Кристина Горелик: Я обещала в одной из ближайших передач вернуться к теме смерти в СИЗО юриста компании Hermitage Capital Management Сергея Магнитского. Напомню, Сергей Магнитский утверждал, что группа злоумышленников, занимающая высокие посты в МВД и других силовых ведомствах России, завладела крупной суммой денег, которую компания Hermitage Capital Management. выплатила в виде налогов в государственную казну. После этого самого юриста обвинили в налоговых махинациях, посадили в СИЗО, где он и скончался, по официальной версии, от острой сердечной недостаточности. Ему было 37 лет.
Этот случай получил широкую огласку и вызвал волну общественного возмущения. Были сняты с должностей ряд тюремных руководителей, в том числе глава того учреждения, где умер Магнитский. Правда, тюремные начальники уволены не были, лишь переведены с понижением в должности на другие посты. Замешанные же в истории с хищением почти 5 с половиной миллиардов рублей из бюджета сотрудники МВД, про которых рассказывал Сергей Магнитский, продолжают трудиться на своих постах. Про них компания Hermitage Capital Management сняла видеоролики и выложила в интернет.
Генеральная прокуратура отказалась проверять источники необъяснимых доходов семьи подполковника МВД Артема Кузнецова, одного из главных фигурантов в деле о гибели юриста Сергея Магнитского. С соответствующим заявлением обратился в прокуратуру общественный активист и блогер Алексей Навальный. Информация, изложенная Навальным в письме, о покупке квартир и машин на миллионы долларов скромным сотрудником милиции прокуратуре показалась недостаточной для инициирования проверки.
Зато Генеральная прокуратура принялась проверять условия содержания заключенных в российских тюрьмах и качество их медицинского обслуживания. И выяснилось, что условия ненадлежащие, а более 90% арестантов и заключенных имеют различные заболевания, среди которых туберкулез, гепатит и ВИЧ. Почти каждая десятая жалоба осужденного касается ненадлежащего медицинского обслуживания. На устранение нарушений директору УФСИН Александру Реймеру был дан месяц. И вот на этой неделе глава ФСИНа объявил о таком эксперименте: в Санкт-Петербурге, в Ленинградской и Тверской областях медицинские службы мест заключения будут выведены из подчинения непосредственно начальников данных учреждений и переподчинены напрямую медицинскому управлению ФСИН. По словам Александра Реймера, в ходе эксперимента станет ясно, были ли правы правозащитники, когда требовали сделать врачей независимыми от руководителей колоний и СИЗО на местах.
Правильно ли понял правозащитников глава ФСИНа, и изменится ли к лучшему ситуация с медицинским обслуживанием заключенных, если тюремные врачи будут переподчинены медицинскому управлению федерального ведомства. Выясняла Ольга Беклемищева.
Ольга Беклемищева: Об эксперименте в системе медицинского обслуживания заключенных раскрыл Александр Кромин, начальник пресс-бюро УФСИН.
Александр Кромин: Директор Федеральной службы исполнения наказаний Александр Реймер в "Российской газете" сообщил о том, что он подписал документы, которые начинают эксперимент в трех субъектах Российской Федерации.
Ольга Беклемищева: Суть не в том, что они перейдут под Минздрав, а суть в том, что они лишатся местного начальства?
Александр Кромин: Что касается перехода тюремной медицины в гражданскую – это вообще вопрос, который пока еще только находится в стадии проработки. И директор ФСИН сказал, что создана рабочая группа, которая включает в себя ряд представителей от различных ведомств. Будут люди размышлять, как это сделать, насколько вообще необходимо передать тюремную медицину в гражданскую, решит ли это те проблемы, в которых нас неоднократно упрекали правозащитники в своих заявлениях. По большому счету, сегодня в составе тюремной медицины только одна пятая часть медиков носят погоны, остальные люди гражданские. Упрекать в том, что они подчиняются начальнику колонии и поэтому необъективны в своих медицинских взглядах, не следуют клятве Гиппократа. Эксперимент, который будет проводиться, он не переводит тюремных медиков в подчинение гражданской медицины, но из подчинения местных руководителей выводит, то есть мы пробуем сейчас сделать так, чтобы местные медики подчинялись напрямую Москве, нашему медицинскому управлению. То есть они не будут зависеть от командирских решений начальника колонии.
Ольга Беклемищева: И когда можно будет ждать первых результатов этого эксперимента?
Александр Кромин: Я думаю, нескоро. Давайте поживем – увидим.
Ольга Беклемищева: А результаты нужны, и срочно. Вот, например, рассказ Владимира Шнитке, председателя общественно-наблюдательной комиссии по соблюдению прав человека в местах лишения свободы в Санкт-Петербурге, о состоянии помощи заключенным с ВИЧ.
Владимир Шнитке: Посмотрите, в колониях Санкт-Петербурга, Ленинградской области около пяти тысяч ВИЧ-инфицированных. Они в принципе должны находиться под постоянным наблюдением инфекциониста. Насколько я знаю, у нас два врача-инфекциониста во всей этой системе. Как-то выходили из положения последние два-три года за счет того, что у нас работала система зарубежной помощи.
Ольга Беклемищева: Глобальный фонд по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией.
Владимир Шнитке: Он оплатил два или три года специалиста, который объезжал эти колонии. Потом в ноябре это кончилось, перестал ездить. Был вообще перерыв. Вроде бы сейчас снова возобновили и снова ездит этот врач. Но на самом деле, поскольку в каждой из этих больших колоний достаточно большое количество ВИЧ-инфицированных, есть приказ министра юстиции, министра здравоохранения о том, каким образом оказывать им помощь. Регулярно должны отбираться анализы крови, контролировать снижение статуса. В случаях, когда начинают отклоняться, обязательно надо поднимать антиэнтеровирусную терапию. Это, конечно, не делается. Мне казалось, что у ФСИНа была своя лаборатория, которая могла бы делать анализы крови. Представляете, пять тысяч больных, сколько должно быть анализов. Потому что у каждого из них хотя бы два раза в год надо брать анализы, а у некоторых четыре раза в год, это сколько тысяч анализов должно делаться в лаборатории. Сейчас мы послали запрос от наблюдательной комиссии в медицинское управление, медицинское управление говорит, что у них нет такой лаборатории.
Ольга Беклемищева: А ведь ВИЧ – лишь одна из проблем заключенных, есть и лекарственно-устойчивый туберкулез, терапия которого еще дороже, и обычные, но от того не менее грозные заболевания сердечно-сосудистой, нервной, легочной систем.
Владимир Шнитке: Год назад я смотрел детскую воспитательную колонию, там сделан ремонт хороший, заново отремонтировали медсанчасть, она выглядит очень привлекательно, все хорошо, все чисто. Я захожу в кабинет дантиста. Я спрашиваю: а бормашина работает? Потупились, говорят: нет, не работает. А сколько не работает? Да уже года два. А что же вы делаете? В основном удаляем. Это дети, все-таки молодежная колония, 16-18 лет, они выйдут без зубов. Конечно, все приятно, приходит комиссия, приходят иностранные делегации, им показывают, все очень красиво. Но на самом деле это показуха. Знаете, такие вещи бывают в очень многих местах. И везде одно и то же – не хватает денег на медикаменты, не хватает денег на медицинское современное оборудование, не хватает коек для стационаров медицинских и так далее.
Ольга Беклемищева: Владимир Эдуардович, а как вы оцениваете этот эксперимент УФСИНа? Будут ли заключенных когда-нибудь лечить обычные, гражданские врачи и нужно ли это?
Владимир Шнитке: Вы знаете, вопрос вообще, честно говоря, очень сложный и проблематичный. Потому что нам казалось сначала, что лучше всего всех этих медиков вообще вывести из-под контроля управления Федеральной службы исполнения наказаний, а передать Министерству здравоохранения. Но, во-первых, Минсоцразвития не хочет их принимать, потому что эта система находится в очень тяжелом состоянии по сравнению с государственными системами. Но с другой стороны есть другая опасность. Хорошо это в Москве, в Петербурге, в других крупных городах, где есть другие лечебные учреждения. А возьмите какие-нибудь отдаленные колонии на окраине Красноярского края, вообще за Полярным кругом. Какой врач поедет туда работать? Как его туда заманить?
Ольга Беклемищева: Только за очень большие деньги.
Владимир Шнитке: Да. Военные как-то выходят из положения, он по приказу туда едят. Пообещают, что два-три года поработаешь, потом переведем в центр куда-нибудь. То есть он строит свою карьеру и идет. А если передать Минсоцразвитию, то эти врачи оттуда моментально слиняют все. Поэтому как-то хочется и колется. Как вариант эксперимента был выбран такой вариант: в трех регионах попробовать переподчинить этих медиков Москве напрямую. Это в принципе по модели, которая принята в ГУВД. Что это даст? Я лично затрудняюсь сейчас сказать. Проблема не в том, кому они подчиняются. Хотя, конечно, мы понимаем, что если врач подчиняется начальнику колонии, то он не будет фиксировать те вещи, которые произошли из-за какого-то нарушения в самой колонии. В этом есть некоторый резон. Но проблема заключается даже не столько в этом. Проблема заключается в том, что много лет медицинская служба системы исполнения наказаний была в загоне, она не обеспечивалась ни должным количеством оборудования, ни квалифицированными врачами. У нас почти миллион заключенных находится по стране, 70,5 тысяч врачей. То есть в процентном отношении это недостаточно. Надо увеличить всерьез, не на миллион, не на два, а на десятки миллионов увеличить финансирование.
Ольга Беклемищева: Да, если бы речь шла о гражданах на свободе, то на миллион пациентов должно по нормативам приходиться 40 тысяч только участковых терапевтов, не считая узких специалистов. А кроме фантастической нищеты тюремной медицины есть еще и обычное человеческое бездушие. Рассказывает Владимир Шнитке
Владимир Шнитке: Два года мы возимся с таким заключенным, он находится в одной из колонии Форнасово. У него была катаракта, буквально за год ослеп. Катаракта на одном сначала глазу, потом на втором. Он, естественно, стал обращаться, что что-то надо делать. Мать его пишет везде регулярно. Скоро мы установим, закупаем оборудование для проведения таких операций и мы тогда сразу сделаем эту операцию. Надо отдать должное ФСИНу, они добились льготы в Министерстве здравоохранения, получили для него бесплатный хрусталик. И в конце концов, в прошлом году сделали операцию. Но оказалось, что это оборудование, которое закупили, он не очень подходит для этого типа операций, операция прошла не очень удачно, в результате он видит какие-то только силуэты этим глазом, а на втором они даже не стали делать операцию. То есть он практически остался слепой. Я спрашиваю: а почему вы не отправляете на инвалидность? Какая инвалидность? Он же может сам себя обслуживать. В принципе он может есть, его не надо кормить с ложечки, он может дойти до туалета. Он не может работать, не может заработать себе на магазин, чтобы купить дополнительные продукты. Нет, он может себя обслуживать, ему не нужно устанавливать инвалидность. Ну хорошо, мама активная, стала добиваться, чтобы ему все-таки сделали операцию на втором глазу. И тут выясняется, что у него кроме того, что гепатит, у него еще и ВИЧ. И за это время, что он находился в колонии, настолько понизился иммунный статус, что ему сейчас невозможно делать операцию, у него слишком низкий иммунитет. Через некоторое время я позвонил маме, спрашиваю: что он говорит, как у него терапия, лечат? Нет, говорит, никто не думал лечить. Так человек тихо, медленно умирает от ВИЧ-инфекции, находясь в колонии. Срок у него большой, поэтому, я думаю, процесс успеет пройти, он прямо там в колонии помрет.
Ольга Беклемищева: Как сказал однажды один пермский правозащитник: "да, общество приговорило этого человека к тюремному заключению. Но оно не приговаривало его к смерти от туберкулеза". Или в данном случае, от ВИЧа.
Объявленный эксперимент не спешит приветствовать и Алла Покрас, директор русских программ Penal Reform International
Алла Покрас: Я думаю, что этот эксперимент какой-то результат даст, просто будет пристальный контроль. Это совершенно не создаст никакой системы. Понимаете, тут вообще очень сложная проблема, потому что у нас гражданская медицина тоже не очень хороша. И проверка прокуратуры, проверка медицинских аспектов деятельности ФСИН выявила массу всяких сложностей, и то, что медицина недофинансируется и так далее. Но если сейчас медики будут подчинены напрямую медуправлению Федеральной службы исполнения наказаний, от этого денег не прибавится. Часто, когда речь идет о следственном изоляторе, о пребывании в СИЗО, вот эти случаи печальные – это было связано еще и с решением следователей, когда следователи запрещали переводить подследственных куда-либо. Другое дело, что сотрудники изоляторов сыграли свою роль кошмарную. Но, конечно, это переподчинение проблему не решит, ничего не покажет, ни правоту, ни неправоту правозащитников. Это не то, о чем говорили правозащитники.
Ольга Беклемищева: Надо сказать, что гражданские медики лечат заключенных в очень немногих странах, как правило – самых благополучных и благоустроенных. Например, в Финляндии. В остальных есть, как ее ни называют, тюремная медицина, где необходимость проводить большую часть жизни в тюрьме хорошо компенсируется. И где все равно случаются печальные казусы, вроде смерти Милошевича от заранее предсказанного инфаркта.
Собственно, и УФСИН, и правозащитники солидарны в том, что что-либо улучшить в жизни и лечении заключенных можно только за серьезные деньги. Гражданские ли медики будут лечить осужденных, ведомственные – им нужно платить, им нужно покупать оборудование и лекарства, и их нужно постоянно проверять – если, конечно, не считать, что лучшим выходом для осужденного к заключению является скорейший переезд на кладбище.
Кристина Горелик: Ольга Беклемищева рассказывала об эксперименте главы ФСИНа, в ходе которого тюремные врачи будут выведены из подчинения местного тюремного начальства. Данная инициатива была предложена в ответ на требования Генеральной прокуратуры улучшить качество медицинской помощи в российских тюрьмах, это требование появилось после скандалов, связанных с громкими смертями в СИЗО, в частности, юриста Сергея Магнитского.
Власти германской федеральной земли Саксония приняли решение об отправке по Балтийскому морю в Россию радиоактивных отходов для их последующей переработки. Груз будет включать 951 топливный стержень из ядерного реактора в научно-исследовательском центре в Россендорфе, пригороде Дрездена.
Радиоактивное топливо доставлялось из Советского Союза. С 2005-го года топливные стержни находятся во временном хранилище радиоактивного мусора города Ахаус, недалеко от немецко-голландской границы.
С критикой решения немецких властей об отправке радиоактивных отходов в Россию выступили представители партии "зеленых". Они требуют уточнить, сколько денег понадобится на транспортировку. Представители Федеральной гражданской инициативы по охране окружающей среды Германии также не согласны с решением регионального руководства. Рассказывает Александр Хавронин. Германия.
Александр Хавронин: Немецкие экологи считают, что отправлять на утилизацию радиоактивный мусор в Россию – страну, где существует угроза сильных лесных и торфяных пожаров, на редкость опасно. Представители партии зеленых Германии требуют от властей детальной информации о бюджете предстоящей транспортировки и ее маршруте. По не уточненным данным, расходы могут превысить десять миллионов евро. Появились в немецкой прессе публикации и о том, что власти Саксонии могли избавиться от ядерных отходов раньше и не везти их в 2005 году, через всю Германию, в город Ахаус на временное хранение. Говорит представитель общественного движения « Нет атомным отходам в Ахаусе» Феликс Руве:
Феликс Руве: Мы глубоко убеждены в том, что в 2005 году немецкое ведомство по защите от радиоактивного излучения должно было запретить эту транспортировку. Но этого не произошло. Впоследствии министерство по защите окружающей среды Германии также не включилось в решение этой проблемы.
Александр Хавронин: Как утверждает пресс-секретарь министерства науки Саксонии Карлтеодор Хуттнер, власти этой федеральной земли слишком поздно узнали о возможности на несколько лет раньше отправить в Россию радиоактивные отходы. Можно было по примеру США и других стран заключить с Россией Соглашение о возврате отработанного ядерного топлива стране-поставщику.
Карлтеодор Хуттнер: Мы же об этой договоренности узнали только в 2006-м, когда ядерный мусор уже находился в Ахаусе, во временном хранилище. Конечно же, если бы было заранее известно о подобных договоренностях, то и реакция саксонских властей была бы совершенно иной. И не пришлось бы отправлять радиоактивные отходы в Ахаус и держать их там на протяжении нескольких лет.
Александр Хавронин: Представитель общественного движения "Нет атомным отходам в Ахаусе" Феликс Руве рассматривает тогдашние действия саксонских властей как проявление халатности:
Феликс Руве: В действительности же соглашение о возврате радиоактивных отходов из ядерных научно-исследовательских центров стране-поставщику топлива было принято в 1991 году, когда еще существовал Советский Союз. Саксонским чиновникам просто нужно было прочитать этот документ и принять его к сведению. Вместо того, чтобы тратить кучу денег, хранить радиоактивный мусор в течение нескольких лет в Ахаусе, можно было бы сразу отправить его в Россию. Совершенно очевидно, что представители саксонских властей не справились с выполнением своих служебных обязанностей.
Александр Хавронин: Как написала на днях дортмундская газета Ruhr Nachrichten, "в 2002 году Россия приняла обратно топливные стержни из Сербии, в 2003-м – из Румынии. Однако в 2005-м радиоактивный груз из бывшего гэдээровского исследовательского реактора отправился не на российский комплекс по переработке ядерных отходов, а в город Ахаус".
Научные исследования подтверждают, что даже хорошо изолированные ядерные отходы подвергают вредному воздействию окружающую среду, способны нанести непоправимый вред здоровью и наследственности человека. Вот почему немецкие экологи считают чуть ли не преступными действия саксонских чиновников, которые не воспользовались возможностью на несколько лет раньше отправить радиоактивный мусор в Россию.
Демонстрации экологов в Ахаусе, где хранятся радиоактивные отходы, проводятся регулярно. Причем в последнее время в акциях протеста принимают участие не только люди среднего и пожилого возраста, но даже школьники. Вот что говорят некоторые из них:
- Мое участие в демонстрации – это проявление социальной, политической ответственности. К сожалению, в моей школе учителя слишком мало говорят о защите окружающей среды.
- Мы находимся здесь, потому что мы против атомной энергетики. Мы хотим приложить какие-то усилия для того, чтобы и через двадцать лет жить на этой планете.
Александр Хавронин: Важные детали и точную дату отправления радиоактивных отходов в Россию немецкие власти не сообщают. И это вполне объяснимо. Ведь проведение перевозки подобных грузов через территорию Германии обычно сопровождается гневными акциями протеста экологов.
Кристина Горелик: К концу августа станет известно, появится ли у США юридическое право передавать свои ядерные отходы на хранение и переработку в Россию. Сейчас на рассмотрении Конгресса США находится так называемое "Соглашение 123", внесенное на ратификацию американским президентом Бараком Обамой. Это соглашение между правительствами США и Россией о сотрудничестве в области мирного использования атомной энергии.
Данное Соглашение было подписано еще два года назад, однако из-за событий в Грузии тогдашний президент Джордж Буш-младший отозвал документ из Сената. Сейчас, по мнению теперешнего президента США Барака Обамы, ситуация в Грузии больше не может быть препятствием для развития отношений между Россией и США, а "глубина и охват российско-американского сотрудничества по Ирану достаточны для того, чтобы обоснованно передать в Конгресс проект соглашения", - цитируют американского президента СМИ.
Если это соглашение будет ратифицировано, то американская сторона получит право передавать в Россию ядерные материалы, включая отработавшее ядерное топливо (ОЯТ) для временного хранения с целью дальнейшего использования.
Экологи считают, что в результате ратификации Соглашения десятки тысяч тонн Ядерных отходов американского происхождения, находящегося сегодня на Тайване, в Южной Корее, Японии, Швейцарии и в других странах, могут быть транспортированы в Россию, где будут нарабатываться десятки тонн нового плутония.
Российские общественные организация написали открытое письмо своим американским коллегам для передачи его в Конгресс, Сенат и Администрацию США. В нем говорится об угрозе превращения России в международную радиоактивную свалку.
Будет ли ратифицировано это соглашение? Не опасаются ли в США, что наработка плутония из ядерных материалов в России противоречит политике нераспространения ядерного оружия, которую проводит американское правительство. И наконец, действительно ли так опасно облученное ядерное топливо при переработке и хранении.
Я продолжу говорить о проблеме утилизации ядерных отходов. Поводом к данной теме послужила информация о том, что Германия и США в ближайшее время могут начать ввозить в Россию ОЯТ. Соответствующее Соглашение находится сейчас на рассмотрении в Конгрессе США. Что касается Германии, то власти Саксонии уже приняли решение об отправке по Балтийскому морю в Россию радиоактивных отходов, об этом рассказывал в репортаже Александр Хавронин из Германии.
А теперь хотелось бы узнать мнение атомщиков и экологов по поводу ввоза в Россию отработанного ядерного топлива. Первому я дам слово бывшему заместителю министра атомной энергетики, а сегодня - 1-й зам гендиректора Института естественных монополий, Булату Нигматуллину.
Булат Нигматуллин: Во-первых, считаю, что ратификация соглашения американским конгрессом – это благо для России и для Америки. Потому что это позволяет нам более открыто работать над разными проектами реакторов атомных станций нового поколения, более открыто проводить многие совместные исследования и совместные проекты. Целый ряд новых идей появилось, с новыми дизайнами. Кроме того, конечно, и то, что мы 10 лет назад говорили в старом Минатоме, о возможности использования наших мощностей, хранилищ, возможности перерабатывающих отраслей, реакторов новых поколений на быстрых нейтронах, которые позволяют создавать из обогащенного топлива новое топливо. Оно называется облученное ядерное топливо. Там очень много не выгоревшего урана-5, плутония. Это ядерное горючее для реакторов, которое можно перерабатывать после определенного времени выдержки, 20-30 лет. Создавая такие хранилища, через 20 лет, я надеюсь, будут реакторы нового поколения и на быстрых нейтронах, то это позволит поддержать ситуацию с развитием атомной энергетики.
Кристина Горелик: В США звучали опасения, что из России плутоний, который нарабатывается из отработавшего ядерного топлива, может распространиться в такие страны, как Иран и Северная Корея… Насколько вы их считаете обоснованными?
Булат Нигматуллин: Это абсолютно невозможно. Плутоний и то, что связано с плутонием, они естественно защищены, потому что это страшно ядовитое вещество, опасное. И второе: они защищены всеми физическими, юридическими барьерами, которые невозможно передать. Это вам не уран-5 – это плутоний. Человек, который взаимодействует с плутонием, он отравляется и умирает. Его провезти невозможно, жесточайший контроль за плутонием, за граммом плутония. А если говорить о будущем, плутоний – это горючее. Но это будущее. 20-30 лет должно облученное топливо находиться, снижать свою активность после первого этапа выработки электроэнергии и тепла в активных зонах ядерных реакторов для последующего использования. И через 30-40 лет, я надеюсь, мысль придет к тому, что будут дешевые безопасные реакторы, в которых можно это делать. Если это будет, то это важно. Если не будет таких реакторов, то хранилища облученного топлива позволят нам хранить и за это получать деньги. Деньги должны быть соответствующим образом использованы. И конечно, я очень хотел бы надеяться, чтобы они были использованы эффективно, если будет такой бизнес. Об этом говорили, когда принимали закон по облученному топливу. Важно организовать этот бизнес, получать эти деньги и эффективно использовать. И конечно, коррупционная составляющая должна быть минимальна.
Кристина Горелик: Экологи говорят, что в результате переработки ОЯТ огромное количество долгоживущих радиоактивных отходов попадают в окружающую природную среду. Вы согласно с этим утверждением?
Булат Нигматуллин: Как раз при замкнутом цикле говорится о том, что позволяет в реакторах выжигать такие короткоживущие, именно в реакторах выжигать то, что потом должно тысячелетиями храниться. Как раз реактор сам выжигает, позволяет снизить опасность и риски использования атомной энергии. И это второе дыхание развития атомной энергетики, если действительно мы сможем создать такие эффективные безопасные реакторы. Мы сегодня видим, что это возможно – вопрос стоимости. Если они будут сверхдорогие, то соответственно ничего не пойдет. Есть конкурирующие технологии производства электроэнергии, тепла. Но с другой стороны это очень заманчиво. Потому что тогда проблема с топливом, проблема экологического воздействия на климат, атомная энергетика не производит СО2 и парниковые газы, в этом смысле атомная энергетика приближается к "зеленой" энергии.
Кристина Горелик: Как вы считаете, сейчас в России есть технологические возможности для переработки большого количества ОЯТ из США, и не будет ли оно просто "временно храниться" на территории России, как это случилось с ОЯТ из Болгарии, Украины, Франции и других стран?
Булат Нигматуллин: Конечно, сегодня у нас нет технологической возможности переработки и это и не надо. Сегодня надо брать на хранение облученное топливо, создать эти хранилища, расширять. Потому что у нас территория большая, у нас совершенно другие возможности это облученное топливо 20-30 лет хранить, получать за это деньги. Это несравнимо с территорией Японии, Тайваня, Южной Кореи, той же Болгарии. И технологически можем, мы развитая в ядерном отношении держава, которая может это сделать. Поэтому предмет для бизнеса здесь есть. Не только бизнеса, влияния, кстати. Когда мы храним облученное топливо, мы оказываем и геополитическое влияние на эти страны. Не только за счет продажи газа и нефти, то есть углеводородов, а за счет таких высокотехнологических услуг, стратегическое влияние на эти страны.
Кристина Горелик: Это был Булат Нигматуллин, бывший заместитель министра атомной энергетики, ныне - 1-й зам гендиректора Института естественных монополий.
Сами атомщики говорят, что в России пока нет технических возможностей для переработки ОЯТ. Основные проблемы современной атомной энергетики связаны с накоплением ОЯТ и риском распространения в мире чувствительных технологий Ядерного Топливного Цикла и ядерных материалов. Это признают и в Росатоме. А вот что не признают, так это то, что «Соглашение 123» позволит ввозить в Россию десятки тысяч тонн облученного ядерного топлива американского происхождения и что все эти отходы станут храниться в России много лет, ведь технических мощностей для их переработки в стране сейчас просто не существует, уверен руководитель энергетического отдела «Гринпис России» Владимир Чупров.
Владимир Чупров: Ядерный комплекс Соединенных Штатов – это примерно 80% высокоактивных радиоактивных отходов, так называемое облученное ядерное топливо атомных станций, который раскинут по всему миру там, где Штаты строят атомные станции. Это Тайвань, это Южная Корея, Швейцария, Германия, практически все государства, за исключением редким, которые имеют и эксплуатируют атомную энергию. Так вот этот договор, который сейчас рассматривается, должен в августе пройти слушания в конгрессе Соединенных Штатов, имеет одну закавыку. Это пункт 3 статьи 7 договора в той редакции, в которой он есть сейчас у нас на руках, кстати, мы его получили совершенно случайно от наших коллег в Штатах. На русском языке мы его не нашли, такое ощущение, что ведется келейная, закулисная работа, чтобы опять нас поставить перед фактом в известную позу. Так вот этот пункт 3 статьи 7 говорит, что стороны получают право передавать на хранение для целей дальнейшего использования в том числе облученные ядерное топливо. Иными словами, если перевести с птичьего юридического языка на обычный нормальный, вот те 80% облученного ядерного топлива, который сегодня в мире хранится, в Штатах, кстати, очень много накопилось, все это получает правовую основу для того, чтобы передать Росатому на территорию Российской Федерации для целей хранения с целью дальнейшего использования. Договор естественно говорит, что и Россия может послать свое облученное ядерное топливо в Соединенные Штаты, но мне почему-то кажется, что американское население, да и Белый дом, у них даже мысли такой нет, что завтра облученное ядерное топливо чернобыльских типов реакторов, первых поколений реакторов, любых реакторов российского дизайна, из Восточной Европы, из Ирана вдруг начнет попадать в Соединенные Штаты для хранения с целью дальнейшего использования. Просто в кошмарном сне, наверное, Обаме это не может придти.
Вернемся к нашим отходам. Что происходит на практике? Юридическую сторону мы оценили. Дальнейшее использование облученного ядерного топлива предполагает его переработку или утилизацию, в результате которой выделяется плутоний – вот тут прошу заострить внимание наших уважаемых радиослушателей, и уран, какое-то количество радиоотходов, которое в 10-100 раз превышает изначальный объем излученного ядерного топлива, в зависимости от того, среднеактивные или высокоактивные отходы. Цель этой переработки, я сказал, наработка нового плутония, который якобы должен использоваться для получения нового свежего топлива атомных станций. Так вот, на сегодня ситуация такая, что в России нет мощностей для переработки облученного ядерного топлива американского дизайна. Впрочем, как и нет мощностей для переработки части ОЯТ советского, российского дизайна. Например, ВВР-тысячники в России не могут перерабатываться. Красноярск-26, Красноярский край – закрытое территориальное образование, Железногорск, где более 30 лет уже строится завод, где предполагалось перерабатывать вот эти облученные сборки тогда еще советского дизайна, а в перспективе и американского дизайна. Но пока суть да дело, 30 лет прошло, может еще 10-20 пройдет. Они говорят: пока мы ждем, пока завод будет построен, в это время мы примем на временное хранение. Труба с облученным ядерным топливом будет лежать сухой или под водой и ждать своего часа Икс, который может состояться через 10, через 20, может вообще не состояться. И тогда наступит счастье, мы это все переработаем и выполним условия договора, который заключили 10, 20, 30, 40 лет назад. Сегодня Росатом не готов и не сможет в ближайшие 10, 20, 30 лет такие мощности построить. И будет в конечном счете принято решение о том, чтобы это оставить у нас навсегда.
Второй сценарий, еще более опасный, что все-таки напрягутся и либо модернизируют действующий завод по переработке в Челябинской области, либо построят какой-то завод по переработке АЯТ западного дизайна, американского дизайна. И вот тут мы получим то, что получили в "Маяке", где до сих пор завод по переработке АЯТ сбрасывает как минимум низкоактивные отходы, которые в итоге попадают в окружающую среду, попадают в реку Теча, где живут люди и которые пользуются этими радионуклидами, потому что там пасутся коровы, там живут порядка 10 тысяч человек, и дальше вниз по течению, дальше вопрос, кто еще страдает от этого. Мы РТ-2 получим в Красноярске-26.
Кристина Горелик: При условии, что этот АЯТ будет все-таки перерабатываться. Почему Соединенные Штаты Америки могут захотеть ввозить отработанное ядерное топливо в Россию – это понятно. Они хотят избавиться от своего, не хотят хранить на своей территории. С другой стороны, вы говорили про плутоний, который будет использоваться на атомных станциях. Но дело в том, что плутоний можно использовать не только для мирных целей, насколько я понимаю. Не опасаются ли Соединенные Штаты Америки ввозить в Россию огромное количество отработанного ядерного топлива, при котором можно распространять плутоний?
Владимир Чупров: Вопрос плутония во всей этой истории самый болезненный. Вот это делает весь этот пасьянс взаимодействия между Штатами и Россией, вернее Росатомом и ядерными кругами Соединенных Штатов совершенно сложным и запутанным. Действительно, Белый дом категорически не хотел бы, чтобы в мире нарабатывался новый плутоний. Соединенные Штаты в качестве основного элемента политики нераспространения, считают, что в мире должно быть исключено, где возможно, накопление обогащенного урана и плутония. Иными словами, если окажется, что Росатом взял американский АЯТ, начал перерабатывать и выделять плутоний, то политика Белого дома такова, что это противоречит политике нераспространения Соединенных Штатов, просто противоречит. Поэтому здесь атомщики активно ищут, как выйти из этой непростой ситуации. Потому что действительно проблема нераспространения огромная, острая. Росатом говорит о том, что чтобы запустить плутониевую энергетику, где бы обращалось примерно две тысячи тонн плутония. Много это или мало? Чтобы произвести боеголовку, нужно 10 килограмм. Причем плутоний, который будет выделяться из гражданского АЯТ, энергетический плутоний, его тоже можно использовать в военных целях. И Штаты это понимают. Еще одна цифра, чтобы понять масштаб проблемы: на сегодня в мире выделено, по разным оценкам, данные секретные, первая сотня плутония, может быть 500, может быть 600 тонн плутония во всем мире – это Китай, Франция, Штаты. Росатом говорит, что только в России будет две тысячи. Технология производства плутония такова, что там возможны погрешности, и даже если погрешность будет тысячные процентов, усушка, утруска, где-то плутониевый раствор пришел, ушел, в любом случае речь может идти о десятках килограммов ежегодно просто неучтенного плутония.
Кристина Горелик: У России довольно лояльные были отношения с Ираном. До недавних санкций, когда Россия поддержала новые санкции Соединенных Штатов Америки против Ирана. Как вы считаете, не сделал ли Медведев такой шаг навстречу в данной ситуации США именно в связи с этим соглашением?
Владимир Чупров: Действительно Иран был одним из условий или камнем преткновения в российско-американском ядерном сотрудничестве. Очень сложно сказать, был ли здесь торг и почему именно.
Кристина Горелик: Петербургские экологи подготовили и направили в Госдуму заключение на закон Росатома о порядке обращения с радиоактивными отходами. В нем говорится о необходимости наладить жесткий общественный контроль за тем, как транспортируются и хранятся на территории России радиоактивные отходы. С подробностями из Петербурга – Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Отвальный гексафторид урана начали ввозить в Россию с середины 90 годов и с тех пор в стране скопилось порядка 700 тысяч тонн этого опасного вещества. Известно, что оно перерабатывается всего на 10%, остальное оседает где-нибудь в Сибири. Причем, даже по признанию Минатома хранится не надлежащим способом, а опасным для местного населения и окружающей среды. В Петербурге отвальный гексафторид урана долгое время для дальнейшей отправки перевозили из порта через густонаселенные жилые районы, несмотря на постоянные протесты местных жителей и экологов. Этим летом ввоз отвального гексафторида урана через петербургский порт прекратился со стороны Франции. Можно ли рассматривать прекращение контрактов на поставку в Россию отвального гексафторида урана из Франции как победу экологов? Говорит глава петербургского отделения Гринпис Дмитрий Артамонов.
Дмитрий Артамонов: На наш взгляд, безусловно, это решение было не просто так сделано. Тем более, что как раз последние несколько месяцев очень большая активность была и с французской стороны, и в России. К сожалению, если говорить честно, основная доля этой победы заключается в том, что эта информация была широко распространена во Франции. Ситуация получается очень грустная, потому что вроде бы французы к нам вывозят свои отходы, при этом протесты в основном не у нас, а у них. То есть их граждане считают для себя позорным, что они в другую страну вывозят свои отходы. Поэтому их граждане начинают воздействовать на правительство, устраивают акции, забрасываются петициями и так далее. Вроде бы у нас должно быть, потому что к нам везут. Но к сожалению, пока ситуация такова. И здесь как раз сыграл роль то, что Гринпис является глобальной организацией и мы можем совместно работать и в России, и во Франции.
Татьяна Вольтская: Я помню, жители Афтово протестовали, совместные акции экологических организаций все-таки были.
Дмитрий Артамонов: Безусловно, были акции. Я сейчас говорю про массовое воздействие и про то, насколько власти слушают граждан. Ситуация вся началась с того, что во Франции был продемонстрирован документальный фильм о судьбе этих отходов, который был сделан с участием Гринпис. Известный французский канал, независимые французские журналисты сделали фильм, который показывает, что на самом деле происходит с отходами. Потому что там рассказывали тоже сказки о том, что это все идет на переработку, это все очень полезно, замечательно. На самом деле, как это хранится, как это перевозится, куда это свозится, как живут люди около этих территорий, где как бы временное захоронение – вот это все было продемонстрировано. И после этого пошли массовые протесты. Власти Франции вынуждены были создать независимую правительственную комиссию по расследованию этой ситуации. Видимо, когда стало ясно, что докопаются до истины и заключение будут не в пользу компаний, которые занимаются этой торговлей, компании самостоятельно приняли решение о том, чтобы прекратить эти взаимоотношения. Конечно, официально никогда не признаются, что это сделано именно в связи с экологическими проблемами, официально объявлено о том, что это решение вызвано экономическими мотивами, и оно изначально планировано много лет назад.
Татьяна Вольтская: Очень обрадован прекращению ввоза ядерных отходов из Европы и руководитель организации Центр экологических инициатив Александр Федоров.
Александр Федоров: Транспортировка радиоактивных материалов через населенные пункты опасна и должна быть запрещена. К сожалению, транспортная инфраструктура такова, что этого почти невозможно избежать. И поэтому прекращение транспортировки вообще – это прекрасная вещь. Это чисто коммерческие интересы, которые обычно противоречат интересам охраны окружающей среды и здоровью людей.
Татьяна Вольтская: С Александром Федоровым согласна и активистка движения Экоперестройка Вера Пономарева.
Вера Пономарева: Эти вещества, по нашим данным, просто не перерабатываются нигде, а поставляются на хранение на площадки перерабатывающих предприятий в Сибири. Накоплено уже огромное количество гексафторида урана и фактически это просто прием ядерных отходов на хранение в России.
Татьяна Вольтская: Но, к сожалению, эта история еще не закончена. По закону ввоз ядерных отходов в Россию запрещен, но лукавство заключается в том, что в России гексафторид урана не признается ядерными отходами. Это одна из причин того пристального внимания, которое уделяет этой проблеме известная организация "Беллона", петербургские эксперты которой подготовили для Госдумы заключение на закон о порядке обращения с радиоактивными отходами. Говорит директор экологического правозащитного центра "Беллона" Николай Рыбаков.
Николай Рыбаков: Мы считаем, что это очень важный элемент участия общественных организаций в работе парламента для того, чтобы депутаты знали о позиции общественных организаций по той теме, которую они сейчас рассматривают. Причем так как автором практически закона является Росатом и представители Росатома выступают с этим законом в Государственной думе, то нами сделано заключение по конкретным статьям закона – по отработке радиоактивных отходов. И также направлено, безусловно, в Росатом. Но, на мой взгляд, в чем положительная особенность этого заключения, что общественные организации предлагают экспертизу конкретных статей закона и предлагают конкретно, как их изменить.
Татьяна Вольтская: А что надо менять прежде всего?
Николай Рыбаков: Одна из ключевых вещей является допуск общественных организаций, независимых организаций к контролю за состоянием и прохождением радиоактивных отходов. Потому что если все это делается в тайне от общества, то потом мы получаем негативные последствия с провозом, с тем, как это все хранится недостаточно безопасно для окружающей среды, для людей. В том случае, если будет налажен четкий общественный контроль за этими процедурами, будет, соответственно, другая ситуация.
Татьяна Вольтская: Рассматривается ли вообще вопрос, что считать ядерными отходами?
Николай Рыбаков: Конечно, это одна из ключевых вещей, которой мы тоже уделяем внимание. Потому что, на наш взгляд, там неправильно делается в версии Росатома о том, что считать отходами.
Татьяна Вольтская: Из-за этого вся коллизия с провозимыми через Петербург?
Николай Рыбаков: Потому что у нас запрещено хранение отходов, но нам говорится, что это вовсе не отходы производства, а происходит переработка, это материал и так далее. Это, конечно, не так. Поэтому мы настаиваем на том, чтобы они были признаны именно отходами. Сейчас "Беллона" выпустила брошюру "Экологи против атомной энергии". Потому что до этого Росатомом была переведена на русский язык книжка, почему экологи за и, конечно, там очень много недостоверной информации. Поэтому сейчас выпущена брошюра "Зеленые" против атомной энергетики", она размещена на сайте. На мой субъективный взгляд, самое главное, что не гарантирована безопасность атомных объектов. И то, что мы сейчас видим из-за перегревания атомные станции останавливаются, из-за человеческого фактора ленинградская атомная станция останавливается. На мой взгляд, если бы в нашей истории не было ситуации с Чернобыльской катастрофой, можно было бы обсуждать, насколько безопасны атомные электростанции. Но в данном случае, мне кажется, людям, которые заботятся о безопасности мира в целом, должно быть понятно, что должен быть приоритет развития возобновляемых источников энергии. Тем более, в такой стране как наша, где огромный запас источников, огромный запас возможностей возобновляемой энергетики, которая практически не используется, ни ветряная, ни биотермальная, ни отходы биомассы, отходы мусора. Если мы начнем все это развивать, то соответственно будет снижаться доля атомной энергетики, повысится безопасность.
Татьяна Вольтская: А вопрос, как преодолеть ядерное или атомное лобби, есть такой вопрос?
Николай Рыбаков: Атомное лобби очень сильное, особенно в том случае, если Государственная дума является закрытым органом, органом в себе. В том случае, если депутаты будут чувствовать свою ответственность перед населением тех территорий, которые подвержены влиянию атомных электростанций, тогда, конечно, будет не так сильно атомное лобби. В том же случае, если процесс принятия закона будет замкнутый, будет обсуждаться только самими депутатами, возможности повлиять на атомное лобби будет все меньше и меньше. Деньги, которые крутятся в Росатоме, абсолютно гигантские. И естественно, никто не заинтересован из самих работников Росатома в сокращении расходов на строительство новых атомных электростанций, безусловно, нет.
Татьяна Вольтская: Николай Рыбаков уверен, что здесь нужны действия гражданских активистов, что только общество способно защитить само себя и решить проблему.
Кристина Горелик: Что вы, слушатели, сами думаете по поводу ввоза в Россию ядерных отходов из других стран? Пишите мне на электронную почту, адрес которой можно узнать на сайте Радио Свобода, или заходите на мою авторскую страницу там же на нашем сайте и оставьте свой комментарий. Так мы узнаем, что общество думает о проблеме утилизации ядерных материалов.
