III
Нам не понять друг друга никогда.
Они не молят: “Господи, доколе?”
А лишь твердят: “Теперь-то ерунда...
А мы, браток, — мы видели такое...”
Здесь фраза отстоялась, как строка,
В ней каждый звук — нечаянной уликой,
Как будто простодушные века
Рисует некий Нестор многоликий.
Бредовая, чудовищная вязь,
Но смысл ее на диво прост и четок,
Он подтвержден свидетельствами язв,
Печатями безумий и чахоток;
Он подтвержден смиреньем стариков,
И ропотом, привычным и покорным,
И верой, что Покойный не таков,
Чтоб он на самом деле стал покойным.
В том этот смысл, что чья-то злая спесь
Живых людей, как дроби, сократила,
Что корчилась, хрустя костями, песнь
Под деловитым каблуком кретина.
А я не верю правде этих слов,
Мне не под силу откровенья эти,
И горький мой, незваный мой улов
Колеблет переполненные сети...
